Месть женщины

— Нет. Я и Эйли об этом не сказала. Мне так стыдно, Хью. Я сваляла настоящую дурочку.

— Ты не виновата, Син. Но этот негодяй за все мне заплатит.

— Хью, прошу тебя, не надо. Мне…

— Тебе его жалко?

Хью смотрел на девушку слегка прищуренным насмешливым взглядом.

— Да. Он… мне казалось, я люблю его, — прошептала она.

— Таких, как этот Гарнье, любить нельзя. Ты ошиблась, Син. Томми не должен ни о чем знать.

Что было дальше, Синтия плохо помнит. Кажется, она рыдала на груди у Томми, потом поливала из бутылки с шампанским огромный торт в форме их дома и все умоляла кого-нибудь поднести к нему зажигалку. «Тара» должна сгореть дотла, — твердила она. — Скарлетт О’Хара хочет переселиться в Европу. Здесь стало скучно. Мейсон, — приставала она к брату, — ты должен драться на дуэли за честь своей сестры. Ты дорожишь честью своей сестры-южанки?..»

На следующий день Маклероям нанес визит шериф Бенджамин Макгаверн. Он о чем-то долго беседовал на террасе с отцом Синтии. Потом служанка принесла им виски со льдом, и они позвали Луизу.

— Син, детка, завтра мы улетаем в Европу, — сказала Луиза дочери, когда та, шатаясь и держась за голову, спускалась по лестнице из своей спальни.

— Да, мама, — покорно сказала она. — Я видела из окна машину шерифа. Что-то случилось?

— Ничего особенного. Этот, как его… Гарнье напился до чертиков и решил устроить скачки с препятствиями. Бедняжка Львица сломала правую переднюю лодыжку и теперь вряд ли сумеет…

— А он? — нетерпеливо перебила мать Синтия и ощутила вдруг острую боль в затылке.

— Он сломал шею. К несчастью, это произошло на нашей земле, а этот Макгаверн такой зануда. Но Крауфордам повезло еще меньше: им предстоит ответить на кое-какие вопросы окружного прокурора, ведь этот самоубийца провел у них все лето. Зачем, спрашивается, садиться в седло, если не умеешь управлять лошадью? Син, не бери с собой ничего — все купим в Риме.

— Я должна видеть его, — сказала стоявшему у дверей морга охраннику подъехавшая на такси девушка в джинсах и темных очках в массивной оправе. — Он мой родной брат.

— Мисс, вам придется поговорить с сержантом. У вас имеются какие-нибудь документы?

— Я потеряла водительские права, а кредитную карточку забыла дома. Я так спешила… Прошу вас, пустите — ведь мы с Арчи были близнецами.

…Она обратила внимание на большой кровоподтек на его левой скуле. Быстрым резким движением сдернула простыню. Ни единой царапины на теле. Пенис сморщился и стал похож на шею общипанного гуся. Ее чуть не вывернуло, и она на мгновение отвернулась.

— Ваши родители… Они против вскрытия, — слышала она голос сержанта. — Окружной прокурор… по телефону… Они сказали… католики… Душа не попадет в рай, если произвести вскрытие.

Когда сержант отошел, Синтия достала из кармана маленькие ножницы и, нагнувшись, быстро чикнула ими над ухом мертвого Гарнье. У нее в руках остался блестящий темно-каштановый завиток волос.

— Я не увижу своих родителей, — сказала она, обращаясь к сержанту, провожавшему ее к выходу. — Прошу вас, не говорите им, что я здесь была. У нас последнее время, как бы это сказать, довольно напряженные отношения. Понимаете, я вышла замуж за человека, которого… Словом, они мне этого не простили. Как вы думаете, Ар… Арчи умер своей смертью?

— Его убила взбесившаяся лошадь, мисс. Лошадь, к сожалению, к суду не привлечешь. Однако… — Он вдруг замолк и глухо кашлянул в кулак. — Ваш брат любил женщин?

— Нет. Насколько мне известно, он был гомосексуалистом. Но родители вряд ли об этом догадывались. Когда-то у нас с ним были очень доверительные отношения.

Она села в такси, и сержант взял под козырек.

«Как хорошо, что догадалась надеть темные очки, — думала Синтия, откинувшись на спинку сиденья. — Женщина устроена так, что не может до конца контролировать свои эмоции…»

На пляже в Ницце они случайно столкнулись с Бернардом Конуэем — когда-то давно он ухаживал за Луизой Астуриас, и старый Джек Конуэй одно время всерьез верил в то, что у его младшего сына хороший вкус и отменный нюх. Однако дальше помолвки дело не пошло, хоть Луиза даже сумела не разочаровать Бернарда в постели. Они остались друзьями. И сейчас искренне обрадовалась встрече.

— Она могла бы быть моей дочерью, не так ли? — сказал Бернард, окинув заинтригованным взглядом успевшую хорошо загореть Синтию, и едва заметно подмигнул Луизе. — Ну а ты, если и изменилась, то разве что еще больше похорошела. И это вовсе не комплимент — я уже слишком стар для того, чтобы делать их молодым женщинам.

— Ты неисправимый шутник, Берни. — Луиза счастливо улыбалась. На ней был черный с белыми полосками и кубиками купальник, и она возблагодарила Всевышнего за то, что всю последнюю неделю обходилась на обед салатом из авокадо и молодых побегов бамбука, который запивала разбавленным минеральной водой вином. Бернард был не из тех мужчин, которых можно взять и вычеркнуть из памяти. К тому же, насколько ей было известно, он все еще холост. Ну а Син пора замуж — в ней так и бурлит эта дьявольская испанская кровь.

— Мечусь по всему свету, — рассказывал Бернард, потягивая «гибсон»[41]. Они сидели втроем на террасе бара с чудесным видом на белоснежный город под ослепительно ярким солнцем. — Отец постепенно отдает все дела мне. — Он грустно усмехнулся. — Когда-то прятался от дел, предпочитая им развлечения, теперь же… О Господи, в этом мире развлечений все так удручающе однообразно. От удачной сделки чувствуешь по крайней мере удовлетворение и на какой-то момент считаешь себя гигантом бизнеса. К тому же тут все зависит от тебя. В любви же… — Бернард закрыл глаза и тряхнул головой, словно пытаясь освободиться от какого-то наваждения, — в любви от тебя ровным счетом ничего не зависит. Ты пьянеешь от счастья, теряешь голову, делаешь глупости. Непоправимые глупости. В бизнесе всегда есть возможность что-то исправить. В любви непоправим даже самый маленький промах. В любви…

Бернард замолчал и стал барабанить пальцами по скатерти.

Синтия исподтишка наблюдала за этим красивым моложавым мужчиной. Он понравился ей с первого взгляда. В нем была самоуверенность (эта черта очень привлекала ее в мужчинах) и в то же время какая-то растерянность (в знакомых ей мужчинах ничего подобного она пока не наблюдала). Это было странное сочетание. Оно ее возбуждало. Она подумала о том, что могла бы отдаться ему хоть сейчас.

— Не могу поверить в то, что Бернард Конуэй, ночной Ковбой Берни — помнишь, тебя называли так за любовь к верховым прогулкам при луне? — мог проиграть хотя бы один сет в любви, — сказала Луиза, красиво поиграв большими глазами. — Хотела бы я взглянуть на ту, которой удалось его выиграть и попросить у нее несколько советов. Надеюсь, это не голливудская куколка, о которой газеты писали как о секс-бомбе двадцать первого века? Говорят, она превратилась в настоящую нимфоманку.

— Нет, не она, — сказал Бернард и залпом осушил свой «гибсон». — Хотя из-за нее я потерял Маджи, — едва слышно добавил он. — Думаю, навсегда.

— О, да ты, оказывается, встретил femme fatale[42], — воскликнула Луиза и хлопнула в ладоши, изящно изогнув тонкие запястья. — Что, такие на самом деле водятся? Я-то думала, их выдумали бедные поэты, страдающие голодными галлюцинациями, и кинорежиссеры-наркоманы. Может, тебе повстречалась ведьма?

Бернард вдруг откинулся на спинку стула и расхохотался.

— Браво, Луиза, и ты мне поверила! Неужели ты когда-нибудь видела Дон-Жуана с рогами?

Он пригласил мать и дочь пообедать и по очереди танцевал с ними на залитой светом огромной томной луны террасе под ностальгически усталый голос Фрэнка Синатры. Потом завез Луизу в отель — она сама на этом настояла (увы, с ней путешествовал американский любовник), — а они с Синтией совершили восхитительную морскую прогулку на небольшом катере, которым Бернард очень умело управлял. К утру они стали любовниками.