Страница 2 из 23
Поучения Владимира Мономаха, «Русскую Правду», по которым начинали жить во всех краях и весях и которую на кончике копья несли великокняжеские дружины, смиряя вольницу князей междуусобников, сановитых бояр, и вольных племен, еще под княжескую руку не попавших, учил он почти на зубок. Псалтырь, да законы Правды понимал он, как основы жизни настоящей и будущей, еще каким-то детским чувством. Но, как волчонок чутьем учит охотиться, так и маленький Андрей, таким же волчьим чутьем, учился править.
Годков же с двенадцати Данила сколотил из них дружину воинскую, выдал мечи и щиты, пока еще деревянные и начал учить искусству ратному. Не просто мечом махать и стрелы в белок пускать, а строить и брать приступом глиняный Вавилон, дерновую Антиохию или Мемфис из хвороста. А по вечерам сам ли, или со товарищи, или пригласив гусляра – певца древнего, как сложится, рассказывал им байки и былины из жизни воинской, про Даниила игумена Земли Русской, про Ваську Буслаева, про Илью Муромца, про волшебного гусляра Садко, да мало ли про что еще.
Князь Андрей задумался, вспомнилось ему, как первый раз вывел их Данила на княжескую охоту. Эта была не праздная забава, не трата времени, считай учеба воинскому искусству, находчивости. Что вепря затравить или тура властелина лесного, что на сохатого пойти или на стаю волков, тут одной безрассудной храбрости мало, тут находчивость и знания нужны. Это тебе не уток стрелять или лань ватагой загонять, это звери дикие кровожадные и охота – это не показушное действо, на потеху двору княжьему, а выучка для предводителя в войне, воеводы будущего.
А еще учили их на княжьем дворе ловчих птиц соколов, орлов да беркутов вынашивать, борзых собак и волкодавов дрессировать. Для развития ума и мысли в шахматы и зернь играть. Песни петь и вирши слагать, на гуслях и гудке играть, что бы были отроки готовы показать свое умение в любых землях, при любом дворе, где бы им оказаться не пришлось. Пролетело время незаметно, князь Андрей даже вспомнить не мог, что-то такое яркое необычное. Все его детство – отрочество было как в лучах солнечных, под присмотром дядек и нянек и под рукой старших родичей. Одно большое светлое чувство затопляло его – детство.
Еще вдруг теплой волной нахлынуло на князя воспоминание. Теплый летний день под Ивана Купалу и им отрокам, кому в этом году минуло четырнадцать, ждать с замиранием сердца той ночи волшебной, когда в свете костров и под пение девушек в хороводе, под рокот колдовских барабанов и свист свирели, настанет срок первого Посвящения. В эту ночь, окутанную тайной папоротника, леших и водяных, тайной старых славянских Богов и бормотаний кудесников, им, прошедшим испытания и показавшим, что не даром прошли годы учения и воспитания, старейшины и любомудры впервые вручали настоящий меч, настоящее дело, настоящее звание, приобщение к тем, кто был передними мужами, витязями, богатырями. Израилями-богоборцами, как их сейчас начали величать в новых сказах и сказаниях, записываемых летописцами и Посвященными в темных кельях монастырей и влажной утробе скитов. Это был первый шаг, даже не шаг, а шажок, к славе, к служению роду и отечеству. Сегодня их, опоясывая мечом, приведут к присяге княжескому столу, сегодня им расскажут к какому роду, племени по старым поверьям относится их покровитель. Может, увидят и услышат они сегодня самых известных сказочных богатырей своей стороны – берсерков-медвежьих людей, что живут на старости дней своих за Шернским лесом у Ярослав города, который иначе Господином Великим Новгородом прозывается. А потом, при свете главного костра, дадут им первое в их жизни звание, каждому по заслугам, по учению, по старанию, не по княжескому роду и не по знатности, а токмо по умению. И станут они завтра: кто спальником, кто стольником, а кто конюшим или виночерпием. А пока все, и он – Андрей со старшим братом ждут, ждут, пока тишину ночи разорвет глухой ропот барабанов, оповещающий, что таинство началось, и старшие родичи зажгли восковые свечи и девушки сплели венки.
– Это ведь надо же так, – подумал князь – Это только у русичей венок и венец почти одно и тоже, там, у фрязей и бургундов это слово другой смысл имеет, да впрочем, у них и венценосцев то нет, – с облегчением подвел он итог своей вспыхнувшей вдруг мысли.
Пока еще из полевых цветов плелись те первые в их жизни венки, возлагаемые девичьими руками на вихрастые головы, но может, они предвещали кому лавровый, а кому терновый венец, а кому, страшно такое даже помыслить, царственный венец будущей власти. Но кто и что мог тогда знать в этой ночи, покрытой не только покрывалом Марены, но и тайной будущего?
Но более всего прибавляло всем гордости и торжества, что, впервые за последние десять лет, на празднике был сам князь Юрий Владимирович, вернувшийся из заморских своих странствий. Он весь как-то ссохся на южном солнце, почернел, даже побронзовел, не то что бы постарел, скорее, заматерел и более походил на ожившего Святогора, чем на родного князя Ростовского. Он даже здесь на празднике не снимал золоченых лат и странного белого плаща с золотым грифоном, покрывавшего длинный меч, что само по себе было нарушением старых дедовских обычаев. На этот праздник с оружием не приходили, и мечи были только у вновь посвященных, и то до времени общего праздника, а там и отроки сносили их в волховской шатер к старейшинам, от греха по далее.
Но князю на это ни кто не попенял, видимо забыл на чужбине, что в отечестве свято, а это напоминанием не возвращается, а может так надо ныне, так принято в Святых землях, так новая вера велит.
Князь снял с чела шелом, и сурово насупив брови, сказал:
– Я припоминаю слова одного пустынника, который меня поучал в землях Заморских. Он говорил мне: «Гордость, если бы она была во мне, истребила бы все, даже если бы я обладал всеми царствами Александра Македонского, был мудр, как Соломон, и храбр как троянский герой Гектор. В собраниях говори последним и первым бейся в бою, хвали заслуги твоих братьев, умалчивающий о доблести брата – грабитель его. Друзья мои, еще прошу вас будьте кротки и добры к низшим, они возблагодарят сторицею против высших и сделают вас повсюду славными. Бога ради храните честь, помните, чьи вы сыны и не обесчестите рода нашего, будьте храбры и скромны везде и со всеми, потому что хвала в устах хвастуна есть хула, кто во всем полагается на Бога, того и взыщет Бог и Всепречистая Матерь».
Юрий закончил, надвинул шелом, и круто повернувшись, пошел к крутому речному откосу. Его одолевали мысли о Киеве. Он не придерживался своих мудрых наставлений, гордыня, один из семи смертных грехов, одолевал его. Князь везде и всюду мечтал только об одном, о столе Великого Князя Киевского. Сейчас его звал отец в Киев для венчания на дочери византийского Базилевса Иоанна Комнина – Елене и он, нисколько не сомневаясь в выборе отца, стремился туда всей душой.
Он проводил взглядом сыновей Ростислава и Андрея, ставших сегодня воями и ступивших на путь славы и покрута, служения дому отчему Словом и Делом, словом за княжеским столом и делом на поле бранном, как бы взвешивая, кого послать в Царьград с посольством за невестой. Андрей, бесспорно Андрей, и собой хорош, и умен, и обходителен, да и далее ему путь в Святой Град Ерусалим, в Новый Израиль, где место ему в Братстве. Пора. Юрий встал, и властным жестом подозвал к себе брата Вячеслава и старейшин, пора было решать с отъездом Андрея и с теми, кто поедет в малой дружине, сопровождающей юного князя в дальней дороге.
– Пора, пора, – сам себя поторопил князь, – Конечно же, Андрей. Ростиславу землю отцову стеречь, младший Михаил еще на ноги не стал, мне дорога на Киев. Кому ж кроме него? Андрей. Ему службу духовную ратную нести, он будущая опора и надежа. Ему и в Братство, или как его там, в заморских землях перекрестили, в лигу, в религию, идти – сначала учиться, потом, дай Бог, и Посвящение примет, и отроков своих в большие братья выведет. Они ему и заступники, и помощники, они ему воинство и дружина. Братья – это даже не побратимы. Братья – это братья, а братья по духу крепче, чем по крови. Так тому и быть.