Дмитроглифы

Вокруг костра сидел женский кружок пения. Знакомая блондинка стучала в бубен и заунывно тянула горловую песню. В ней были такие слова: оъй-оъй-оъй. Остальные меланхолично подпевали. Дима пересёк лобное место и остановился напротив Ру:

— Доброе утро, Олег. Прекрасная погода, не правда ли?

— Фыр.

Дима усмехнулся:

— Ну, фыр, если тебе так удобнее. Я такую корону, как у тебя, видел в интернет-магазине «Короны и кокошники». Знаешь, у меня было много времени, пока я паспорт ждал. Сто девяносто рубликов — цена твоей игрушечной короны. «Мейд ин Чина». А накидка из леопарда — плюшевый плед из магазина «Стиль и текстиль». Это подороже, тысяча двести. Дуришь местных пиплов, да? Дурилка ты картонная.

— Фы-ы-ыр.

— Ладно, я по делу пришёл. Моя флешка на сто двадцать восемь гигов у тебя? Только не ври, что ты её сжёг, я всё равно не поверю. Отдай её мне, и разойдёмся по-хорошему. И я забуду, что ты дважды меня наебал — здесь, в шалаше, и там, в питерской студии. Я всё тебе прощу: и как ты меня выгонял, и как пытался женить на старушке, и как бросил в огонь мою любимую рубашку от Хуго Босс, — Дима набрал воздуху в грудь и продолжил: — Как дурачил пиджаком Петрищева и карнавальными линзами, как деньги мои прожирал в ресторанах, как обокрал меня, пока я сардельки варил…

Зря он это сказал. Обида проснулась, накинулась и начала душить. Дима шагнул и дал Рудову пощёчину. Тот ушёл от удара, как профессиональный боксёр, но Дима зацепил корону. Она взлетела в воздух, кувырнулась над фьордом и упала на ногу Диме. По ощущениям словно кирпич упал, отнюдь не игрушечный. И хотя жёлтый тимберлендовский ботинок смягчил удар, Дима охнул и запрыгал на одной ноге. Блондинка перестала стучать в бубен. Весь женский коллектив уставился на Диму не с таким благожелательным видом, как раньше.

— Ну, сорри, — сказал им Дима. — Я хотел по роже ему дать, а не корону сбивать. Это не революция, девочки.

Доцент протянул руку. И столько достоинства было в его жесте, столько властности и врождённого аристократизма, что Дима наклонился и поднял корону, чтобы вернуть хозяину. Он ощутил в руках драгоценную тяжесть, увидел, как сверкает камнями и чеканкой благородный металл. По ободу шагали цапли и утки, согбенные человечки тащили плуги, ползли жирные скарабеи и летели пчёлы. Посредине стояли два узкобёдрых широкоплечих египтянина, смотрели друг на друга и держались за руки. Между их носами выдавалась вперёд королевская кобра с раздутым капюшоном. В её глазах горели рубины.

— Что за нелепый кокошник? — пробормотал Дима. Ру наливался яростью прямо на глазах, но пока ещё терпел. — Я такого в каталоге не припомню. Я б купил для реквизита, голых принцев фотографировать… Из чего он сделан? Не из золота же…

Дима задумчиво укусил кобру за голову. На капюшоне остался отчётливый след его зубов.

— Упс, прошу пардону…

— Фыр!!! — заорал Ру и бросился на Диму.

Он сунул кулак ему под ребро, приложил коленом по лбу и повалил на мягкий мох. Дима и опомниться не успел, как Ру сидел у него на груди, сдавливая своими мощными ляжками.

— Пусти, одичалый, мне больно… — прохрипел Дима.

— Гыр-гыр-гыр!!! — Ру увенчал короной свои буйные кудри и потряс руками в воздухе, как вернувшийся с войны триумфатор.

— Гыр, гыр, — защебетали его жёны, — плюм, плюм.

Когтистая лапа леопарда упала на лицо Димы. Она была тяжёлой, мохнатой и пахла по-звериному остро. Не как плюшевый плед. Дима посмотрел в лицо Ру. Допустим, есть что-то общее с доцентом Рудовым, но эта дикая мощь, это стремительное мускулистое тело, этот огонь в чёрных глазах… Реальность медленно, как партизан в тылу врага, вползала в сознание Димы.

Рудов вполне мог быть обычным доцентом, а не царём каменного века. Жил себе ботаник с голубыми эмалевыми глазами, копал свои артефакты, писал диссертацию сто лет подряд. Носил пиджак и очки профессора Петрищева, пока тот рылся в своём могильнике. Может, Петрищев не возражал? Может, они друзья детства и привыкли меняться пиджаками? Потом к нему пришёл некий Дима Сидоренко с сенсационной новостью о том, что Гростайн — машина времени. Доцент, не будь дурак, разнюхал подробности и ломанулся в Норвегию, где когда-то проходил практику. А про маму зачем соврал? Интроверт! Не хотел, чтоб Дима напрашивался в гости. А кто деньги и паспорт украл?! Да в метро полно воришек, Антон предупреждал!

Дима обмяк под Ру. Доцент Рудов мог скататься в Норвегию, поцеловать Гростайн и вернуться через три дня в Питер. А Дима даже не позвонил ему, не проверил. Носился по инстанциям, выбивая срочный загран и финскую визу. Почему он не позвонил Олегу Петровичу?! Ущемлённое самолюбие вопияло о мести? Обида самца, который потерял самочку… тьфу, другого самца… после ночи любви? Напало внезапное помрачение рассудка?

Ру ещё подпрыгивал на нём, красуясь перед своим гаремом, а Дима предавался самобичеванию и ужасался содеянному. Он ввалился в этот мир как варвар, шуганул оленей и подарил аборигенкам подарки, которые могли вызвать эффект бабочки. В мозгу пронеслось: милашка Му давится орешком, умирает молодой и не рожает сына, её род прерывается, мир развивается по альтернативному сценарию, Карибский кризис шестьдесят второго года заканчивается ядерной войной, в итоге вымирают динозавры, а виноват Дима Сидоренко. Кроме того, он глумился над царским облачением, дал вождю пощёчину и укусил королевскую кобру.

Ну разве не дебил?

— Ваше величество, — сказал Дима дрожащим голосом, — мне очень приятно ощущать себя под вами и, видят боги, я бы вечно так лежал, но я замёрз…

Ру слез с него, девушки запели новую песню, состоящую из одних гласных и твёрдых знаков, а Дима сел на кочку и прижался к румяной Му, которая раскрыла перед ним ладошку. На ней лежали три конфетки — зелёная, жёлтая и красная. Он всхлипнул и сказал:

— Я недостоин твоей дружбы, — но угощение взял. — Вина из морошки хочешь?

Она улыбнулась.

— Тогда отползаем.

***

Мерзкая морось превратила пейзаж в блёклое унылое полотно, где небо сливается с морем, а море неотличимо от скал. Худших условий для съёмок трудно себе придумать. Дима горевал о потерянной флешке сильнее, чем о потерянной любви.

Они устроились в «Димином» вигваме, который стоял чуть поодаль от остальных. Му притащила целую горсть вяленых рыбок, а Дима достал из рюкзака бутылку с мутным оранжевым напитком.

— Это Олафсон мне дал. Сказал, чтоб я вас угостил. Я думал Олега Петровича подпоить и вывести на откровенность, ну, типа момент истины. Не удалось. Нет его здесь.

Дима отпил большой глоток и, крякнув, занюхал вяленой рыбкой. По туго натянутым шкурам заколотил дождь. Му взяла бутылку и храбро глотнула вслед за Димой. Потом тоже крякнула и понюхала рыбу. Облизнулась.

— Ах ты ж, моя хорошая! Была бы парнем, женился бы на тебе. Тут, в Норвегии, можно.

— Гыр.

— Мне тоже жаль. Ты — единственный нормальный человек в этом дурдоме. Запутался я. Прикинь, прихожу в Институт истории, а там сидит Ру. Деловой такой, весь из себя доцент со значком ГТО на лацкане. Ну, я и наехал на него: мол, ты ебал меня на берегу Ледовитого океана в эпоху неолита, а теперь притворяешься, что ничего не было!

— Гыр?

— Вот и он сказал, что он доцент, а не король севера Робб Старк. Я сначала не поверил ему, а потом увидел голубые глаза и поверил. А потом опять не поверил, когда он тайком свалил на раскопки. Потом я приехал сюда и накинулся на вашего царя: мол, ты дурил меня треснутым очком и два раза ограбил. Корону ему поправил, кобру укусил. Блядь.

— Гыр-гыр?

— Засада в том, что я с обоими трахался, но помню только, что у одного здоровый член, а у второго попа как персик. Но! Попу первого и член второго я не видел! Не могу сопоставить! Не могу доказать, что это один человек! Значит, это разные люди. Давай накатим?

Они накатили. Дима сделал четыре глотка, Му — одиннадцать.

— Хо-хо! — сказала Му.

— Хо-хо? Умничка, учи русский язык, пригодится по жизни. Скажи: «парниша». «Пар-ни-ша»!