Башня на краю света

И наша Земля тоже такая же круглая. И Солнце тоже. И все они, Луна, Земля и Солнце, — все они кружатся друг возле друга, точно играя в чудесную волшебную игру на просторах небес.

Низкое небо, серые, сумрачные дни.

Не все они беспросветно серые — иные таят в себе редкостные краски. Плывущие по небу облака отсвечивают ржаво-красным и оливково-зеленым, илисто-бурым и каменно-серым. А свет бывает порою гагачье-синий с желтоватым отливом, как свежезакаленная сталь. Или, случается, выглянет на миг заходящее солнце и обдаст море и истерзанную непогодой землю тлеющим запредельным багрянцем.

Как раз в то время у тебя появилась собственная комната, чердачная каморка с косою стеной. Долгие годы она служила кладовкой, но теперь ее освободили, покрасили и оклеили обоями, а пол застелили новым линолеумом. (У этого линолеума был пронзительный запах, от которого и сейчас при одном воспоминании свербит в носу, злосчастный запах тоски, граничащей с отчаянием, однако не без тайного привкуса сладострастного упоения этой тоской — да, да, таков, именно таков был этот воздух ранней юности!)

У окна — обшарпанный и покалеченный, но солидный старинный письменный стол с чернильницей и подстилкой из промокательной бумаги, под косою стеной — железная кровать, на случай холодной погоды есть керосиновая печурка. В крышке ее пробиты отверстия, и, когда она топится, в темноте расцветает на косой стене роскошный висячий сад. Еще здесь есть железный умывальник с тазиком и мыльницей и книжная полка, а над полкой — отрывной календарь и выцветшая, замаранная морская карта бассейна Северного моря. Висело здесь также зеркало, но его ты снял и поставил в угол оборотной стороной наружу — кто в состоянии изо дня в день терпеть вид собственной унылой физиономии с красными прыщами на лбу…

Комнату эту тебе выделили с тем, чтобы ты без помех, в удобной обстановке мог учить свои уроки, тихо и мирно расти и набираться сил, точно луковица гиацинта в сером сумраке под своим бумажным фунтиком.

И, вполне вероятно, жизнь твоя действительно протекала бы тихо и мирно, если бы дело было лишь во внешних условиях и неведомые вулканические силы не будоражили и не сотрясали тебя непрестанно изнутри — беспокойные сны, причудливые видения, тревожные и бесформенные мысли, которые ожесточенно бились, стремясь вырваться из оков собственной незрелости.

Отрывной календарь на стене с его крупными трезвыми цифрами имеет вид будничный и безобидный, но ведь он, быть может, таинственный сообщник самой Судьбы! Все дни держит он в своих руках. В пачке еще не оторванных его листков скрывается будущее.

Вдобавок на оборотной стороне этих листков тоже что-нибудь напечатано, стихи или пословицы, и, коль скоро в голову втемяшилось, что в них заключены предуказания Судьбы, они обретают некую магическую силу. Сердце твое колотится, когда ты однажды вечером принимаешься листать календарь, чтобы найти день своего рождения, одиннадцатое июня, и посмотреть, какую судьбу предскажет этот оракул тебе самому. На обороте листка — строфа стихотворения, что-то такое про «страх» и «смерть», тотчас замечаешь ты и в последний момент начинаешь колебаться: не лучше ли закрыть календарь и пусть он держит свою тайну при себе. Но пока ты колеблешься, глаза успевают прочесть выпавшие тебе строки:

Мама (с волосами, подвязанными клетчатым посудным полотенцем, и с засученными рукавами, замешивая пирожное тесто из муки и яичных желтков):

— Но ведь это прекрасные стихи, Амальд! Ты должен радоваться, что тебе достались такие строчки! И не думай ты без конца о судьбе. Все в руках Божиих. Господь вершит людскими судьбами.

— И злыми тоже?

Мама бросает на тебя беспокойный взгляд.

— Амальд, ты же любишь читать, тебе бы стоило почаще читать Библию. В слове Божием всегда найдешь утешение и наставление для души.

Мама внезапно умолкает, будто засомневавшись.

— Но ты, конечно, не читай все подряд, там много такого, чего ты пока не поймешь. Почитай книги Моисеевы и притчи Христовы.

— А чего мне не стоит читать?

— Ну, например, Откровение Иоанна Богослова.

— Почему?

Мама морщит нос:

— Потому что оно тебе будет просто непонятно. Его вообще никто не понимает.

— А про судьбу в нем написано?

— Да, про судьбу всего мира, какой она будет в самом конце…

Это звучало весьма заманчиво, ты тотчас накинулся на Книгу Откровения, и тебя затянули, засосали ее кровожадно разверстые бездны с их загадочными морскими чудовищами, трубящими ангелами, несметными людскими толпами и устрашающими чашами гнева.

Случилась странная вещь: разумеется, ты ужасался и содрогался, но, несмотря на это, тебе нравилась Книга Откровения, эта самая ошеломляющая, самая неистовая из всех сказок мира, более того, читая и перечитывая этот заколдованный библейский текст, ты им увлекся и полюбил его. Душераздирающие видения внушали тебе не один лишь страх, но и нечто вроде самозабвенного восторга, какой охватывает, когда разражается грозная буря либо когда ее сменяет звонкая тишина и отбушевавшее море наливается покойной бездонной синевой глядящихся в него небес.

Чувство ни с чем не сравнимой праздничной радости навсегда соединилось в твоем сознании с изображением Святого города, который будет царствовать во веки веков и в котором так светло, что нет нужды ни в Солнце, ни в Луне. А названия драгоценных каменьев, которыми украшены стены города, ты и сейчас еще помнишь в том порядке, в каком они там перечислены, помнишь куда лучше таблицы умножения или имен и дат жизни королей: «Сапфир, Халкидон, Смарагд, Сардоникс, Сардолик, Хризолиф, Вирилл, Топаз, Хрисопрас, Гиацинт, Аметист» — чудесные слова, из которых ты тогда знал лишь Смарагд (его ты видел у Меррит) и Сапфир (у мадам Мидиор), ну и еще Гиацинт, правда лишь как название цветка…

— А что такое Сардоникс?

— Понятия не имею. Спроси лучше у Бабушки!

— А Хризолиф? И Аметист?

— Аметист — это такой фиолетовый бриллиант. Нанна, покажи ему твой аметист!

Тетя Нанна приносит брошь с сине-фиолетовым камнем. Он горит в предвечерних лучах сумрачного зимнего солнца, улыбаясь тебе своим кротким глазом.

— Только он, к сожалению, поддельный. Этот аметист — просто из стекла.

Бабушка знает, конечно, много разных драгоценных камней, хотя и не все, а те, которых не знает, она отыскивает в толстой книге, стоящей у нее на полке. И постепенно каждый из этих редкостных каменьев приобретает собственный цвет и блеск, так что ты ясно видишь перед собою основания стен Святого города во всей их волшебной красе: синие сапфиры, зеленые смарагды и голубовато-зеленый берилл, желтые топазы и красные сардониксы, оливково-зеленый хризолит и халцедон, в светло-сером глазке которого тлеет в глубине золотистый огонек.

И с душою, все еще полной этим сверкающим великолепием, ты возвращаешься в унылый сумрак своего убогого обиталища, где тебя ожидают смятенные думы и невыученные уроки и где маленький отрывной календарь с угрозою смотрит на тебя со стены, кичась своим провидческим даром…

А еще у тебя были сны — в ту темную пору они расцвели как никогда прежде, ночные сны и дневные грезы, — некоторые из них еще и сейчас не совсем отцвели, как вот, к примеру, сон про Мудреца в Башне!

Башня твоего Мудреца стоит хотя и не на Краю Света, но все же где-то в отдаленном и недоступном месте на широкой круглине Земли. Это сон о Башне-Мечте, отрадный и утешный сон наяву, греза, который ты предаешься с томлением и сладкой болью.