Страница 4 из 9
В литературе, как и в журналистике, очень важно оказаться в нужном месте в нужное время. Здесь у меня колоссальное преимущество. Я знаю, что нужно читателю. Так что - в путь! Все остальное - побоку, даже Литературный институт. Нет, вуз, классный. В том времени он превратил провинциального паренька в отменного специалиста, затмевавшего своими знаниями не сподобившихся в нем учиться коллег. Но зубрить по второму кругу? Нафиг, нафиг! Для писателя диплом не обязателен. Успех Шолохова с его четырьмя классами гимназии и Пикуля, отчисленного из военного училища "за нехваткой знаний", тому пример. Шолохов - живой классик, а книгами Валентина Саввича сейчас зачитывается страна. Его романы издаются миллионными тиражами, и расходятся они влет. Решено!
Где будем пробиваться в литературу? Минск отпадает. Я неважно знаю белорусский язык, а здесь он в тренде. Из трех толстых литературных журналов два выходят на белорусском языке. Третий - "Нёман" - публикует переведенные на русский "творы", напечатанные в первых двух. Можно, конечно, подтянуть "мову", но это притормозит путь к признанию. Пока напечатают на белорусском, затем переведут на русский... "Перевести", конечно, могу и сам, Василь Быков так делает, но время, время! У меня его и без того в обрез. До Чернобыльской катастрофы меньше одиннадцати лет. Отнести рукопись в издательство, минуя журнал? Они там лежат годами. К тому же книга, изданная без публикации в журнале - могила неизвестного писателя. Здесь пока так. Так что - в Москву, в Москву!
Я пребывал в размышлениях, когда отворилась дверь. В палату шагнул мужчина лет пятидесяти - высокий, худой, со смуглым лица. Надо же! Сам товарищ Мамай пожаловал. И не надо лыбиться: в Беларуси татары живут со времен Витовта. Не один век охраняли западные рубежи Княжества Литовского. В Грюнвальдской битве уконтрапупили великого магистра. С веками татары потеряли язык, но сохранили веру. Их священные книги написаны на старо-белорусском языке. По ним, к слову, восстанавливали древнее звучание "мовы".
Мамай встал на пороге и зашарил взглядом. Увидев меня, заулыбался и направился к койке. Блин! Забыл, как его зовут. Столько лет прошло. Неудобно. Хотя... За глаза мастера дразнили "Будённый". Спрашивается, из-за чего? Усы? Лицо у Мамая гладко выбрито. Значит, имя-отчество...
- Здравствуйте, Семен Михайлович!
- Привет, Сергей!
Мамай опустился на стул, поставив у тумбочки холщовый мешок. Не пустой, между прочим. Передачка прибыла. Сам мастер принес! Горжусь...
- Как ты?
- Нормально, Семен Михайлович! Скоро выпишут. А у вас?
- Ну... - он сморщился.
- Дело шьют?
- Нарушение правил техники безопасности, приведшее к травме работника, - процитировал он. - В мою смену, значит, я виноват. Выговор - это в лучшем случае.
Печаль. За производственные травмы в СССР спрашивают строго. Жаль Михайловича - хороший человек. А выговор - это лишение квартальной премии. И о тринадцатой зарплате можно забыть.
- Что там произошло? Не помню, - я тронул рукой забинтованную голову.
- Ты затачивал штамп на шлифовальном станке. Перед этим менял пуансон. Коснулся его кругом, отлетел кусок... Хлопцы видят: упал. Подбежали, а ты без сознания и голова в крови...
- А где тут нарушение?
- Ну... - он задумался. - Ты же его боковой стороной круга резал.
Разумеется, боковой. Так удобнее и быстрей. Все так делают. Но правилами запрещено.
- Кто это видел?
- Никто. Но на осколке остался след от круга, так что сразу поймут.
- Осколок нашли?
- Не искали. Не до того было.
- Вот и хорошо. Комиссии скажете: уборщица замела. А мусор вывезли.
- Все равно не поверят, - вздохнул он. - При шлифовке сверху, осколок ударяет в щиток.
- Не факт. Излом пуансона видели? Ровный?
- Наискосок, - мастер заинтересовался.
- Вот! - сказал я. - В пуансоне могла быть микротрещина. Или перекалили. Надо выпресовать остаток и отдать в лабораторию. Пусть проверят. В том штампе пуансоны часто выкрашивались, значит, перекалены. А теперь смотрим. Я впрессовываю в штамп новый пунсон. Ставлю его на плиту шлифовального станка. Подвожу круг. Бац - отлетает кусок и летит в щиток. Но не прямо, на наискосок. Из-за этого рикошет мне в голову. На щитке вмятина есть?
- Нет.
- Плохо искали. Должна быть.
Я подмигнул.
- Сережа! - Мамай протянул мне сухую ладонь. - Сделаем. Спасибо!
- Не за что, - я ответил на рукопожатие. - Так и напишите в объяснительной: обстоятельство непреодолимой силы.
- Как, как? - заинтересовался он.
Я повторил.
- Запомню. Я тут кое-что принес, - Мамай придвинул к кровати сумку. - Может, еще чего?
- Одежду. Она в шкафчике в раздевалке. Номер шкафчика - восемьдесят два. Не идти же домой в робе.
- Прямо счас и сбегаю! - кивнул он. - Тут рядом.
Ну, да, до тракторного завода - рукой подать. Можно даже пешком - одна остановка. Шестая больница Минска.
- Сергей! - прицепился ко мне Миша, когда Мамай ушел. - Что такое пуансон? И штамп?
- Ну... - я почесал в затылке. - Представь, что то, что у тебя между ног, называется пуансоном. А то, что у жены, - матрицей.
Миша хихикнул.
- Ты ведь вставляешь пуансон в матрицу?
- Конечно! - Миша обиделся. - Я же не импотент!
Дядя Коля заржал.
- Что будет, если между пуансоном и матрицей положить, скажем, носовой платок?
- Ну...
- Пуансон втянет его в матрицу. По такому же принципу работает штамп. Бац - и пуансон выдавил в металле деталь. Миску, к примеру. Или вырубил отверстие, скажем, под болт. Так изготавливают многое. Со временем пуансоны и матрицы тупятся. Их требуется подточить или заполировать края, если штамп гибочный. Этим я и занимаюсь.
- Мы так вырубаем прокладки в краны, - сказал Миша. - Из листовой резины. Но я не знал, что вырубка - пуансон. Умеешь ты объяснять!
А то! Меня за это в редакциях ценили. Написать сложно может любой дурак. А ты попробуй, чтобы домохозяйка разобралась...
Мамай сдержал слово. Пока он ходил, я обревизовал передачу. Деревенская, "пальцем пиханная" колбаска, конфеты и даже бутылка коньяка. Фруктов нет - их в июне не продают. Свои не выросли, а из-за границы не завозят. Не поскупился, мастер! Ну, и я не остался в долгу. Квартальная премия у Мамая рублей двести. По нынешним временам - сумма! А бутылка коньяка стоит чуть больше пяти. Нормальный обмен.
После ужина я отнес бутылку врачу. Поначалу тот зартачился, но конфеты склонили чашу весов в нужную сторону. Я получил разрешение покинуть больницу на предстоящие выходные под железное обязательство вернуться вечером в воскресенье. Перед этим доктор вновь провел тест с доставанием носа пальцами, и убедился, что пациент в порядке.
- Наверное, просто болевой шок, - пробормотал задумчиво. - От того и сознание потерял. Ладно. Застрахован?
Я кивнул.
- Справку составлю как нужно, - пообещал доктор.
Я поблагодарил.
Больницу я покинул в сумерках. К остановке шел, неся в правой руке сумку Мамая. Колбасу и выпечку я зажал. Есть захочется, а в магазин заходить лениво. Да и на прилавках там к вечеру шаром покати.
Улицы города выглядели пустынно. Вечер пятницы. Народ сидит по домам или рванул в деревни: Минск - город приезжих. Сам такой. Личного транспорта здесь мало, государственный стоит в гаражах.
В воздухе стоял кислый запах горелой земли. Литейка... На тракторном она работает в три смены. Рядом - заводы автоматических линий и шестерен. Тоже не легкие планеты. Промышленный район. Подошел автобус, и я, запрыгнув в полупустой салон, сел у окна. "Икарус" медленно катил по пустынной улице. Я смотрел, узнавая забытые места. Парк 60-летия Октября, гостиница "Турист", улица Плеханова. В моем времени здесь пустят трамвай, и настроят высоток. Но пока - двухэтажные "сталинки" и частный сектор. Панельные дома начинаются в Серебрянке. В этом микрорайоне я живу.