Зорькина песня

— Заяц, Петька! Слышишь?!

— Чего? — послышался с верхних нар недовольный хриплый голос.

— Во даёт! — удивился Генька. — Заяц, а спит всю дорогу, как медведь. Петька, давай дели сухарики!

Петька свесил лохматую голову, посмотрел на смеющихся ребят заспанными глазами.

— Что я, рыжий?

— Перекрашусь в чёрный цвет, был я рыжий, стал я нет! — пропел Генька. Внезапно замолчал и тоскливо добавил: — Эх, хлопцы, тоска берёт… бежим в тыл, как малявки детсадовские. Махнуть бы всем сразу, а?

Петька спрыгнул на пол, потянулся всем своим худым длинным телом.

— Верно, а тебя командиром назначим. Знатный из тебя получится командир!

Генька вскочил:

— А чего? В гражданскую у Будённого нашего брата сколько воевало? Не пересчитать… Вон Гайдар чуть постарше тебя, Сашка, был, а уже целым взводом командовал. Не веришь? Я сам читал! Вы как хотите, а я на фронт подамся, снайпером стану. Мы с братаном каждое воскресенье в тир ходили! Чего я в тылу не видал? Думаешь, стрелять не умею? А «Ворошиловский стрелок» не хочешь?

— У тебя?!

— Не, у братана. А мы с ним одной породы. Я, если хочешь, всю винтовку назубок знаю.

— Сиди, — Саша невесело усмехнулся, — не один ты такой…

Саша давно убежал бы на фронт, если бы не слово, которое он дал Николаю Ивановичу.

Незадолго до отъезда директор собрал у себя старших ребят. Тех, кто перешёл в седьмой класс.

— Будем эвакуироваться, — сказал он.

— Как эвакуироваться? — зашумели ребята. — Война же скоро кончится!

— Вот посмотрите, к Седьмому ноября! — уверенно крикнул Петька Заяц — лучший Сашин друг.

Николай Иванович поднялся из-за стола. За его спиной висела на стене шапка-будёновка с матерчатой красной звездой на рыжеватом, опалённом огнём козырьке. В этой шапке Николай Иванович воевал на гражданской.

— Будем эвакуироваться, — повторил Николай Иванович и отошёл к окну. Повернулся к ребятам спиной. Сгорбился.

Ребята присмирели. Саша смотрел на Николая Ивановича, каждому слову которого он привык верить, и в душе у него шевельнулось сомнение. Неужели Николай Иванович испугался бомбёжек? Неужели он не верит в быструю победу? Как же так?

— Это… это трусость, — тихо сказал Саша. Сказал и сам испугался своих слов.

Николай Иванович даже не обернулся. Только сгорбился ещё больше, засунул ладони в рукава телогрейки, приподнял плечи.

Мальчишки молча смотрели на директора и ждали. Николай Иванович несколько минут стоял не двигаясь, потом повернулся к ребятам. Вытащил из кармана портсигар, достал папиросу, но так и не закурил.

— Сколько в детском доме детей? — неожиданно спросил он.

Саша растерялся.

— Не знаю, человек семьдесят, наверное.

— Пятьдесят. Пятнадцать человек мы отправили в госпиталь после бомбёжек, — жёстко сказал Николай Иванович. — Мы же не трусы, правда, Саша? Мы храбро подставляем малышей под бомбы.

— Я же не про это, — протестующе сказал Саша.

— А я про это. И ни про что другое мы с вами не имеем права сейчас говорить. Мы должны вывезти в тыл пятьдесят детей, чтобы сохранить Родине живыми и здоровыми пятьдесят будущих рабочих, инженеров, учителей, учёных… И не думайте, что это будет легко…

Николай Иванович подошёл к столу, положил руки на плечи Саше и Петьке.

— Я на вас надеюсь, ребята. Вы старшие.

— Справимся, — важно сказал Петька, — что мы, рыжие, что ли?

— Вот, вот, — Николай Иванович усмехнулся. Длинные седые брови прикрыли глаза.

— Карты на замке. Всё понятно?

— Понятно, — сокрушённо сказал Петька и подтолкнул Сашу локтем. Сколько лет прошло, а всё помнит Коля-Ваня…

…Когда Саша и Петя учились ещё в третьем классе, в Испании шла война с фашистами. Саша предложил своему однокласснику и другу Петьке Зайцу бежать на помощь республиканцам в Испанию.

Петька согласился сразу, не раздумывая.

— Что мы, рыжие какие? — горячо сказал он. — Гражданская война кончилась до нас, а в Испании люди ещё как нужны.

На вокзале ребята спрятались за штабелем дров возле будки стрелочника. Здесь не так дуло. Мокрая земля к вечеру смёрзлась, холодно хрустела под ногами льдинками. На дровах мохнатым слоем лежал иней. Ребята прижимались друг к другу. Ветер задувал в рукава, корёжил спины.

— Холодина какая! — сказал Петька, стуча зубами от холода. — А в Испании бывает зима?

— Нет, — сказал Саша, — там жарища знаешь какая!

— Повезло испанцам, — вздохнул Петька. — Ты видел море?

— Нет.

— Вот и я не видел. Говорят, оно в тыщу раз больше реки, аж берегов не видать. Враки, наверное. На чём же тогда земля по краям держится?

— На воде, — сказал Саша.

— Ха! Держи карман! На речке земля за мосты держится. Ей-ей! А ты думал как? Ой, холодина какая! Просто сил нет… Сашка, бежим на вокзал, погреемся. Пока ещё поезд придёт.

Ребята запрятали наволочку с сухарями под дрова и рысью припустили на вокзал.

Там их и встретил Николай Иванович.

Они доедали мороженое на последние десять копеек, когда Николай Иванович подошёл к ним и молча стал рядом.

Саша первый увидел директора. Он сунул остатки мороженого в рот и замер, корчась от жгучего холода во рту.

— В Испанию? — спросил Николай Иванович.

Петька кивнул. Белое лицо его покраснело и покрылось капельками пота.

— А карта Испании у вас, надеюсь, есть?

Ребята растерянно переглянулись.

— Нет, — прошептал Саша.

— Как же так? — удивился Николай Иванович. — Серьёзные люди — и без карты?

Весь путь к детскому дому они прошли пешком, держа за руки Николая Ивановича, и громко втроём пели песню о красном знамени. Песню испанских республиканцев. Тогда её пели все:

«…Не так уж и много с той поры прошло лет, — подумал Саша, — всего четыре года…» И снова его путь лежит не на войну с фашистами, а в тыл. Обидно.

Вдали показался глиняный домик с плоской крышей. Возле дома стояло одинокое дерево с толстым стволом и тонкими голыми ветвями. К дереву был привязан верблюд.

— Ребята, верблюд! — закричал Саша.

Мальчишки сгрудились возле двери.

— Корабль пустыни, — важно сказал Генька, — ишь стоит себе лупоглазый, вроде и войны никакой нет… Ребята, а верно — Крага в ногу раненный, или врёт?

— Геннадий!

Генька оглянулся.

Вера Ивановна сыпала чайной ложкой сахар на сухари, которые раскладывал кучками на разостланной по полу простыне Петька Заяц.

— А чего? Я просто… — забормотал Генька.

Вера Ивановна покачала головой, короткие волосы выбились из-за уха, упали на лицо. Она отвела прядь и сказала сдержанно:

— Стыдно. Ты просто взял и сказал за спиной человека. Гадость… Это… не по-мужски, если хочешь.

Генька отвернулся. Засопел обиженно.

Воспитательница окинула молчавших ребят долгим грустным взглядом.

— Я вижу, ребята, вы… как бы это сказать? Недолюбливаете старшего воспитателя. Я не хочу навязывать вам своё мнение, но… человек должен быть справедливым. Степан Фёдорович строг и требователен. На его плечах сейчас весь детский дом. Вы же знаете, что Николай Иванович уехал…

— А скоро мы приедем? — спросил Генька. Обиды не задерживались в Генькином сердце.

— Вероятно, ночью, — Вера Ивановна вздохнула и зачерпнула ложкой сахар в наволочке.

Мимо вагона замелькали дома. Пробежали и медленно проплыли вдоль горизонта полосы вспаханной земли, разрезанные на квадраты мокрыми узкими канавами.

На остановке к вагону подошёл Кузьмин.

— Здрасте, дети! — бодро пробасил он, прикладывая прямую ладонь к военной фуражке. — Все здоровы? — И, не дождавшись ответа, распорядился: — Воспитателя ко мне!