Страница 39 из 46
Выждав минут через пятнадцать я выполз из-под машины. В квартале стояла гробовая тишина. В доме — тоже. Отряхиваясь я машинально оглядел свое укрытие — пухлый кузов на тонких колесиках. Надпись на багажнике гласила — «Кобальт».
Такое слово испортили.
Подхватив лестницу я, стараясь не издавать лишних звуков отворил калитку и убедившись — на улице пусто, направился к бульвару.
Четверг. День, 16.05.
На бульвар я вышел походкой усталого работяги и, стараясь не вертеть головой, пересек его по диагонали, искоса посматривая на опустевшее место казни.
Не знаю, кого из лежащих следовало отнести на счет гранаты, а кого — на заполошную стрельбу. Но вместо одной жертвы, Аллах получил шесть. Бывшая подсудимая застыла посреди газона страшным памятником себе самой — вкопанное в землю, наклонившееся тело, склоненная голова, черные сосульки слипшихся волос. И камни вокруг.
Еще одно тело, как женское, я опознал по голым ногам. Четверо оставшихся лежали на асфальте неподвижными куклами непонятной половой принадлежности.
Челюсть дрогнула. Я стиснул зубы.
И отведя глаза продолжил путь деревянной походкой.
До ближайших высоток я добрался без приключений, если не считать мужика, выглянувшего с четвертого. Выразительно посмотрев на меня, он постучал себя по кумполу. Я развел руками — надо! Осуждающе покачав головой дядя скрылся за блеснувшей балконной дверью. Иди с богом.
Сценка слегка встряхнула, ослабив послевкусие от исламского правосудия и проявленного мной неуважения к суду. Нервяк отошел и я почувствовал, что устал.
А это может быть чревато. Небоскребы подождут. И миновав первый дом я завертел головой прикидывая место для постоя. Арабские высотки здорово отличались от привычных московских. В первую очередь — архитектурой. Открытые лестничные холлы без стен, лестницы, которые отделяли от улицы только перила. Ну да, тут же девять месяцев в году — жара. В таком климате проблемы отопления строителей не волновали — подрядчики экономили на стенах, стараясь обходиться минимумом.
Это плохо.
Я с тоской вспомнил отечественные подъезды изобилующие укромными местечками. Тут все было наоборот — подъезды и лифтовые просматривались насквозь.
Что делать?
Обозрев видимую отсюда часть улицы, задерживая взгляд на возможных укрытиях я притормозил. Высокие узкие дома белых и кремовых оттенков на один-два подъезда. Выложенные светло-серой плиткой тротуары начинались прямо от стен, заканчиваясь у края проезжей части. Первые этажи всех, без исключения домов были заняты магазинами. Естественно — запертыми. Ставни опущены, закрывая витрины от любопытных глаз и загребущих рук. Я задумчиво смерил глазами ближайшую.
Похоже, рольставни. Из металла.
На тротуарах и обочинах хватало припаркованных машин. Вскрыть? Представив прокаленные внутренности железного коня, простоявшего день на солнцепеке я содрогнулся. Куренок в духовке. Не айс.
Ломать двери квартиры на глазах всего квартала не хотелось. Но похоже, другого выбора не оставалось. Подойдя к ближайшему подъезду я задрал голову изучая видимые с улицы двери квартир. Добротно и прочно. Придется потрудиться. Возможно — пошуметь. Сняв лестницу с плеча я не успел прислонить ее к стене. Шум за спиной. Я обернулся — на плитке лежали обломки цветочного горшка. Новый удар — меня осыпало черепками посуды. Я задрал голову — из окон торчало полтора десятка голов, неприветливо размахивающих руками, а одна собиралась швырнуть вниз, что-то типа пивной кружки. Пантомима была совершенно беззвучной. Похоже, шуметь они опасались. Долбанный, хитрожопый мидл-класс, готовый на все ради собственного спокойствия.
Помахать стволом?
Явно не тот случай.
Я скрестил руки над головой и показал кулак мужику, швырявшемся посудой. Тот сделал энергичное движение рукой — «уходи». Плюнув на тротуар, под настороженными взглядами жильцов я отошел от дома и вытащил пачку. Твою мать!
Сигарета внутри оказалась последней. Я выматерился. Пивная кружка грохнулась на асфальт, послужив последней каплей. Башню сорвало…
Четверг. День, 16.25.
…в себя я пришел в каком-то закоулке. Пистолет в руке вонял свежим порохом — отвел душу, постреляв по бандерлогам. Увы, сверху никто не упал.
Бросив лестницу, я попетлял по прилегающим дворам в конце-концов устроившись в закутке у бетонной стены. Раскидистый платан прикрыл от солнца, белый фургон и голубой «Гетц» — от посторонних взглядов. Усевшись на асфальт, я оперся спиной о теплую стенку и вытянув гудевшие ноги закурил последнюю сигарету.
И задумался — как меня постигла сия херня?
Началом стал отпуск. А причиной?
Наверно — мой христовый срок. Тридцать три, мать их. Недаром говорят про переломный возраст. Я тоже не избежал всеобщего поветрия, решив подумать за жизнь.
Хотя, чего там думать. Про себя я знал и так — баловень. По жизни все валилось на меня само, хотя я с нее ничего такого не требовал — не дотянул трех семэ до метр девяносто, не урод, здоров как бык. Пил и бегал, как лошадь (сейчас только пью). Папа с мамой подарили жизнь, здоровье, а напоследок — поднапрягшись, институт и пять лет веселого студенческого разгуляя.
Девки и пьянки были веселы и беззаботны, преподаватели — нетребовательны. Родина деликатно напомнила о задолженности и вздохнув, я отдался в суровые армейские лапы. Возможно кто-то воспринял службу как кару божью. Я — как продолжение чудесного и беззаботного загула, перемежаемого веселым дурдомом и периодическими вылазками на природу в компании численностью до дивизии. Народ матерился, топил танки, рыл окопы и еще миллион других глупостей. Мне было весело. Но всему хорошему приходит конец — через положенный срок меня выставили за дверь, заверив, что теперь я готов к жизни.
К удивлению, седой полкан оказался прав — восстановившись и закончив учебу, из института я вышел с умением быстро соображать когда припрет и способностью найти общий язык с деканом или дворником. И перепить обоих, если потребуется. Прочие науки пролетели мимо.
Сходив на первое собеседование в агентство я, скорее по-привычке охмурил лапочку-менеджера. Собеседование закончилось в кроватке, а в благодарность за ночь девчонка «сосватала» меня в хорошую контору.
На тот момент я полагал, что заключил отличную сделку, обменяв кусок жизни на хорошую зарплату. И взялся за тщательное повышение той субстанции, которую столичный глянец именует качеством жизни: жилье, отдых, шмотки, прокачка тела, сдержанный гедонизм (говоря проще — бабы плюс алкоголь). Отдав этому захватывающему занятию несколько лет и большинство заработанного я уяснил — вершина лестницы тщеславия восходит выше крыши мира. А приобретаемые удовольствия, не смотря на рост их стоимости с каждым годом приносят меньше удовлетворения. Даже больше того — платя тысячу зеленых за то, что он раньше покупал за сотню, я все чаще задавался вопросом — не лох ли я? Оргазм, как и смесь запахов пота с перегаром были абсолютно идентичны.
Причина по которой я накануне своего увольнения зашел в кабак и предался нерадостным размышлениям была банальна — назавтра мне должно было стукнуть тридцать три.
Зайдя в ресторанчик накануне радостной даты я слегка «принял на грудь» и принялся «подбивать баланс». Вспомнив юношеские годы и проскочив промежуточные, я закончил там, где многие начинают — задумался о собственной сделке с «желтым дьяволом» — об ежедневном обмене жизни на нехилое бабло. Ежедневная потеря 11 часов собственной жизни, расходуемой на корпоративные надобности, насколько я помнил напрягала меня все заметнее.
Возможностей тогда я видел две.
Одна предполагала смену вектора растрынькивания денег — завести семью.
Вторая — просто скирдовать презренные бумажки. В надежде — сгодятся в преклонные года.
Мысль «променять всех женщин мира на одну» меня тогда не вдохновила. Что до радостей отцовства — они непонятны всем, не вступившим в сей «клуб». Убивать молодость для того что бы достойно встретить старость выглядело еще глупее. Инфляция, вкупе с сопоставлением средней продолжительности жизни и пенсионного возраста не внушали оптимизма.