Страница 17 из 21
Все удалось как нельзя лучше. Сердце у молодого царя разгорелось, присутствие врага возбуждало. И он приказал править в море. Но и на старуху бывает проруха. Задул, как всегда, северо-восточный ветер и согнал воду с Дона, могучий флот сделанный для великих побед на океанских просторах, просто не смог пройти через мелкое устье, сев на песчаную косу брюхом. Петр бросил свои неповоротливые плавающие крепости в рукавах Дона и пересадил войско на юркие челноки и чайки. Казаки, посмеиваясь в усы, вывели новый царский флот, легкий и шумный, в море.
Широкий водный простор захлестнул Петра. Первый раз он видел море. Не лужу Измайловского пруда, не ручеек Яузы и даже не Плещеево озеро. Море. Зеленовато-синие волны играли под налетами вечернего ветерка и звучно плескались о казачьи челны. Петр был один с казаками, и легко и привольно ему было на сердце с этими природными мореходами. В каждом взмахе их весел, в том, как уверенно показывал и называл мысы и острова стоявший рядом с ним атаман, Петр видел, что на синем море казаки как у себя дома. И не важно, что враг кругом. Заходящее солнце бросало кровавые отблески на стены и башни Азова. Море играло белопенным прибоем возле них. Петру вдруг стало плохо, дно челнока постоянно уходило из-под ног, размеренно качаясь на гребнях волн. Его начало мутить и он уже собрался поворачивать к берегу, растеряв весь боевой запал, когда на море мелькнули паруса. Турецкий флот шел на выручку Азову. Зоркий казачий глаз атамана, стоявшего рядом, насчитал девять больших кораблей и несколько гребных галер. Муторное настроение как ветром сдуло.
Жутко, и страшно, и хорошо стало Петру, он приказал ночевать на казачьей лодке между турецкими кораблями и турецкой крепостью, под охраной донских казаков. Безмолвно встали казаки-часовые на судах. Заснули гребцы и казаки.
– Бой! Завтра бой! – радостно думал, ворочаясь и никак не засыпая, Петр, – Настоящий бой! Не потеха!
– Казаки проснулись с первыми лучами солнца. Никто их не будил, заревая труба, как в его войсках, не играла. На турецких кораблях стал слышен стук и крики.
– Припасы грузят! – прошептал старый казак, – Сейчас в Азов пойдут.
– Вот тут и будем брать! – ответил как бы ему атаман.
Казаки налетели вихрем. Турки рубили якорные канаты, быстро ставили паруса и, пользуясь ветром, уходили в море. Но ветер был слаб, и ничто не могло остановить разбега казачьих лодок. Выхватив сабли из ножен, с бешеной отвагой сыпались казаки на турок. Что за беда, что борта высоки! Государь сказал, что приз казакам, значит надо взять!
Заря взошла, и солнце осветило лодки донских казаков, смелые лица донцов, учившихся мореходному делу в боях с персидским флотом на Каспии, с Разиным и со многими атаманами на Азовском и Черном морях! Это тебе не у торговых голландцев корабельное дело осваивать, не у ленивых пруссаков ближнему бою учиться.
Новый штурм Азова проходил по старому. Осада. Пушки и мортиры. Пустые наступления и отступления. Время тянулось медленно. Зной, жара, духота. Война во всей ее красе. Без барабанов, знамен, плацев и марш парадов.
Наконец подошли запорожцы, присланные сюда с Днепра Шереметевым. Им вся эта тягомотина была вообще поперек горла. Отметив встречу. День, два, три. Окунув голову в теплый и противный Дон, Похлебав с устатку жирной осетровой юшки, запорожцы подняли свои бунчуки и, потянув за собой самых отчаянных донцов, пошли на приступ. Ворвались в крепость, увлекая за собой теперь и стрельцов и кого-то из Преображенцев. Получили отпор от турецкого гарнизона, но все же зубами, нахальством, куражом что ли, зацепились и удержались в двух угловых бастионах, где захватили четыре пушки и не меряно пороху и ядер, и запросили от атамана подмоги.
– Дулю вам под нос! – ответил Фрол, – Дулю, – он крутил сложенными тремя пальцами пред носом у чубатого запорожца, пластуна, пришедшего из крепости, – Сами пошли сами и выручайтесь!
– Пошли, – запорожец вздрогнул при этом слове. Он ухватил отмазку, – Так мы атаман за хлебом пошли. На запах. Мы ж с опохмела пошли, а дорог еще не знаем. Всего ничего, как приехали. А так свежим хлебом тянуло. На дух и пошли. Кто ж его знал, что это Азов, – он прятал хохот в вислых усах, теребя оселедец.
– За хлебом! – первым захохотал в полный голос Лефорт.
– За хлебом! Ты еще скажи, что за опохмелом!! – поддержал его Фрол. Атаман был доволен, что город почти взяли казаки.
– Молодцы, молодцы, – закричал Петр, – Всех жаловать от меня!
Крепость сдалась на следующий день на милость победителя. Лучше сдаться сейчас, пока в город не влетела вся казачья вольница. С грабежами и насилием. Комендант отдал ключи и вывел всех жителей и янычар с развернутыми прапорами и бунчуками.
Все найденное в Азове: медную и серебряную посуду, сукна, ковры, парчу, шелковые материи, все государь велел отдать атаману Фролу Минаеву для дележа между казаками. Приз!
Сам Петр заметался между Москвой и Азовом. Наконец приказал заложить на берегу Азовского моря новую крепость Таганрог, в 60 верстах от Азова. Там, где на берегу моря, стояла одинокая турецкая башня. Подле нее и начали устраивать крепость и город.
– Буду здесь жить с казаками! – громогласно объявил он, – Пусть Иван правит в Москве. А здесь на Дону буду я! Любо! – кричал он, научившись у запорожцев и донцов, – Любо!
– Любо! Любо! – передразнил Брюс, зло сплюнув с обрыва, – Показали казачков. Поманили ордынским войском. Вертаться пора.
– Буду в Таганроге столицу свою ставить, – гордо заявил Петр.
– Мели Емеля – твоя неделя, – буркнул Лефорт. В его планы это не входило, – Потешились и хватит. Пора и честь знать. Да к тому ж мы и Чебачихе обещали Дону вольную жизнь.
Глава 8
На север
Большая ошибка мечтать о себе больше, чем, следует, и ценить себя ниже, чем стоишь.
Глава Преображенского розыскного приказа – Федор Ромодановский сидел и листал донос. В доносе был описан он сам: «Собою видом как монстра, нравом злой тиран, превеликий нежелатель добра никому, пьян во все дни…»
– Хорош! – потянувшись с хрустом, сказал Федор, – Кто писал?
– Холоп Лопухина, – услужливо ответила серая тень.
– Ах, Лопухина, – страшный монстр, как о нем писалось, потянулся еще раз, – Сожги! Чего глазами лупаешь? Сожги. Лопухин вам не по зубам!
Ромодановский потянулся за ковшом. Изысканных блюд Федор Георгиевич не любил. Потомок Рюрика в двадцать втором колене, он хлебал щи, знал толк в ставленных медах и закусывал кубок перцовки пирогом с угрем. Напивался он только после охоты, и тогда шумным застольным друзьям начинало казаться, что у главы Преображенского приказа сквозь очи затылок светится.
Однако розыск в подвалах приказа он всегда вел только под легким хмельком, осушив полштофа бодрянки, специально для него настоянной на волшебных травах настойки, кою делала старая чародейка, живущая в его тереме.
Дом князя-кесаря, где на воротных столбах красовался герб с черным грифоном на золотом поле, занимал добрую четверть Моховой, рядом с Преображенским приказом, у Каменного моста. Окна закрывали занавески, подвешенные на клыки кабана, убитого князем на ворошок. Клыки были схожи с крюками, на которых подвешивали за ребра татей и воров.
Всесильный князь-кесарь готовился ехать сегодня на охоту. Ныне он один знаменитый князь-кесарь Ромодановский не оставлял соколиной охоты и совершал ее с прежней торжественностью.
Холопы его ловили для нее птиц над озерами, над большими реками, на берегах морей, по пескам, большей частью сетями, чтоб не помять или не дай бог не поранить, забаву хозяйскую.
Забавлялся он этим обычно по осени, когда хлеб был убран с полей. Тогда князь-кесарь отправлялся из Москвы, чтобы в ее окрестностях и в рощах, прилегающих к селам Коломенскому, Измайлову и другим, потешиться любимым делом своим – соколиной охотой, которую любил до страсти. В день, назначенный для охоты, множество ловчих, сокольничих, подсокольничих и поддатней, в зеленых чекменях с золотыми или серебряными нашивками, опушенных иногда соболями, в красных шароварах и желтых сапогах, в длинных, по локоть, лосинных рукавицах и горностаевых шапках, с перевязями через плечо – одна из серебряной тесьмы, к которой привешена была, обитая бархатом лядунка, и другая – из золотой тесьмы, на которой висел серебряный рог, – опоясанные ремнями, кои увешаны были кольцами, ждали у ворот появления князя-кесаря. По данному знаку, при звуках рогов выезжали они на горских лошадях в поле. Одни вели за собой на смычках своры собак, другие на прикрепленных к пальцам стальных кляпышках, специально сделанных палочках, на которых держат охотники соколов и кречетов, обвитых серебряной или золотой проволокой, несли сибирских кречетов с подвешенными к ним бубенчиками, под бархатными клобучками, шитыми серебром, золотом или разноцветными шелками.