Запах разума

Родной сын клана Кэлдзи

... Долгий путь приводит в эдем...

Доглинг из клана Лэга

Я сидел на корточках и вынимал вещи из рюкзака.

Вытащил компас, котелок, свирель, семена тёплой одежды и шкатулку из белого дерева, c томиком старинных стихов и моей тетрадкой - я записывал в неё разное и вклеил листок с весёлым отцом, листок с мамой, когда она варит медовые тянучки, и листок с Дзиорном перед разлукой. Маленькую палатку распаковывать не стал. Сидел и смотрел на всё это имущество, разложенное вокруг меня на полу. Было то ли грустно, то ли стыдно.

Дождь.

*Я не хочу уходить в дождь*.

Паук спустился по плечу и руке на ладонь, уставился чёрными глянцевыми капельками глаз. Я поднёс его к лицу, тихонько дунул - и он приветственно развёл передние лапы. Я погладил его по шерстинкам на спине:

- Не пойдём в дождь, да? - и он принялся внимательно исследовать мои пальцы, надеясь на что-нибудь вкусное. Паук был со мной согласен. Я дал ему капельку слюны и сунул в волосы.

Ничего не стал раскладывать по местам. Бросил свои вещи рядом с рюкзаком. Дал понять: я просто пережидаю дождь. Подошёл к окну, чтобы посмотреть на небо.

На небе не оказалось ничего интересного. Серая хмарь затянула его от края до края; облачная муть была так плотна, что полдень казался сумерками. Стало ещё грустнее, но стыд поутих: как бесприютно человек чувствует себя один, в дождь, в пути. Кто осудит того, кому неприятна сырость? Путешествовать лучше в солнечную погоду.

Сзади потянуло Лангри, вернее, насмешкой Лангри - брата, принятого недавно, почти моего ровесника. Лангри, опытного и независимого до безобразия. Я оглянулся: он стоял в дверном проёме.

Запах насмешки стал куда заметнее, и была в нём примесь чего-то, мне не очень понятного. Как будто он хотел скрыть сочувствие под сарказмом.

Я слез с подоконника и подошёл, чтобы понюхать получше, но всё равно недопонял. Мешали сороконожки-стеночистки, их острый запашок; Лангри принёс их целую горсть. Всё правильно - в плохую погоду удобно убирать дом.

- Отпусти сороконожек, - сказал я. - Паук их не любит.

- Я знаю, - сказал Лангри и поднёс ладонь к стене, чтобы сороконожки расползлись. - Придержи его, пусть отбегут подальше.

Пауку не было дела до сороконожек - он неподвижно сидел у меня в волосах и, кажется, дремал.

- Остался, значит, - констатировал Лангри, разглядывая мои вещи, и сарказма стало больше, чем сочувствия. В сочетании с сороконожечьим привкусом это было как-то обидно. - Знаешь, что случается с теми, кто слишком надолго задерживается там, где родился? Он *укореняется* окукливается.

- Каламбур неудачный, - буркнул я. - Просто говоришь одно, а пахнешь другое. Не воображай себя великим остроумцем. И вообще, пусть я окуклюсь. В коконе у меня вырастут крылья, и я улечу *а ты завидуй дальше*.

Лангри ухмыльнулся и даже высунул кончик языка, будто хотел попробовать ответную хохмочку ещё и на вкус.

- Хм-м, - сказал он, - быть может, это и понравится какой-нибудь неразборчивой *девчонке* Хозяйке. Если у тебя хватит храбрости когда-нибудь отправиться в путь.

- Знаешь, - сказал я как можно небрежнее, - отец говорил, что на белом свете просто нет таких парней, которые легко покидают дом, где их любили. *У нас не принято никого гнать взашей*.

Лангри начал меня раздражать - я и не подумал скрывать, чем это пахнет. Моё раздражение почувствовал паук и выбрался из волос на плечо.

- Думаешь, с пауком ты похож на Друга Народа? - спросил Лангри. - Ты, конечно, очень чувствителен, *сестрёнка* братишка, но паук - ещё не Народ, всё-таки.

- Как хорошо, что я уйду, а ты останешься, - фыркнул я. - Я *тебе не сестрёнка, чтобы прощать явные глупости* не похож, я - Друг. Паук - тоже часть Народа, чтоб ты знал. Арахноиды - часть Народа. Ты просто завидуешь - с любым Народом общаются избранные; грибы молчат, пока молчит Народ-посредник.

- Если тебе так безразличны грибы, что ж ты снова увязался за микологами? - спросил Лангри, но я не стал отвечать.

Паук щёлкнул хелицерами у меня под ухом, я взял его в ладонь и поднёс к лицу. Он тут же упёрся лапой мне в щёку - и я подул на него нежно. Если бы не он, мне было бы очень тоскливо. У всех, как правило, есть погодки или ровесники, которые могут уйти вместе с ними - а в мой год, как назло, рождались только девчонки. Сокровище клана. А мой любимый старший брат Дзиорн ушёл прошлым летом - не мог же я хватать его за ноги, чтобы убедить подождать годик, пока я вырасту... он и так задержался. И этого паука подарил мне на память и на прощанье.

Шикарный, эфемерный подарок - самец-боец. Жить ему лет пять - грустно, но пяти лет его жизни мне хватит, чтобы привыкнуть к собственной взрослости.

Отец говорил: у каждого парня в жизни наступает такой момент, когда сестрички становятся более чужими, чем чужие. Поэтому всё время случаются мелкие ссоры - сёстры отгораживаются от тебя запахом, как стеной, или вообще зажимают его в кулаке, если ты подошёл некстати. Это обидно.

И принятые братья, особенно ровесники - это обидно. Потому что девчонки всеми силами дают понять: эти пришлые типы тут теперь свои, а ты - чужой... а сами пришлые пытаются изображать из себя взрослых мужчин. Подумаешь.

Я отвернулся от Лангри и снова запихал в рюкзак всё своё имущество. Я уйду сразу, как только кончится дождь. В конце концов, дома я уже со всеми простился, я простился с мамой и Прабабушкой, а лесная лаборатория микологов - это просто остановка в пути.

Я бросил рюкзак в угол и вышел из комнаты, где Лангри тут же начал проверять водосбор, будто именно за этим и пришёл, а я ему мешал.

Из кухни благоухало прекрасным: жареными грибами-плакунами, яйцами термитов в масле и чем-то сладким и непонятным - печёным то ли со шмелиным мёдом, то ли со сваренным на меду вареньем из хмеля. Я не пошёл; лично мне до обеда сестрички принципиально не дадут ни кусочка. Давно ли стали такими строгими?

Из глубины дома, из комнаты Гзицино, доносилось тихое пение флейты - мелодия тянулась нежно и светло, как солнечный луч или струя запаха, а не звук. Играла не для меня - для себя или имея в виду кого-то из пришлых. Я не пошёл слушать.

Я поднялся в комнату Нгилана.

Если мне и было жаль расставаться с кем-нибудь здесь, в лаборатории - так это с Нгиланом, принятым братом, *давным-давно* уже года четыре как пришедшим в клан. Он был мне уже настоящей роднёй; я бы попытался сманить его с собой, если бы мои сёстры не цвели для него *клумбой медоносов для шмеля*.

Ему не захочется никуда идти. Он любит свою работу в нашем клане, сестричек, Дольгина, Ларда и бабушку Видзико. Прижился.

Я помню, как приход Нгилана восхитил саму Прабабушку, не говоря уж обо всех прочих. Во-первых, он был Друг Народа, да ещё специализировавшийся на медицине. Во-вторых, он был милый - и чем больше мы все к нему привыкали, тем он становился милее. Мне хотелось бы стать похожим на него - даже на его снежность и пушистость, даже на его запах-фон. Будь я хоть вполовину таким, как Нгилан - я не беспокоился бы о том, что ждёт впереди. Я бы знал, что меня примут и полюбят.

Он учуял меня раньше, чем я подошёл к двери - встретил вполне приглашающим запахом, рассеянным и неконкретным, как намёк на сладкое или смешное. Я обрадовался - думал, у него плохое настроение из-за дождя, а оно - хорошее. Было приятно, что Нгилан рад мне и хочет поговорить.

Он ведь тоже меня отличал. Считал, что у меня есть способности, которые стоит развивать - в сфере, которая интересовала меня гораздо больше, чем любые грибы. В конце концов, грибы - всего лишь специализация клана Кэлдзи, который я навсегда покину со дня на день, а моя личная специализация - арахноиды.

Нгилан сидел на подоконнике, держа на коленях справочник по грибам Светлого Леса - но не читал. Наверное, он бросил щепотку прикормки в фонарик, потому что тот ярко светил, несмотря на тусклый дневной свет из окна. Разведчики Народа, пять или шесть, ползали по рукам Нгилана, слизывая секрет из-под ногтей. Мы обнюхались, хоть уже встречались за завтраком - мне было приятно.