Страница 14 из 117
На следующий день мы снова встретились в бухте Пунтен, погода стояла ясная, осенняя, с солнцем и холодным ветром.
— Пошли, я тебе покажу!
— Что покажешь?
— Идем, живей!
— Куда?
— На Богородицыну Горку!
Мы срываемся с места. На Горке уже собралась, ватага мальчишек, все они стоят, задрав голову вверх, и смотрят на небо.
— Ну как, Амальд, видишь его?
— Ага, змей! Это твой?
— Да, но теперь он будет твой! Я сам его сделал. Ты погляди, это не обычный змей, он же позолоченный. Ты хоть видишь, что у него вся голова позолоченная? А глаза какие, видишь, Амальд?
Да, ты отлично видишь: голова змея сияет позолотой. И глаза у него есть, большие, белые, с черной точкой посредине, а вместо ушей — красные кисточки…
Тот солнечный, но пронизывающе холодный октябрьский день с ледяным северным ветром стал одним из дней, забыть которые невозможно. Бумажный змей сверкал в вышине, ярко вырисовываясь на фоне белесого неба, а длинный хвост его волнообразно извивался, плавно, как у рыбы, которая весело плещется в воде. (Право же, немногие зрелища на Земле могут по своей пленительной красоте сравниться с игриво-ликующими, но благородно-неторопливыми движениями хвоста такого вот змея!)
Ханнибал протянул тебе деревянную катушку, к которой была прикреплена бечевка.
— Попробуй, как он тянет!
Да уж, тянул он крепко — ты будто держал в руках лесу с гигантской рыбой, попавшейся на крючок.
Так мы пробегали весь тот долгий день, наслаждаясь змеем, который плавал наверху, в низком и зябком солнечном сиянии, без устали резвясь и выделывая свои поднебесные коленца. У нас на земле мало-помалу сгущались сумерки, а в небе у змея долго еще было светло.
Лишь после того, как совсем стемнело и замерцали первые звезды, Ханнибал стал наматывать бечевку на катушку, медленно, торопиться было некуда, да и змею это было не по нраву, он дергался и вырывался и делался все строптивей по мере приближения к земле, а когда он наконец упал в траву, обратившись в шелестящий на ветру ворох мишуры и газетной бумаги, все вдруг стало так печально и уныло. Никто не проронил ни слова. Ханнибал обмотал длинный бумажный хвост вокруг головы змея, засунул катушку за поперечину крестовины — и остался лишь вечер, бездонный, одинокий, со звездами и северным сиянием, да стужа такая, что зуб на зуб не попадал.
Ханнибал протянул мне увязанного змея.
— Ты что же, Амальд, ни чуточки не рад такому прекрасному подарку?
— Рад.
— Так мог бы мне хоть спасибо сказать!
С Ханнибалом шутки плохи: либо ты ему друг, и тогда все в порядке, либо ты враг его, и тогда — да хранит тебя Бог! А хочешь быть другом — дай порезать себе палец, чтобы смешать свою кровь с его кровью.
— Ты как, согласен? Ну будет, конечно, чуточку больно. Говори, согласен? А? Да или нет?
— Согласен, но только не сегодня.
На лице Ханнибала — мина атамана.
— Или сегодня, или никогда!
— Тогда я не буду.
— Ага, значит, забоялся! Ну-ну. Я в твои годы тоже был такой. А потом выкинул дурь из головы, что я, трусливей всех, что ли.
И приходится тебе волей-неволей согласиться.
Совершается это в подвале «Монастырского Покоя», одного из старых полуразвалившихся пакгаузов вблизи бухты Пунтен. Здесь находится «разбойничья пещера» Ханнибала. Здесь он хранит свою надежно упрятанную в деревянном ящике, завернутую в мешковину петарду. Но это не обычный фейерверк, какие продаются в лавке, а большой, туго перетянутый веревками и обмазанный смолой пакет, из которого торчит конец фитиля. Своей петардой Ханнибал может без всякого труда взорвать пакгауз, да даже весь город может спалить. Просто не хочет, а так мог бы. Покамест ни к чему, успеется.
Процедура смешения крови оказывается не столь болезненной, как можно было ожидать. Кинжал у Ханнибала большой и острый, но он делает лишь крохотную царапинку на кончике твоего мизинца — выступает капелька крови, и этого достаточно. Она осторожно подцепляется лезвием, стряхивается с него в щербатое блюдце и там размешивается в морской воде вместе с гораздо более крупной каплей Ханнибаловой крови.
— А теперь прочитай «Отче наш» задом наперед!
— Вот еще, не буду!
— Тебе говорят, читай!
— Не буду, не хочу.
Ханнибал улыбается, обнажая свои чудные зубы — одного переднего зуба у него нет, а еще один зуб — черный.
— И правильно, Амальд, что не хочешь! Нельзя искушать Господа Бога своего. Это ведь я просто так сказал, испытывал тебя. А вот мертвую голову поцеловать тебе придется! Пошли!
У подножия откоса, к которому прилепился дом Старого Поэта, на узкой береговой полоске навалена куча мусора: водоросли и щепки, засохшие медузы и осколки стекла, ржавые сковородки и прочая негодная кухонная утварь. Есть здесь и кости, вымытые прибоем из старого кладбища на склоне. И — укрытая в груде щепы и гальки, насквозь пропыленная мертвая голова, которую Ханнибал извлекает и пытается отчистить, дует на нее и трет рукой.
— На вот, поцелуй сюда, в лоб.
— Не хочу я, не буду.
— Значит, не хочешь? Смотри, Амальд, если не поцелуешь, мертвец ночью встанет из могилы и придет к тебе, так и знай.
— Ну и пусть, все равно не буду.
Он продолжает тереть позеленевший череп рукавом фуфайки. Смотреть на это жутко, волосы дыбом поднимаются. Ханнибал буравит тебя исподлобья властным взглядом.
— Без этого никак нельзя, Амальд!
— Не буду! Сам целуй, если охота!
Тут вдруг сверху, с откоса, слышится мягкий, но укоризненный голос. Это Старый Поэт, он стоит, опершись на заступ, шея и подбородок обмотаны большим шерстяным шарфом. Оттуда, сверху, он все видел.
— Что это вы делаете, мальчики? Поди-ка сюда, Ханнибал, покажи мне, что у тебя в руках!
Ханнибал раздумывает, как быть; он крепко прижимает к себе мертвую голову, вид у него мрачный и упрямый..
— Слышите, мальчики, идите-ка оба сюда! — снова раздается с откоса, на сей раз весьма повелительно.
Глаза у Ханнибала темнеют.
— Только чтоб молчок, понял, Амальд? Обещаешь?
Поэт берет у него мертвую голову и внимательно разглядывает ее.
— Для чего вам это, а, ребятишки?
Молчание.
— Это, должно быть, голова молодой девушки. Поглядите, какая красивая у нее форма! И зубки почти все целы. Экая досада, что городские власти так ничего и не делают, чтобы несчастные человеческие останки не валялись где попало, как какой-нибудь хлам!
Он смотрит на нас расширенными глазами, подняв высоко на лоб черные кустики бровей.
— А вы, стало быть, просто так играете с этим бедным черепом? Это не игрушка, детки дорогие, это голова человека, который, быть может, был вашим ровесником и тоже бегал и играл здесь, как вы!
(«А может, это голова Одинокой Девы Эссемёдль», — подумал ты.)
Поэт еще минуту внимательно смотрит на нас. Потом, вздохнув, бережно прижимает к себе мертвую голову и, покашливая, направляется к своему дому. Мы видим, как он отворяет дверь и скрывается в темноте сеней, где стоит его удивительная бочка с костями мертвецов.
Ханнибал пожимает плечами.
— Пускай, раз ему так хочется. Да, а насчет того, чтоб целовать мертвую голову, так это ведь я тоже сказал просто чтоб тебя испытать!
Задул свежий ветер, погода для змея вполне подходящая. Может, чуточку слишком ветрено. Но мы все же решаем за ним сходить.
Путь наш лежит мимо «Башмака», и там у садовой калитки стоит Роза Куколка и с улыбкой смотрит в пространство, будто видит вдали кого-то знакомого. Она, как всегда, нарядно одета, в клетчатом чепце и красивом передничке.
Ханнибал:
— Эй, Роза, здравствуй!
— Здравствуй.
Голос у Розы до странности тусклый, какой-то словно ненастоящий, а карие кукольные глаза неподвижны и по-прежнему устремлены вдаль. Ханнибал подходит к ней почти вплотную и шепотом спрашивает: