Добрые времена

Оказалось, что нервы старшего лейтенанта не совсем в порядке.

— Ты что, сдурел? — закричал он, срываясь на дискант.

— Рядовой Родневич стрельбу закончил, — с достоинством ответил Стас, поднимаясь и снимая очки в массивной оправе, которые он напяливал на нос во время стрельбы. — И вовсе не сдурел, произвел контрольный выстрел, согласно инструкции.

— Наряд вне очереди! — скрипнув зубами, сказал Ванечкин. — Мальчишка.

Свою долю нервозности внес Рожнов, когда стреляли из ротных пулеметов. Неожиданно для всех и в первую очередь для самого себя он не попал в мишень. Все пули ушли значительно выше.

— Два, — сухо констатировал командир роты.

— Товарищ старший лейтенант! — взмолился Боб. — Разрешите еще раз. Честь мундира!

— Хорошо! — досадливо отмахиваясь от него, согласился Ванечкин. — Когда все отстреляются, дам вам еще одну возможность.

На этот раз Рожнов целился нестерпимо долго, наконец раздались звучные выстрелы, и... опять мимо!

— Товарищ старший лейтенант! — взволнованно закричал, подбегая к Ванечкину, Анохин. — Рожнов плачет!

— Как плачет? — изумился командир.

Все, нарушая порядок, бросились за ним.

Боб действительно плакал и не стеснялся своих крупных мужских слез, смешанных с машинным маслом и пороховой гарью.

— В чем дело, Рожнов? — растерялся Ванечкин.

— А-а-а! — ответил Боб.

— Прекратите немедленно! Покажите пулемет. Так и есть! Зачем прицел сдвинули?

— А-а-а! Расстояние до цели — сто метров, а на прицеле было — двести, — всхлипывая, ответил Боб.

— Не надо передвигать. Ведь пулемет пристрелян. Ну, ладно, вот вам еще десять патронов.

С мгновенно высохшими глазами Рожнов ухватился за пулемет и... выбил максимальное количество очков. На радостях, по баскетбольному обычаю, он кинулся обнимать старшего лейтенанта. Тот еле отбился от медвежьих объятий старшины.

Вечером в палатке долго хохотали, вспоминая стрельбы и бледное лицо старшего лейтенанта.

— Как это ты додумался с последним патроном? — спросил Ромка.

— Да я ничего и не додумывался, — возразил Родневич. — Я действительно забыл, что надо жать до отказа.

— Так или иначе, но мы отомщены! — заключил Ромка. — Не зря ты пострадал.

— Почему пострадал? — неприятно удивился Родневич.

— А ты забыл про наряд вне очереди?

— Подумаешь! Постою лишний раз перед палатками на часах, и все!

— Я думаю, что на этот раз тебе предстоит менее приятное занятие! — положил ему руку на плечо Ромка.

— Какое? — завертел головой Стас.

— Гальюн чистить! — хихикнул Рожнов.

— Туалет? Не пойду! — решительно воспротивился Родневич.

— Ну что ты так убиваешься? Кому-то ведь надо и туалеты чистить! — засмеялся Ромка. — Главное, помни, что ты страдаешь за общество, и тебе сразу любое задание даже приятным покажется.

— Чего же в туалете приятного? — фыркнул Стас.

— Нашли тему, — поморщился Анохин. — Давайте о чем-нибудь другом.

— Тебе легко на другую тему, — не сдавался Стас. — Лично твоей персоны ведь не касается!

— Давай про то, что Светика касается! — миролюбиво ответил Ромка. — Про йогов, например.

— Нет настроения, — мрачно заупрямился Светик.

— Лучше про женщин, — предложил Рожнов.

— А это с какой стати? — опять не согласился Анохин.

— Как канадские лесорубы: на работе они о женщинах говорят, а с женщинами — о работе.

— Тогда пусть Станислав Феликсович вещает, — предложил Бессонов. — Он у нас человек женатый, умудренный жизненным опытом.

— А что тут интересного? — скучно сказал Стас. — Живем у ее родителей, мечтаем об отдельной комнате.

— Теща заела? — понимающе кивнул Рожнов.

— Нет, не сказал бы. И с тещей, и с тестем отношения вроде нормальные. Даже когда мы с женой спорим, они вроде мою сторону принимают, а все равно — жизни нету. Никакой самостоятельности. Пусть будет плохое, но свое. Понимаете? И вообще мой совет — не спешите жениться. Я бы сейчас ни за какие коврижки.

— Правильно! — поддержал его Рожнов. — Надо сначала нагуляться как следует.

— Позволь. Ты же говорил, что у тебя — невеста. У нее еще мама...

— Врач-косметолог! — радостно подсказал Боб. — Сказочная женщина — по пятьдесят рублей в день зашибает!

— Тебе-то что? Ты же на дочке жениться собираешься?

— Как что? — возмутился Боб. — Она Кларе кооперативную квартиру пообещала. Деньги нам на ресторан дает. И вообще подарки делает! Вот часы — ее подарок на день рождения. Плохо разве?

— Ну, а Клару свою ты любишь? — спросил Ромка.

— Девушка она вроде неплохая, — раздумчиво протянул Боб.

— Значит, любишь?

— Чего привязался, — отмахнулся Рожнов. — Какое это имеет значение!

— Как какое? Или ты идешь на брак по расчету?

— Ну, в общем-то, конечно, где-то...

— Не лги! За часы, значит, продался да за кооперативную квартиру?

— Так и что! — рассердился Боб. — Материальная база в семейной жизни главное. Вон тебе и Стас скажет. Это ты такой карась-идеалист. Такая девушка тебя полюбила, дочка профессора, сейчас, глядишь, уже в аспирантуре бы ошивался.

— Боб Сеич, лучше прекрати! — голосом, не предвещающим ничего хорошего, сказал Ромка.

— А почему действительно у вас с Леночкой расклеилось? — невинно спросил Родневич. — Такая вроде бы видная пара получалась...

— Потому и расклеилось... — буркнул Ромка и, не желая продолжать разговор, вышел из палатки.

Хотя горизонт еще голубел, на небе вспыхивали одна за другой звезды. Из палаток доносился неясный гул, прерываемый смехом. Бойцы обсуждали минувший день. Ромка прошел дальше, где под грибком стояли скамейки. Плюхнулся на одну из них, зябко поежился от вечерней прохлады и спрятал кисти рук под мышками. Сосредоточенно глядя перед собой и ничего не видя, вспоминал Леночку.

Был институтский вечер, посвященный окончанию зимней сессии. Их последней сессии. Впереди — дипломная работа и прощай, «альмаматер»! Поэтому четверокурсники чувствовали себя в некотором роде именинниками. Потряхивая воображаемыми сединами, они снисходительно поглядывали на беспечно веселящуюся молодежь.

— Чистые телята, — фыркнул Светик, — ишь, как взбрыкивают.

Он показал глазами на стайку девчонок второго курса, шедших хороводом вокруг долговязого очкастого парня.

— Как на Вадикины именины испекли мы каравай! — кричали они, с озорством поглядывая на старшекурсников, как бы приглашая их присоединиться к веселью.

Ромка и Светик, пробиравшиеся было к «своим» девчатам, сгрудившимся стайкой в противоположном углу актового зала, приостановились, не сговариваясь. В самом деле, кого они там не видели?

Может, Ирку, которая по осени неожиданно выскочила замуж за известного спортсмена? Хотя сегодня она на вечере без своего благоверного, чье мужественное лицо иссечено бесчисленными шрамами то ли от клюшки, то ли от шайбы, говорить с ней Ромка не хотел. В нем еще тлела обида, причем не столько за себя, сколько вообще за всю мужскую часть института. Променять столь интеллектуальных ребят на какого-то увальня, чей словарный запас чуть больше, чем у Эллочки-людоедки.

Ослепленный ревностью, Ромка не хотел видеть столь привлекательных качеств спортсмена, как простота, лишенная какой-либо позы, мужественность, порядочность.

Потому что, если уж быть предельно честным с самим собой, в глубине души Ромка продолжал любить ее. И не раз в его воображении представала картина, как Ирка, сломленная и несчастная, подходит к нему, кладет руки на плечи и говорит:

— Ромочка! Я все поняла. Этот спортсмен не для меня. Ты простишь?

А он, ничего не говоря, просто прижимает ее к себе...

В общем, не было смысла растравлять старые раны. Светик тоже обиженно косил глазами в ту сторону. Когда Мишка, став министерским чиновником, столь разительно изменился, Натэллочка резко оборвала их отношения. И Светик воспрянул духом, чувствуя, что его шансы возрастают. Он тут же пригласил Натэллочку в кино, потом проводил ее до дому и у подъезда, подвергнув резкой критике разных конъюнктурщиков, намекнул, что есть вокруг настоящие парни, которые способны на проявление самых пылких чувств. Об этом со смехом поведала Натэллочка всей группе на следующее же утро. Вероломство жестокой красавицы столь потрясло Светика, что он не разговаривал с ней вот уже три недели, хотя Натэллочка не раз искала пути к примирению.