Вино парижского разлива

И они обменялись многозначительным взглядом. Затем министр тепло пожал руку налоговому инспектору, еще раз оглянулся на оприходованных жен и вернулся к машине.

А через день после этих памятных событий г-н Готье-Ленуар получил повышение: его сделали налоговым инспектором первого класса. Министр налогообложения в своих выступлениях намекал на какой-то грандиозный проект, который должен был полностью обновить всю налоговую систему. Но тут началась война.

Перевод Н. Хотинской

Благодать

Лучшим христианином улицы Габриэль, да и всего Монмартра, в 1939 году слыл некий господин Дюперье, человек до того набожный, праведный и милосердный, что Господь не стал дожидаться его кончины, и Дюперье в расцвете лет был увенчан нимбом, не гаснущим ни днем, ни ночью. Бесплотный диск из той же материи, из какой выкроены нимбы святых в раю, с виду походил на картонную тарелку и испускал слабый белесый свет. Бесконечно признательный господин Дюперье носил его и неустанно благодарил небо за награду, которую из скромности все же не решался считать заранее выданным пропуском в райские кущи. Он, несомненно, стал бы счастливейшим из смертных, да только жена его, не безразличная к такой исключительной милости, не скрывала злобы и досады.

— Ну на что это похоже? — говорила она. — Ты только подумай, что скажут соседи, лавочники и мой кузен Леопольд! Есть чем гордиться! Просто курам на смех. Увидишь, как нам теперь станут перемывать косточки.

Госпожа Дюперье была превосходной женщиной, на редкость благочестивой и строгих правил, но ей еще не открылась тщета всего земного. Как и у многих других, непоследовательность губила ее лучшие намерения, и она больше старалась угодить своей консьержке, чем своему Создателю. Она так боялась, не станут ли сосед по площадке или молочница расспрашивать о нимбе, что с первых же дней характер ее начал портиться. Несколько раз она пыталась сорвать с головы супруга светящийся кружок, но с таким же успехом она могла ловить руками солнечный луч — тарелка не шелохнулась. Нимб все так же сидел чуть набекрень, игриво сдвинувшись к правому уху, охватывая лоб у самых корней волос и довольно низко опускаясь на затылок.

Предвкушение вечного блаженства не мешало Дюперье должным образом печься о покое жены, да и сам он слишком ценил скромность и простоту, чтобы не признать законности ее опасений. Люди не всегда относятся с подобающим уважением к Божьим дарам, особенно к тем, от которых не видят проку, а зачастую считают их бесовским соблазном. Дюперье, как мог, старался держаться незаметно. Скрепя сердце он отказался от котелка, любимого головного убора бухгалтеров, и заменил его светлой широкополой шляпой, которая полностью закрывала нимб, если непринужденно сдвинуть ее назад. Таким образом он не бросался в глаза прохожим. Слабое мерцание полей головного убора при дневном свете могло сойти за блеск шелковистого фетра. Дюперье и на работе удавалось не привлекать внимания сослуживцев и директора. На маленькой обувной фабрике в Менильмонтане, где он служил бухгалтером, у него была застекленная клетушка между двумя цехами; он сидел там один, огражденный от нескромных расспросов. Никто не полюбопытствовал, отчего это он с утра до вечера не снимает шляпу.

Все эти меры не успокоили его супругу. Ей казалось, что соседские кумушки уже вовсю судачат о нимбе Дюперье. Она едва решалась высунуть нос на улицу, ее томили дурные предчувствия, болезненно щемило сердце, и поджимались ягодицы. В глазах порядочной женщины, и не мечтавшей забраться выше той ступеньки общества, где чтут золотую середину, этот знак отличия превращался в нелепое и оттого особенно отвратительное клеймо. Она наотрез отказывалась выходить из дому вместе с мужем. Прежде они вечерами и по воскресеньям гуляли и встречались с друзьями, теперь же проводили это время вдвоем, в уединении, с каждым днем становившемся все тягостнее. В столовой светлого дуба, где протекали долгие часы досуга между обедом и ужином, госпожа Дюперье, уронив на колени вязанье, горестно взирала на нимб. Дюперье, погруженный в душеспасительное чтение, порой чувствовал словно прикосновение ангельского крыла, и на его лице расцветала блаженная улыбка, которая просто бесила его жену. Изредка он все же обращал к ней участливый взгляд, и горевший в ее глазах огонек злобного недовольства пробуждал в нем угрызения совести; они мешали ему испытывать к небесам надлежащую благодарность, и оттого ему было совестно вдвойне.

Конца этим мучениям не предвиделось, и бедняжка потеряла покой. Вскоре она стала жаловаться, что по ночам не смыкает глаз из-за отблесков нимба на подушках. Дюперье, которому случалось читать Евангелие при этом божественном свете, должен был признать, что ее сетования обоснованны, и начал чувствовать себя кругом виноватым. Наконец события, чреватые весьма прискорбными последствиями, довели это положение до острого кризиса.

Однажды Дюперье шел на работу и в нескольких шагах от своего дома встретил похоронную процессию. Обычно он, подавляя голос своей врожденной учтивости, в знак приветствия лишь слегка прикасался к полям шляпы, но перед лицом смерти, поразмыслив, счел невозможным уклониться от обязанности обнажить голову. Несколько торговцев, скучавших у порога своих лавок, при виде нимба протерли глаза и собрались в кружок, чтобы обсудить природу этого явления. Как раз в это время госпожа Дюперье отправилась за покупками. Ее забросали вопросами, и, донельзя смущенная, она с таким жаром стала отрицать очевидное, что всем это показалось странным. Вернувшись к обеду домой, муж застал ее в неописуемом возбуждении, он даже обеспокоился за ее рассудок.

— Убери этот нимб! — вопила она. — Сними его сейчас же! Чтобы я его больше не видела!

Как ни убеждал ее Дюперье, что избавиться от нимба не в его силах, в ответ распаленная супруга завопила:

— Если бы ты считался со мной хоть вот столечко, то нашел бы способ его содрать, но ты думаешь только о себе!

Он благоразумно промолчал, но призадумался над ее словами. А на следующее утро дело зашло еще дальше. Дюперье и прежде никогда не пропускал первой утренней мессы, а с тех пор, как сподобился, отправлялся слушать ее в Сакре-Кёр. Шляпу ему, конечно, там приходилось снимать, но в этот ранний час прихожан в просторном храме было негусто, и он мог укрыться за колонной. Вероятно, в то утро он утратил осторожность. Когда после службы он направился к выходу, какая-то старушка упала перед ним на колени, восклицая: «Святой Иосиф! Святой Иосиф!» — и целуя край его пальто. Дюперье поспешил скрыться, польщенный, но и несколько раздосадованный: он узнал в пылкой поклоннице свою соседку, старую деву. Несколько часов спустя сие благочестивое создание ворвалось к госпоже Дюперье с воплем: «Святой Иосиф! Пустите меня к святому Иосифу!»

Святой Иосиф — хотя и не самый видный и блестящий, но все же превосходный святой, однако его скромные добродетели ремесленника и кротость, похоже, повредили ему в общественном мнении. В самом деле, многие люди, даже из самых благочестивых, сами того не сознавая, усматривают в истории непорочного зачатия какое-то простодушное попустительство. Это представление о нем, как о глуповатом добряке, усугубляется обыкновением путать святого с другим Иосифом — тем, что бежал от домогательств жены Потифара. Госпожа Дюперье и прежде не слишком гордилась святостью мужа, но пылкая поклонница, громогласно величавшая его святым Иосифом, казалось, явилась выставить ее на посмешище. Вне себя от ярости она отлупила старушку зонтиком, вышвырнула ее за дверь, а потом переколотила кучу тарелок. Еле дотерпев до возвращения мужа, она первым делом закатила истерику, а когда успокоилась, жестко заявила:

— В последний раз прошу тебя избавиться от нимба. Ты ведь можешь это сделать. Сам знаешь, что можешь.

Муж опустил голову, не решаясь спросить, как, по ее мнению, он должен действовать, но она продолжила:

— Это очень просто. Ты должен всего-навсего согрешить.