Добрые времена

— Чего ты привязался? — с вызовом ответила Лада.

— И я тебя люблю. А это значит — полное доверие. Понятно? Иначе у нас жизни не будет. Сегодня Юлия сказала, завтра какая-нибудь Марья Ивановна что-то услышит... Или ты мне верь до конца...

Девушка неожиданно всхлипнула.

— Ты чего?

— Очень ты злой!

— И буду злым ко всем сплетникам-сволочам, — непреклонно сказал Роман. — Наши с тобой отношения только касаются нас двоих. И мы с тобой сами должны между собой разбираться.

Лада продолжала всхлипывать. Роман решительно пересел на ее скамейку, обнял девушку за плечи и осторожно поцелуями стал обирать набегающие слезинки.

— Прекрати, — нежно приговаривал он. — Сама виновата, нечего всех слушать...

— Ромочка, — сказала Лада, всхлипнув в последний раз и высвобождаясь из его объятий, — дай мне слово...

Она смотрела на него нежно-испытующе.

— Я же говорил, — опять нахмурился Роман.

— Нет, я не об этом. Дай мне слово, что если разлюбишь меня, ты первый скажешь об этом. Поверь, я ни минуты не стану тебя задерживать.

— Ах ты Ладушка, — Роман крепко прижал ее к себе. — Я тебя никогда не разлюблю...

— Нет, ты дай слово, — упрямо настаивала Лада.

— Хорошо.

— Поклянись.

— Клянусь...

Она уже не сопротивлялась его поцелуям. Неожиданно с обрыва раздался старушечий голос.

— Хотя б людей постеснялись. Уж полчаса здесь стою, мне белье надо полоскать, а вы челом каетесь.

Лада, взвизгнув, закрыла лицо руками. Роман, рассмеявшись, вскочил на ноги, выдернул из уключины весло и, упершись им, как шестом, далеко оттолкнул лодку от берега. Они выплыли на середину реки, Роман помахал рукой застенчивой бабуле и что было силы заорал: «Из-за острова на стрежень».

Новый день в редакции начался с телефонного звонка. Роман снял трубку.

— Алё. Петр Крутов говорит. Роман? Ты хотел наш цех посмотреть. Приходи. А то завтра начнем работу и не до тебя будет.

Роман помчался со всех ног. Ему, действительно, не терпелось взглянуть на новый конвейер. Огромный зал, в который год назад они приходили с Демьяновым и Холодковским преобразился. Он уже не казался пустым, подобно футбольному полю.

У входа Романа встречал гид.

— Веди, показывай, — потребовал корреспондент.

— Видишь, весь зал разбит на три круга, — начал давать пояснения начальник цеха.

— Ага, вижу, они очерчены рельсами, — кивнул Роман. — Это и есть конвейеры?

— Вот, вот, — кивнул Петр. — Два основных сборочных, а один наладочный. Через каждые пять метров — площадки. На них с помощью кранов будут подаваться станки и крепиться вот этими мощными зажимами. Площадки движущиеся. Через каждые тридцать минут они будут передвигаться от одного рабочего места к другому.

— А хотели вроде через пятнадцать минут? — спросил Роман.

— Решили пока не рисковать. Надо еще дать время на приобретение навыков, психологическую подготовку. Погляди, рабочие места сборщиков оборудованы стандартно. Разрабатывал друг твой, Немов.

Роман, внимательно осмотрев тумбочки для инструмента, окрашенные в светло-зеленый цвет, и вращающиеся стулья, даже прокрутился на одном и изрек с удовлетворением:

— Удобно!

— Конечно! — подтвердил Петр. — Здесь можно регулировать и высоту.

— А это что такое? — показал Роман на черные гибкие шланги, спускающиеся сверху.

— Тоже новинка! — радостно сообщил Крутов. — Пневмогайковерты. Раньше крепили вручную. А сейчас гайку чуть наживил, пневмогайковерт подставил, нажал кнопку — вжик! И гайка завернута до упора. Здорово?

— Просто замечательно! — восхитился Роман.

— Но это еще не все! — с гордостью продолжил Крутов. — Идем дальше.

Они миновали конвейеры, и за высокой перегородкой из металлической сетки Роман увидел бесконечный ряд стеллажей с пронумерованными ячейками.

— Что это?

— Механизированный склад! Святая святых!

— Почему таким высоким штилем?

— Потому что такой склад прикончит штурмовщину на сборке. Ведь вся наша конвейерная система полетит к черту, если по-прежнему мы по полмесяца будем сидеть без деталей. А такой склад — это банк-накопитель. Мы не начнем работу, пока на складе не создадим месячный запас всех деталей и узлов. Перед началом работы мастер снимает трубку и называет кладовщику номера рабочих мест и шифры деталей. Тот нажимает нужные кнопки, и из ячеек детали попадают на самоходную тележку, а та, согласно заданной программе, развозит их по местам.

— Чудеса! — восторженно воскликнул Роман. — И уже все классы станков обеспечены?

— Нет, мы начинаем с «родимых», то есть с тех станков, что собирали здесь раньше. А затем постепенно будем вводить остальные, из других сборочных цехов, а те ликвидируем.

— А рабочих куда?

— Большая часть придет сюда, на конвейеры, ну, а любителей легкой наживы уговаривать не будем.

— Так, значит, завтра можно писать репортаж?

— Давай, пресса! — хлопнул его по плечу Петр. — Я вообще прошу меня поддерживать на первых порах. Честно скажу, мандражирую...

* * *

Василий Федорович уже давно начал исподволь знакомить молодого журналиста с материалами по истории завода. Старик, зная об историческом образовании Бессонова, мечтал написать когда-нибудь вместе с ним хорошую книгу о родном заводе.

Копаясь вечерами в этих материалах, Роман обнаружил однажды пожелтевшую фотографию, на обороте которой каллиграфическим почерком Демьянова было помечено: «Секретари цеховых парторганизаций тридцатых годов». Дальше шел поименный список.

Некоторые фамилии ему были знакомы. А вот одна показалась необычной.

— Коларов?

— Да, — кивнул Василий Федорович. — Именно Коларов, болгарин. У меня в досье, кажется, есть на него краткая справка.

Демьянов, водрузив на нос очки, начал неторопливо перекладывать бумажку за бумажкой.

— Вот смотри. «Тодор Коларов. Родился в 1897 году в селе Батак, в семье крестьянина. Кончил начальную школу. В сентябре 1916 мобилизован в армию. Член БКП с 1919 года. Один из основателей организации БКП в Батаке, секретарь комсомольской организации. Участник антифашистского сентябрьского восстания в Софии в 1923 году. После разгрома восстания перешел на нелегальное положение.

В 1925 году тайно эмигрировал в СССР. В Одессе закончил шестимесячную партийную школу, а в 1926–1930 годах — коммунистический университет Коминтерна в Москве. Затем как партийный работник участвовал в коллективизации сельского хозяйства страны. С 1932 по 1936 год работал освобожденным секретарем цеховой парторганизации, затем заместителем секретаря парткома станкостроительного завода. В декабре 1936 года по решению заграничного политбюро ЦК БКП вернулся для подпольной работы в Болгарию. В годы войны — участник партизанского движения. Погиб в 1944 году».

— Интересный человек? — спросил, поглядывая сверх очков, Василий Федорович.

— Очень, — ответил Роман и снова внимательно поглядел на фотографию: высокий лоб, большие темные глаза, резко очерченный, волевой подбородок. — А подробнее как о нем узнать?

Демьянов слегка задумался, потом ответил:

— С ним, по-моему, дружил Холодковский. Ты же его знаешь. Поговори с ним. Материал может получиться хороший.

Пимен Нефедович очень оживился, когда Роман попросил рассказать его о Тодоре Коларове.

— Тодор... Только все мы его не Тодором, а Федором звали. А от рабочих он прозвище получил «товарищ Борба». Слово у него это любимое было. Борьба, значит. Часто его произносил, когда перед рабочими выступал, о своей Болгарии рассказывал.

— Вы дружили? — спросил Роман.

— Да, несмотря на существенную разницу в возрасте. Жили по соседству, в одной коммунальной квартире, так даже обедали всегда вместе. Потом он женился, по и тогда без меня обедать не садился. Жена разливает суп, а Федор спрашивает: «Где еще одна тарелка?» — «Для кого?» — «Для Пимена». И бежит за мной.

Вообще вокруг него всегда были люди. Потому что он, на мой взгляд, был настоящим, прирожденным партийным работником.