Счастье взаимной любви

— Плевала я на вашего папочку, — сказала Аня.

— Дай-то Бог, чтоб не познакомилась. Окажешься в его картотеке, по улицам придется ходить с осторожностью. Но я хочу тебе сказать, что себя не ценишь. Совсем не ценишь, если такой коровой на стуле в кафе сидишь. Тебе от природы даны кое-какие качества, так их надо шлифовать и использовать по большому счету. А не валяться за стакан портвейна по канавам со всякими сопляками.

Аня безразлично посмотрела ей в глаза, но доказывать, что по канавам пока не валялась, да и не собиралась этого пробовать, посчитала ненужным занятием.

Сарма глянула на свои мужские часы и сказала:

— Тебе пора. Через пятнадцать минут они закончат играть в бадминтон и будут ждать тебя. Деньги не проси, в прихожей под зеркалом оставишь сумочку, они сами туда башли сунут. — Она вдруг засмеялась, весело и открыто. — Знаешь, о чем я больше всего иногда мечтаю? Склеить молодого мальчишку, который идет к женщине в первый раз и за деньги! Жутко охота посмотреть, как он будет корчиться, когда придет время деньги давать! Весь вспотеет, глазки заюлят, а сам счастлив, что стал мужчиной, хоть и противна я ему потому, ведь деньгами за поэтическую любовь платит, и его от этого трясет! Но главное, кому-нибудь рассказать о своих подвигах хочется, а он не может, потому как стыдно, что начал свою половую жизнь с платной шлюхи! Ни мама, ни папа не поймут!

— Да и не расскажет никому, — заметила Аня.

— Да. Пока не повзрослеет. Потом эти козлы понимают, что разница маленькая, даришь ли ты своей даме цветы, бриллианты, водишь ли ее в рестораны или попросту суешь ей в карман баксы! С братишками-близнецами не стесняйся, но и не хами. Покультурней. Они любят, чтоб все было красиво. Причешись, чуть-чуть подкрась губы, а глаза не трогай. Они не переносят макияжа.

— Тоже мне выпендрежники, — буркнула Аня, но причесалась, подвела губы, глядя на себя в зеркальце, и встала.

Идти пришлось недолго. Пересекли центральную улицу и свернули в тенистую боковую. Сарма остановилась.

— Я тебя здесь встречу через два часа. Тридцать второй дом.

Аня кивнула и неторопливо пошла по плиткам тротуара.

Дом под номером 32 оказался старой постройки, затейливый, с башенками, весь дворик перед ним был усажен яркими шарообразными цветами, названия которых Аня не знала. Привычных заборов не было. Хозяева отгораживались от улицы и соседей живой изгородью из кустов, порой более плотной, чем бетонный забор.

Аня еще не дошла до невысокого крыльца, как двери в домике распахнулись, и один за другим появились два человека. Мало того, что они были похожи друг на друга, как два инкубаторских цыпленка, так еще и одеты одинаково: белые спортивные трусы, белые майки, желтые плетеные сандалии на босу ногу. Оба с блестящими загорелыми лысинами, крепкие, холеные, радостные и услужливые.

— Вас зовут Аня, мадам? Очень, очень приятно! — в два голоса заговорили близнецы и широко распахнули перед ней двери, пропуская гостью.

— Здравствуйте, — легко сказала Аня, настраивая себя на бодренький лад.

— Просим, просим вас! Хотите кофе? Или, может быть, немного пообедаем?

По-русски оба говорили сносно, но как-то комично коверкали слова, что происходило не столько от плохого знания языка, сколько от повышенной куртуазности в обращении.

— Не надо кофе, — сказала Аня.

— Ситро? Лимонад? — Они дружно кинулись к буфету.

— Не хочу. Какой-нибудь музыки у вас нет?

— Конечно-конечно!

Судя по всему, братишки снимали здесь на лето только эту одну, очень большую комнату, посреди которой стояла кровать исполинских размеров, застланная на двоих. Видать, они, неразлучные, и спали рядышком. И мечтали лечь в один гроб — через сто лет.

Один из близнецов включил магнитофон, и оба затоптались перед Аней, не зная, как по малому знакомству побыстрей перейти к трепетному и желанному делу.

— Может быть, мадам, отдохнем немного? Полежим? — указал на кровать-аэродром более решительный близнец. — Такой жаркий день, и вы, наверное, купались, устали?

— Отдохнем, — согласилась Аня, положила на подзеркальник сумочку и потянула «молнию» на платье.

— О, что вы, мадам! Мы вам поможем! — обрадовались братишки, и оба кинулись к ней. Надо отмстить, что действовали они очень складно, ловко и без зверства, раздели ее как ребенка и с какой-то неуловимой сноровкой успели скинуть с себя одежду; пока один из них ласково стягивал с Ани трусики, другой уже обнимал ее за плечи и целовал в грудь.

Первый торопливо, но очень аккуратно повесил одежонку Ани на спинку кресла и тут же принялся целовать ее со спины — в шею и под мышками. Они зажали ее с двух сторон своими литыми, мускулистыми телами, словно спрессовали, потом в четыре руки плавно оторвали от пола, легко и осторожно перенесли на кровать и в каком-то очень слаженном ритме, словно отрепетированном годами, принялись нежно ласкать ее. Ане и делать-то было нечего! Кого обнимать, к кому прижиматься, кого осторожно укусить за ухо, понять она не могла. Ощущение было такое, будто они в основном были заняты друг другом, а она, Аня, существовала лишь как возбуждающее передаточное звено. В этом было нечто незнакомое и своеобразное, и даже смеха у Ани не вызвало. Они продолжали перекатываться по широкой кровати друг на дружку, то сжимая Аню, то растягивая ее, словно мученика на кресте, зацеловали с пяток до макушки, но ни тот, ни другой не сделали ничего такого, что было бы грубо или причинило бы боль.

Всю площадь своей кровати («сексодром» — вспомнила Аня) они использовали с эффективностью вольтижировщика на арене цирка.

«Хоть бы мне вас как-нибудь различить, братишки! А то вы у меня, как японцы, на одно лицо! — мелькнула веселая мысль. — Кто из вас Петерс, кто Томас, вот бы что уразуметь!»

Обнимая и оглаживая Анну, близнецы перекатили ее к краю кровати, и через плечо своего партнера Аня заметила на тумбочке стержень губной помады. Она выгнулась дугой, застонала, перевернула обоих спиной к столику и, словно в легкой судороге, зацепила помаду кончиками пальцев.

При следующем кульбите Аня легонько мазнула одного из братишек помадой за ухом. «Слава те, Господи! Теперь хотя бы один стал «меченым».

Акробатика на постели продолжалась все в том же неторопливом ритме, братья проникновенно наслаждались соприкосновением тел, трением друг о дружку и об нее, гладили и целовали самые интимные места; она чувствовала, как у обоих учащенно забились сердца, да и сама задышала тяжело и возбужденно, потому что этот цирковой трюк потихоньку становился приятен своей дикой прелестью и нелепостью.

«Меченый» приступил к непосредственному акту первым, в самой простейшей позе, придавив Аню своей грудью к простыням, но при этом братец его приподнял Аню за бедра и стал раскачивать их в плавном ритме. Ни одна мышца Аниного тела при этом не напряглась — полное расслабление, лежи себе и читай газету, если хочешь. Нежничали они куда лучше, нежели выполняли стандартные упражнения. Правда, в этой фазе оба принялись произносить какие-то слова и словно в одну трубу однообразно шептали:

— О-о, файн! Зер файн! Какая женщина! Файн!

После «меченого» в том же стиле отработал и его братец и без судорог закончил за то же время — не более двух минут. На подготовку процесса у них ушло около получаса. Потом оба откатились к краям кровати, Аня тоже широко раскинулась на смятом покрывале и глубоко вздохнула, изображая полное удовлетворение. Для верности сказала:

— Фа-айн…

Это ее заявление привело братишек в тихий восторг. «Меченый» вскочил, ринулся к буфету, спросил:

— Может быть, дама хочет шампанского?

— Хочу, — сказала Аня.

— О да! Конечно! Шампанское — это очень хорошо! — подхватил «немеченый». — Вы не обижайтесь, что мы сами не пьем. Мы вообще не употребляем алкоголя. Но мы будем с шампанским.

Аня не поняла, что они хотят сказать, поскольку откупоренную бутылку шампанского разлили по трем высоким бокалам. Оказалось, что братишки, если и не пили шампанского, умудрялись получать от него удовольствие иного рода. Когда чокнулись бокалами, они смущенно улыбнулись, опустили бокалы между ног и погрузили в них свои натруженные органы. Оба при этом хихикали, как дети, дорвавшиеся до мороженого.