Февраль

Решили начинать. Кто мог торопился занять место. Около стола группировалась «оборонческая» компания во главе с Гвоздевым. Н. Д. Соколов предложил избрать председателя. Кто-то из «оборонцев» тут же выдвигает: «Бывшего председателя Совета рабочих депутатов 1905 года товарища Хрусталева!» Это предложение встретили аплодисментами, но я тут же попросил слово, так как видел, что Гвоздев почти открыто дирижирует своими, и если не вмешаться, то Хрусталев может пройти.

— Я удивлен, что этот ренегат, клеветавший после 1905 года на революцию, антисемит и сотрудник черносотенных газет, сидит здесь как почетный член собрания. Просто многие товарищи по молодости не знают его, но кто интересуется, можем рассказать подробнее... От имени большевиков я требую исключить его из состава Совета.

«Оборонцы» подняли шум, Хрусталев потребовал было слова для объяснений, однако рабочие не пожелали его слушать и своими разумными протестами предупредили Н. Д. Соколова, намеревавшегося запросить собрание, угодно ли ему выслушать Хрусталева. Тогда я решил добавить:

— И вообще надо проверить, кто здесь присутствует? Кто имеет право и честь быть учредителями Совета?

«Оборонцы» опять зашумели, но мое предложение получило тридцать пять голосов. Против было лишь голосов десять.

В мандатную комиссию выдвинули Соколова, Эрлиха от Бунда и Гвоздева. Но я опять возразил:

— В мандатной комиссии могут быть только люди, которым доверяют все. А мы Гвоздеву не доверяем. Мы считаем, что он дискредитировал себя лакейством перед царскими министрами, вождями буржуазии и, главное, своей поддержкой войны.

Многие рабочие опять голосовали за меня, и

Н. Д. Соколов констатировал, что кандидатура Гвоздева отводится. Был объявлен перерыв для проверки присутствующих.

Результаты голосования ободрили меня.

— Испортили мы им обедню,— сказал я Залуцкому и Молотову.

Они поддержали мой оптимизм.

Мы вышли в первую комнату, где шла регистрация, и увидели у столика всего перепачканного Ивана Чугурина, Скороходова и Ганьшина. Все трое были с винтовками и как-то не вписывались в ту публику, которая преобладала здесь.. Все праздничные, все парадные, а эти грязные и с винтовками.

— Как тут у вас? — спросил Скороходов.

— Пока ничего,— ответил я,— только наших мало. Регистрируйтесь.

— Не записывают нас,— сказал Ганьшин,— бумаги требуют.

Я пошел было к Соколову, но Чугурин остановил меня:

— Слушай, мы сейчас подошлем кого-нибудь... С бумагами, все честь по чести... А у нас машина и отряд... Ждут нас у Петропавловки.

Я махнул рукой: мол, идите.

СУХАНОВ. Совет расположился в трех комнатах бюджетной комиссии. В первой комнате, покосившись на стоявших невдалеке большевиков, Эрлих зарегистрировал меня как представителя «социалистической литературной группы». Я прошел во вторую комнату. Кресла у стола были заняты, и, кроме того, множество народу расположилось на досках, лежавших на чем попало вдоль стен. Я огляделся...

Вот Шляпников — он рассаживает около себя своих большевиков. Гвоздев с огромной шелковой розеткой в петлице собирает вокруг себя своих. Рабочими эсерами явно руководит ― Александрович — левый, пожалуй, даже слишком левый эсер. Во главе стола рассаживаются «официальные» лица — Чхеидзе, Скобелев, Керенский. Сюда же, как бы по делу, перекочевывают Гвоздев, Капелинский, Гриневич. Меньшевики толпятся вокруг недоумевающей фигуры Чхеидзе, от которого в ответ на все вопросы доносятся обрывки одних и тех же фраз: «Я не знаю, господа... я ничего не знаю...»

Керенский подозвал меня к себе, он был искренне огорчен:

— Начало заседания прошло отвратительно... Эти,— он кивнул на большевиков,— провалили Хрусталева и Гвоздева, причем ужасно бестактно... Сейчас состав несколько изменится, будут не только депутаты, но и гости. Но кто поручится, что наши кандидатуры в исполком... что и нам не устроят обструкцию?

— Сейчас дело не столько в личностях,— прервал я его.— Поймите, главное — не допустить постановки на Совете вопроса о власти... Сами видите, какое настроение вокруг... Возьмут и объявят себя государственной властью! При общей неопределенности положения — это конец... Рухнут все наши надежды...

— Да, да, только не забегать, только не забегать, — согласился со мной Керенский.— Я думаю, что в народной мудрости «тише едешь — дальше будешь» сейчас гораздо больше смысла, чем во всех партийных программах вместе взятых.

— Поэтому нельзя допустить кардинальных проблем! Только техника! Двигайте вперед технические вопросы! И как можно скорее — выборы исполкома! — Керенский все понял. Он подошел к Чхеидзе, подхватил его под руку и что-то быстро стал шептать. Тот согласно кивал головой. Я вернулся на свое место.

Комната набилась до отказа. Бегал, распоряжался, рассаживал депутатов Соколов. Он авторитетно, но без видимых оснований, разъяснял присутствующим, какой кто имеет голос и кто его вовсе не имеет. Мне, в частности, он разъяснил, что я голос имею. Тех, кто голосовал, было человек 50. Еще человек 100 не голосовало, — очевидно, у них был совещательный голос. С гостями же набралось человек 250.

На этот раз заседание открыл Чхеидзе. Очевидно, все восприняли это как должное, никто не возразил, хотя лица у большевиков несколько вытянулись. Слово взял Скобелев.

— Товарищи! Старая власть падает... Но она еще сопротивляется... Сегодня на заседании Государственной думы создан Временный комитет... В него вошли наши товарищи — Чхеидзе и Керенский...

В зале начался шум, особенно заволновались большевики.

— Кто в этом комитете? Состав какой?

— Руководители фракций Государственной думы.

— Конкретней!

— Ну, Родзянко — председатель, члены — Милюков, Шульгин...

— Хорошая компания.

Вскочил Залуцкий:

— Я считаю недопустимым сотрудничество представителей революционного пролетариата с таким контрреволюционным учреждением, как думский комитет. Постыдились бы! О чем с ними сейчас разговаривать? Ваша игра с думцами свяжет руки Совету... Если они предпримут какую-то мерзость — всегда сошлются, что в их составе руководители Совета рабочих депутатов. А мерзость они устроят, за это я вам ручаюсь...

Шум еще больше усилился. Чхеидзе пришлось встать на стул.

— Товарищ абсолютно прав,— начал он, и все сразу замолкли.— Мы прекрасно знаем этих господ из думского комитета... Я позволю себе заметить, что знаем лучше, чем вы,— как-никак четыре года вынуждены были наблюдать их в Думе. От них действительно можно ожидать чего угодно. Правильно. Так что же нам, сидеть и ждать, пока они устроят, как вы точно выразились, какую-нибудь мерзость? Конечно нет! Поэтому, и только поэтому, мы вошли в состав комитета, чтобы не допустить такой его деятельности, которая могла бы нанести ущерб революции. Надеюсь, вы нам доверяете?

— Доверяем! Доверяем! — раздалось в ответ.

Чхеидзе умел обращаться с массой, знал ее и,

кажется, нашел нужные слова. По лицам я понял, что депутаты повернули к нему, а не к Залуцкому. Но тут опять поднялся Скобелев:

— Члены думского комитета еще колеблются: они не решаются взять власть в свои руки... Мы оказываем Давление. Имейте в виду, товарищи, разрушить старое государство гораздо легче, чем устроить новое государство. Очень это трудно. Трудно составить новое правительство, очень трудно. Это может затянуться День-другой. Имейте терпение.

По мере того как Скобелев говорил, шум и крики нарастали.

— Какое правительство? Родзянко в правительстве? Чья же это власть будет?

Чхеидзе поднял руку, но уже не слушали и его.

Усердный Скобелев оказался опаснее врага. Я никогда не был высокого мнения о его умственных и политических талантах, но такой глупости все же не ожидал. Роковые слова о «власти» и «новом правительстве» были произнесены. Я буквально похолодел... Но в этот момент на пороге комнаты появился Керенский. Очевидно, мой вид и мой взгляд сказали ему многое... Он мгновенно оценил обстановку и, высоко подняв руку, ринулся к столу президиума.