Месть женщины

Комната, в которой она сейчас находилась, была просторной и отдаленно напоминала ее комнату на казенной даче в Пахре. Но убранство здесь было богаче, к тому же все здесь буквально сияло стерильной чистотой. На столе возле зеркала стояли гиацинты в вазе — большой сиреневый букет нежных прихотливых цветов со сладким запахом девических грез. Маша видела себя в зеркале, в котором отражался и этот букет: ночная рубашка тончайшего светло-сиреневого батиста с шелковой вышивкой на груди, бледное — ни капли косметики — лицо, волосы заплетены в две косы. А она и не помнит, как снимала макияж и готовилась ко сну. Зато она помнит, что, прежде чем заснуть, она видела какую-то женщину. Кажется, та гладила ее по голове и несколько раз поцеловала в лоб… Или ей это приснилось? И почему у нее сейчас такая легкая — почти невесомая — голова?

Она села в кресло возле камина и протянула ноги к решетке. Оттуда шло тепло и терпкий аромат еще чуть тлевших сосновых поленьев. Ни о чем не хочется думать. Разве что о сне, который снился, но от него осталось лишь ощущение сладкой грусти о том, что прошедшее невозвратно, отчего воспоминания о нем были еще слаще и желанней.

Кто была эта женщина, которая ласкала ее так или почти так, как когда-то давно ласкала Устинья? Маша вспомнила, что у нее смуглое лицо с крупными, точно высеченными из какой-то очень твердой породы дерева, чертами, большие темные глаза, блестевшие лихорадочным возбуждением. Нет, она ее, кажется, раньше никогда не видела, и эта женщина совсем не похожа на Устинью, разве что от нее тоже исходит какое-то тепло. Последнее время ей так недоставало тепла…

Маша встала и направилась к высокой двери, застекленной матовым — с морозными узорами — стеклом. Дверь бесшумно распахнулась, стоило к ней приблизиться. Маша очутилась на застланной пушистым паласом цвета летнего неба галерее, с обеих сторон которой спускались две лестницы. Она подошла к перилам.

Сквозь стеклянный купол над головой светилось голубое безоблачное небо. Просторное помещение внизу напоминало морскую лагуну — бирюзовая вода в солнечных бликах, золотистый песок, ракушки, галька. Сбоку увитый мелкими розочками грот. И ни души вокруг.

Она медленно спустилась по лестнице. Среди цветущих магнолий порхали и щебетали самые настоящие птицы. Выскочивший невесть откуда мохнатый темно-рыжий, похожий на собачку зверек обнюхал ее босые ноги, задрал свою острую мордочку и, тихонько пискнув, нырнул в кусты.

Здесь росла настоящая трава, поблескивающая каплями прохладной росы. Противоположный край бассейна-лагуны упирался в стену, мягко переливающуюся голубовато-жемчужным цветом бескрайних морских далей. Маша усмехнулась, коснувшись ладонью гладкой поверхности стены. Совсем как в жизни — кажется, открываются перед тобой необъятные дали, окрыляя душу надеждой, на самом же деле это все мираж, обман…

Она вошла в грот, тотчас вспыхнувший серебристым мерцанием. Перед ней распахнулись на две стороны прозрачные стеклянные двери, за которыми начинался длинный коридор. Маше казалось, будто она идет тенистой аллеей и над головой шумят могучие ветви цветущих каштанов, но теперь она знала, что это всего лишь иллюзия. Впрочем, сейчас это не имело никакого значения.

Она очутилась в большом зале с зеркалами. Такой она видела ее в своих детских снах в ту пору, когда отдавалась всем существом балету. Зазвучала негромкая музыка — ее любимое Анданте состенуто из «Щелкунчика». Неужели это тоже иллюзия? Что с ней происходит в таком случае? Может, это сон?

Она с размаху ударила себя по щеке. Зеркала мгновенно отразили и размножили ее движение. Щеке стало больно. Выходит, это не сон. Но теперь это почему-то тоже не имело никакого значения.

— Делай все, что хочешь, — сказала высокая женщина в длинном белом платье, отделившаяся от стены напротив. — Ты хочешь танцевать? Я знаю: ты очень любишь танцевать. Иди сюда, тут есть все, что тебе нужно. А я буду смотреть, как ты танцуешь, ладно? Я так люблю смотреть на тебя, хоть сейчас ты почти совсем на него не похожа. Но когда я увидела тебя в первый раз, я точно поняла — он это ты. Я долго следила за тобой, но ты, разумеется, об этом не подозревала. А вчера вечером, когда я тебя переодевала и снимала с лица косметику, я убедилась окончательно в своей правоте. Хотя раньше не верила в переселение душ. Но от того, что мы во что-то верим или не верим, в мире ничего не меняется, правда? Наш мир зол и жесток, но теперь, когда у меня снова есть ты, мне на все наплевать. Танцуй, танцуй же. У тебя получится. Еще тогда я догадалась о твоем увлечении балетом, хоть ты и пытался это скрыть. И о том, что тебе следовало родиться женщиной, я тоже знала с детства. Теперь, когда восстановлена справедливость, у нас с тобой все будет хорошо, правда? Надень длинную белую пачку и венок из лилий. Ведь ты настоящая Сильфида. Прорицательница давным-давно сказала мне, что я снова тебя встречу. Я так боялась тебя не узнать… Я сходила с ума, вытворяла всякие глупости. Танцуй, танцуй же — и тебе станет замечательно легко. А потом расскажешь мне, что с тобой было после того, как нас разлучили. Ты вспомнишь все-все, до мельчайших деталей. Мне это очень нужно. И мы с тобой никогда больше не расстанемся. Никогда.

После разговора с частным детективом Джекобом Уэбстером у Бернарда Конуэя слегка отлегло от сердца. Уже через два часа ему было известно, сколько убийств и изнасилований произошло за последние сутки в Нью-Йорке. Он даже успел заскочить в городской морг, куда доставили труп зверски убитой молодой женщины, приметами схожей с Маджи. Но это была не она, хотя тоже оказалась очень хороша собой. Какой-то маньяк буквально изрешетил пулями ее живот.

— Она была беременна, и ее приятель заподозрил измену, — рассказывал сопровождавший Бернарда сержант полиции. — Ему хотелось как можно скорей покончить с младенцем. Он сам полчаса назад позвонил в полицию и во всем признался. Эта девица пела в кабаре «Две гитары» на Четырнадцатой улице. У этих артистов забавные нравы: сегодня — один, завтра — другой или же оба сразу. Нам с вами их не понять.

И сержант неодобрительно покачал головой.

Джекоб Уэбстер считал, что Машу похитили с целью получения выкупа от его клиента, Бернарда Конуэя, которого видели в ее обществе за несколько часов до случившегося. Детектив допросил владельца ресторана и всю обслугу, обследовал сантиметр за сантиметром старенький «форд» и пришел к выводу, что мотор был выведен из строя умышленно, что почему-то не доглядели полицейские. Благодаря своим платным осведомителям он также установил, что женщина, похожая по описаниям на разыскиваемую его клиентом подружку, примерно в половине третьего ночи села в полицейский «мерседес» в районе Второй авеню. Он резко рванул с места, и осведомителю удалось запомнить только три последние цифры его номера. Еще через несколько часов Джекоб Уэбстер сообщил Бернарду Конуэю, что в полиции штата Нью-Йорк нет машины с таким номером.

— Ждите от них звонка или какого-то иного контакта, — наставлял детектив своего клиента. — Старайтесь чаще появляться в людных местах — барах, ресторанах и тому подобных заведениях, где можно было бы передать вам письмо, не привлекая ничьего внимания. Вы не должны мне звонить ни при Каких обстоятельствах — я сам с вами свяжусь.

Бернард рассеянно кивнул. Он не спал уже вторую ночь. Джейн Осборн звонила ему в отель через каждые четверть часа. В пять утра она закатила истерику и пообещала немедленно приехать и расцарапать ему физиономию. Он повесил трубку, не дослушав ее угроз.

В настоящий момент Бернард Конуэй находился в полной отключке. Он лежал абсолютно голый поперек широкой кровати в своих роскошных апартаментах в отеле «Солсбери». Кажется, тут только что была Джейн. Чихать он на нее хотел. Она била его по лицу и громко визжала. От ее визга у Бернарда разболелась голова. Он ткнул ее локтем в грудь. Эта женщина была навязчива как пьяный кошмар. Хотя не исключено, что это на самом деле был всего лишь пьяный кошмар.