Страница 16 из 33
Многие годы издавал Каченовский журнал «Вестник Европы». Кого только не бранили на страницах этого журнала! Пушкина, Карамзина, Баратынского, издателя «Московского телеграфа» Н. Полевого – словом, все, что было в литературе талантливое и свежее.
Именно в журнале Каченовского появился знаменитый разбор «Руслана и Людмилы». Автор разбора, называвший себя «Жителем Бутырской слободы», возмущался демократизмом и речевой смелостью пушкинской поэмы: «Если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях и закричал бы зычным голосом: здорово, ребята! Неужели бы стали таким проказником любоваться?» Позднее выяснилось, что под маскою «Жителя Бутырской слободы» скрывался малоизвестный литератор А. Г. Глаголев. Но проводил он свою атаку на Пушкина с одобрения Каченовского.
Надо сказать, что и «жертвы» нападений Каченовского, писатели и журналисты, не оставались в долгу. Немало язвительных насмешек, желчных острот обрушилось на его голову. Одни эпиграммы Пушкина – а их около десятка – чего стоят! «Бессмертною рукой раздавленный Зоил…», «Хаврониос! Ругатель закоснелый…», «Охотник до журнальной драки», «Словесность русская больна», «Там, где древний Кочерговский» (так Пушкин переделал фамилию Каченовский), «Клеветник без дарованья» и т. д. Последняя эпиграмма гласила:
Говоря о «ежемесячном вранье», Пушкин подразумевал, конечно, редактируемый Каченовским журнал «Вестник Европы».
Но литературная борьба порою сложна и прихотлива, позиция критика не всегда однозначна! Тот же Каченовский благодаря своей недоверчивости, язвительности, скептицизму сыграл в русской исторической науке заметную и полезную роль. Он даже основал свою школу в историографии, которую называют скептической школой.
Каченовский выступал за строгую проверку исторических источников, доказывал недостоверность многих сведений, на которые некритически опиралась современная ему наука, прежде всего Карамзин. Он разоблачал мифы, относящиеся к древнему Киевскому периоду русской истории. И хотя, как это выяснилось потом, Каченовский подчас слишком далеко заходил в своем отрицании, но его научная строгость, аналитический метод имели благотворное влияние. А поскольку Каченовский выступал против официально принятых исторических теорий, требовал строгого пересмотра сложившихся мнений, то его деятельность поневоле приобретала оттенок оппозиционности. Тем самым она питала и поддерживала «отрицательное воззрение» молодежи, о котором говорит Аксаков.
Вот разгадка непонятного на первый взгляд союза – «желтяка», «зоила» Каченовского и передовых московских студентов.
К. Аксаков писал: «Молодость охотно верит, но и сомневается охотно, охотно любит новое, самобытное мнение, и исторический скептицизм Каченовского нашел сильное сочувствие во всех нас. Строев, Бодянский с жаром развивали его мысль. Станкевич хотя не занимался много русскою историею, но так же думал. Я тоже был увлечен».
В письме к Неверову от 1 декабря 1833 года Станкевич сообщает: «Каченовский еще не давал нам тем, но я непременно намерен писать что-нибудь о Новгороде или о его торговле… Я воображаю, как много можно открыть любопытного в истории сношений Новгорода, приняв за основание достоверные факты и держась оных добросовестно. Для этого предмета есть и источники. Признаюсь, меня не достанет на брожение в бессущной пустоши первого периода русской истории».
Все в этих словах выдает благотворное влияние Каченовского: и предпочтение более позднего периода русской истории раннему, от которого не сохранилось достаточных материалов, и отвращение к мечтательности, и стремление строго и добросовестно держаться почвы фактов.
Неизвестно, сумел ли Станкевич осуществить свой план и написать трактат о Новгороде. Но в следующем, 1834 году в «Ученых записках Московского университета» появилась его первая научная статья «О причинах постепенного возвышения Москвы до смерти Иоанна III». Статья была написана в духе скептической школы Каченовского.
И упоминаемые К. Аксаковым другие участники кружка С. Строев и О. Бодянский вскоре опубликовали свои труды, развивающие идеи школы. Сергей Строев, переехавший вскоре, вслед за Неверовым, в Петербург, опубликовал здесь под иронически-смиренным псевдонимом С. Скромненко брошюру «О недостоверности древней русской истории…» (1834); в ней С. Скромненко давал бой противникам скептической школы. Осип Бодянский, в будущем известный филолог-славист, опубликовал в журнале «Сын отечества и Северный архив» за 1835 год статью «О мнениях касательно происхождения Руси». По-своему откликнулся на скептические идеи, поддержав Каченовского, и Аксаков… Но о Константине Аксакове стоит рассказать подробнее.
Выработка «отрицательных» воззрений протекала в кружке нелегко и драматично. Друзья расставались со своими собственными иллюзиями. Спорили друг с другом – подчас язвительно, беспощадно. Сталкивались не только идеи, но и самолюбия; споров без обид и трений не бывает.
Особенно трудно и негладко шло развитие Аксакова.
Константин Аксаков родился 29 мая 1817 года в селе Ново-Аксаково Оренбургской губернии. Происходил из большого и знаменитого в летописях русской литературы семейства, речь о котором – во второй части этой книги; здесь – только самые необходимые сведения.
Глава семьи Сергей Тимофеевич – замечательный писатель, автор «Семейной хроники», «Детских годов Багрова-внука», «Записок ружейного охотника Оренбургской губернии», «Записок об уженье» и т. д. Правда, все эти произведения Сергей Тимофеевич напишет позднее, в сороковые и пятидесятые годы, но и в двадцатые-тридцатые годы он был уже известным в литературе человеком. Театральные статьи и рецензии Сергея Тимофеевича обратили на себя широкое внимание.
Был у Константина еще младший брат Иван, который стал впоследствии известным поэтом и публицистом.
Детство свое Константин провел в отцовском имении Ново-Аксаково, опекаемый любящими и заботливыми родителями, согреваемый царившим в семье духом взаимного уважения и дружбы. В 1826 году семья переехала в Москву, где Константин продолжал свое домашнее образование. Летом 1832 года юноша поступил в пансион известного историка и писателя М. П. Погодина, а в августе того же года был принят на словесное отделение Московского университета.
Едва Константин переступил порог университета, как ощутил неведомое волнение. Он привык к семье, к узкому кругу родных и знакомых, а тут – множество неизвестных молодых людей, собравшихся со всех краев великой страны ради общей высокой цели. «Тут молча почувствовалось, что мы товарищи, – чувство для меня новое», – вспоминал позднее Аксаков.
Чувство дружбы, потребность единения были настолько сильны, что Константин решил составить небольшое «юношеское товарищество». Курс, на котором учился Аксаков, не блистал яркими личностями; выбор Константина пал на четырех человек, «более других имевших умственные интересы»; это были А. П. Белецкий, Г. Теплов, М. Сомин и Дмитрий Топорнин.
В напутствие дружескому союзу Константин сочинил стихи; в них было все то, чем поэтическая фантазия украшала дружбу: и приглашение сесть в один «челнок», и грозящие гибелью «валы», и «седые водные громады», и заключительный призыв:
Выполнить это пожелание – вместе проплыть «море жизни» – Аксакову не довелось. Друзья его оказались довольно заурядными людьми (может быть, за исключением Белецкого), след их вскоре потерялся. Но зато один из них, Дмитрий Топорнин, познакомил Аксакова со Станкевичем. «Юношеское товарищество» сыграло в жизни Константина промежуточную роль, примерно такую же, как друзья по «номеру» – в жизни Белинского.