Счастье взаимной любви

— Ага. — Аня вытянулась на полотенце и закрыла глаза.

Сарма подхватила свои босоножки с песка и торопливо пошла за дюны, где возле ларьков стоял телефон-автомат.

Пляж продолжал жить своей обычной летней жизнью: со всех сторон, мешая друг другу, ревели магнитофоны и транзисторы, потеющими тушами лежали на песке белые, еще не загоревшие тела прибывших с севера курортников, кто-то плескался у кромки воды, бегали по песку и строили из него грязные замки дети, и солнце, не столь частое явление в Прибалтике, этим летом было щедро. Из кружка волейболистов, играющих между шезлонгами, в сторону Ани несколько раз вылетал мяч, и кудрявый, до кофейной черноты загоревший парень бегал за ним, косил на Аню веселым зазывным глазом, но она сразу определила, что, кроме плавок тигрового раскраса да крестика из фальшивого золота на шее, у этого соискателя ничего нет ни за душой, ни в кармане. Да и внешне он ей не нравился — слишком красив, игрив и женствен. Ангелочек-херувимчик, любимчик немолодых матрон. Аня предпочитала мужчин корявых, мрачноватых и немногословных, если дело касалось душевных увлечений. Чем больше она общалась с мужчинами, тем больше убеждалась, что в массе своей они беспросветные дураки, темы прожевывают одни и те же и крайне редко блещут умом. Так пусть уж лучше тупо молчат, чтоб не видно было, что, кроме анекдотов, трепотни о джазе, спорте и сладостной мечты о зарубежной жизни, мозги их никакого багажа не имеют. Те, кто постарше, рано или поздно принимались рассуждать о власти денег, если они в больших количествах. Но для Ани деньги оставались только средством существования, чтоб не таскаться каждый день на работу, не иметь над головой начальницы или начальника, более или менее хорошо одеваться, а если хочется лениво и томно проваляться два дня подряд в постели с книжкой в руках, то и для этого должны быть возможности.

Красавец-волейболист в очередной раз прибежал за мячом, подхватил его, слащаво заглянул Ане в глаза и не придумал, баран, ничего оригинальней, чем спросить:

— Девушка, вам не скучно? С нами поиграть не хотите?

Если ответить, что не хочешь, то тут же последует предложение пойти искупаться, потому как у этих пляжных зазывал была своя поговорочка: «Скучно гибнуть без идей, а купаться без б…!»

Аня зевнула во весь рот прямо в лицо красавца, закрыла глаза и перевернулась со спины на живот.

— От винта! — прокомментировал баран и побежал забивать свой волейбольный мяч в сторону других красавиц.

Сарма вернулась через полчаса и присела около нее.

— Порядок! Немножко поломались, немножко испугались, но я сказала, что ты моя старая подруга и тоже имеешь постоянных клиентов. Ты ведь около Андреевской гавани и Дома моряка не ходишь?

— Нет, — ответила Аня. — Там арабы и прочие. Я их не люблю.

— Я тоже. Пойдем выпьем кофе, и я тебе расскажу, что эти два клоуна любят.

Аня накинула сарафан, и они ушли с пляжа. А через десять минут вдвоем сидели за столиком летнего кафе под соснами, где взяли по бокалу кофе-гляссе, которое Аня полюбила сразу, едва попробовала год назад.

— Значит, так, и Томас, и Петерс раньше работали в цирке, — начала Сарма.

— Клоунами?!

— Да нет! Акробатами! Но это ерунда! Главное, что они такие близнецы, что не отличишь! Им теперь под пятьдесят, и оба лысые, оба хотят прожить по сто лет, хотя совершенно непонятно, на кой хрен это им надо! Мяса не едят, не пьют, не курят, но где-то вычитали, что раз в неделю, в среду, им нужен секс! За два часа два раза, каждый по очереди. Ты еще обхохочешься, когда на них посмотришь. Но не бойся, культурные ребята. В рот не суют, в зад тоже. Да! Чуть не забыла! Обязательно скажи, что ты замужем! Они венерических болезней до судорог боятся! А может, ты действительно замужем?

— Нет, — равнодушно пожала плечами Аня.

— А я была два раза, да все без толку! Парень у тебя есть?

— Есть, — сонно ответила Аня и закрыла глаза, вытянулась на стуле так, что лопатками уперлась в спинку, а пятками в землю, и таким натянутым мостом застыла, чувствуя, как напряглись мышцы на животе и спине.

— Ты вообще-то это дело с клиентами любишь? — спросила Сарма.

— Когда как, — подумав, ответила Аня. — Иногда даже с последним дерьмом бывает хорошо. А то вдруг красавец и нравится, а ничего хорошего.

— Это точно! — весело подхватила Сарма. — Зимой у меня был один подполковник, от жены бегал, цветы приносил, а я…

— Слушай, — безо всяких церемоний остановила ее Аня. — Я этих разговоров не люблю. А то получается какое-то производственное совещание, будто обмен опытом.

— Да, конечно, — слегка смутилась Сарма. — Я ведь просто с тобой познакомиться поближе хочу. Ты мне нравишься. Я, конечно, старше тебя, подругами мы не будем, но ты ведь не рижанка? Из России приехала?

— А видно?

— Ну, рижанка никогда не позволит себе в кафе на стуле развалиться, словно в бане.

— А мне так нравится, — сказала Аня, не открывая глаз и не меняя позы.

— Хорошо, что нравится, но это некрасиво и неприлично. Ты всегда должна выглядеть по классу «прима». В любой момент и в любой час.

Аня поморщилась и уселась нормально.

— Давай, Сарма, с тобой договоримся. Я тебя сегодня выручаю, прекрасно. Может быть, ты меня завтра выручишь. Но на этом — все. В душу ко мне не лезь и не учи, как жить. Какая я есть, такая и есть. Захочу, голой на столе танцевать буду. Но сейчас не хочу.

— Послушай, — помолчав, осторожно начала Сарма. — Не обижайся, ты девушка интересная, но — как бы сказать? — похожа на корову, когда она на лугу под солнышком нажрется и лежит, жвачку жует. Некоторым такие женщины нравятся, но это хорошо для быдла, для плебеев. Для рыбаков или всякой шпаны, которая снимает девок на улице Дзирнаву.

— Я по Дзирнаву даже днем не хожу, — без раздражения ответила Аня.

— Еще чего не хватало! Это уж последнее дело!

Аня была не совсем точна и откровенна, когда отреклась от славной улицы Дзирнаву («Мельничная» — в переводе на русский). Улица эта, конкретней — перекресток с Тербатас, с давних довоенных времен считалась клоакой города. Кто-то — Аня уже не помнила, кто, — пояснил ей, что еще перед первой мировой войной сюда приезжали из окрестных сел мельники — народ богатый и широкий, пили-гуляли по-крестьянски раздольно, благо вырывались в город из своих семей и, естественно, возжелав женской ласки, выходили на улицу. Спрос тут же рождал предложения, и с тех времен на означенных перекрестках вечно толкались ночные феи и спекулянты, торгующие алкоголем. Знакомств на этих позорных перекрестках Аня не заводила, но за ночной водкой бегать пару раз приходилось. О безобразиях улицы Дзирнаву писали местные газеты, время от времени там устраивались милицейские облавы, но результатов за минувшие семьдесят лет не добился никто — ни старорежимная полиция, ни сегодняшняя милиция.

— Ты, Сарма, меня за кого-то не того принимаешь, — не спеша сказала Аня. — Я постоянно этим делом не занимаюсь…

— Ага! Старое правило по анекдоту! — засмеялась Сарма. — Чем отличается иностранная проститутка от советской? Иностранная просто работает, а советская — работает и учится! У тебя какая-нибудь подстраховка есть?

— Какая еще подстраховка?

— Ну, на работе числишься или учишься где-то? А самое лучшее, если заимела ребенка! Тут уж с тобой никто — ни милиция, ни сам Бог не справится!

— Нет у меня никакой подстраховки.

— Что-нибудь придумаем! А то наскочишь на папочку Штрома, и ничего хорошего не будет.

Про папочку Штрома Аня уже слышала. Для всей веселой рижской молодежи это была самая грозная и крайне опасная фигура. Работал он в Управлении местной милиции, числился инспектором, в обязанности его входила сфера молодежи. Конкретней — девочки и мальчики, имеющие слабость к беззаботной жизни, мелкой спекуляции, фарцовке и валютным операциям. Папочке Штрому, как пояснили Ане, было чуть больше тридцати, взяток он не брал (знали точно), был строг до жестокости, но все же, по общему мнению, отличался своеобразной справедливостью и разговаривал «по-человечески». Во всяком случае, без причин или большой вины не тиранил и в положение своих опекаемых входил.