Приют

Очень медленно, боясь поверить в своё везение, мы выпрямились, и заглянули в окно. Но отсюда, с улицы, казалось, что там сплошная темень. На этот раз, Яринка забралась внутрь первой, подала мне руку. Спрыгнув на половицы церкви, я поспешила захлопнуть раму, словно это могло отсечь нас ото всех опасностей. Мы ещё чуть-чуть постояли, мысленно свыкаясь с тем, что сейчас предстоит сделать. Я до сих пор не верила в это до конца, как не верила и в то, что подобный план действительно мог родиться в моей голове. Ведь я любила церковь. Любила не как дом навязанного мне бога, но как свой собственный дом, где любили и меня. Где я была кем-то, не просто очередной безликой воспитанницей приюта, ни странной и чуждой дикаркой, а своей среди своих, той, кому всегда рады. Именно здесь меня выделили, признали, и оценили. И только здесь от меня не отвернулись после последних событий.

Но я уже успела понять – в этой жизни приходится жертвовать хорошим ради лучшего.

Яринка не разделяла моих чувств, а то, что она тоже замешкалась, объяснялась лишь тем, что нашим глазам требовалось время, чтобы привыкнуть к темноте. И когда это произошло, она нетерпеливо пошевелилась рядом, азартно шепнула:

– Ну? Давай?

Я позволила себе ещё несколько секунд тишины, мысленно прося прощения у этого места, и вздохнула:

– Пошли.

Мы направились в комнатку за клиросом, в нашу комнатку, где было проведено столько хороших вечеров, и спето столько хороших песен. Там я велела Яринке:

– Вынеси стулья в зал, они деревянные, а я пока соберу бумагу.

Подруга кинулась выполнять распоряжение, а я второй раз за сегодня начала выдвигать ящики стола, но теперь сгребала оттуда всё подряд: песенники, тетради, журналы, распечатанные учебные пособия, сгребала и вываливала на стол. А последним осторожно взяла из верхнего ящика коробок спичек. Тот самый, наткнувшись на который днём, и поняла, чем можно отвлечь охрану.

Рядом опять появилась Яринка, ни слова не говоря, схватила в охапку добрую половину всего извлечённого мною из стола, потащила за дверь. Я подхватила оставшееся. А выскочив следом за подругой в зал, увидела, что она проявила прямо-таки кощунственную изобретательность.

Три стула, вынесенных ею из комнаты, теперь стояли прямо под Иисусом, под деревянным, покрытым масленой краской, в натуральный рост Иисусом, подпирая спинками нижний край его креста. И под эти стулья Яринка сейчас запихивала скомканные бумажные листы, которые торопливо выдирала из книг и тетрадей.

Я присоединилась к ней, избегая смотреть вверх, на искажённое страданием лицо Спасителя. Какого чёрта? Если у нас всё получится, он всё равно сгорит вместе со всем остальным, так почему бы и не увеличить свои шансы на успех, воспользовавшись такой хорошей растопкой?

Когда под стульями и вокруг них выросла бумажная гора, мы выпрямились, хищно оглядываясь – что ещё подойдёт? Но обнаружили только пару Библий, тонкие цветные брошюры с текстами молитв, да большой отрез красной ткани. Его мы содрали с алтаря и набросили поверх стульев.

– Думаешь, хватит? – чуть запыхавшаяся Яринка критически окинула взглядом дело наших рук, – Разгорится?

– Думаю, да. Пол тоже деревянный. Стулья, бумага, тряпка, Иисус… с него на стены перекинется, а там иконы… холст, краска… должно хорошо гореть…

Бормоча это, я подрагивающими пальцами доставала из кармана коробок, открывала его, нащупывала спичку… Неожиданно Яринка протянула руку.

– Мне тоже дай. Вместе…

Она зажгла свою спичку первой, я же сломала две, прежде чем добыла трепещущий огонёк, торопливо прикрыла его свободной ладонью, засмотрелась заворожёно. Надо же – такой маленький, такой хрупкий, даже тепла не чувствуется, но с его помощью я собираюсь погубить всё, что сейчас меня окружает. И не только это помещение с его иконами, Иисусом, клиросом, и фортепиано, из которого мне так нравилось извлекать простенькие мелодии, но и свою нынешнюю жизнь. Потому что одно дело – сбежать из приюта, и совсем другое – поджечь церковь. Такое нам не простят даже со скидкой на возраст.

Яринка не стала ждать, когда я закончу с размышлениями и созрею для действий – она швырнула свою спичку в ворох бумаги. Тот занялся сразу. Оранжевый, неожиданно очень яркий огонь взметнулся с пола, пополз в стороны, обнял снизу один из стульев. Тогда я тоже выронила почти догоревший огонёк себе под ноги. Он упал на скомканную страницу из нотного сборника, я чётко увидела часть названия "Адажио – Вива…", а в следующую секунду угольная чернота, разбегающаяся по бумаге, поглотила его, а сам лист свернулся и исчез в жадном огненном языке.

Мы стали медленно отступать к окну. Костёр на полу разгорался, гнал волны жара, бросал на стены рваные пляшущие тени. Сильно запахло гарью, затрещал лак на стульях. Я не выдержала и всё-таки посмотрела на Иисуса, но к счастью яркий свет изгнал иллюзии, теперь это была просто грубо раскрашенная деревянная фигура. Зато ожили иконы. В дрожащем неровном танце света и теней их лица начали кривиться, гримасничать, словно в страхе перед надвигающейся огненной смертью, глаза вращались, искали кого-то. Нас?

Спиной я наткнулась на подоконник, вздрогнула всем телом, оглянулась на Яринку. Как ни странно, она тоже выглядела испуганной – ресницы трепетали, рот приоткрылся буквой О.

Мамочка, что же мы делаем?

Жар догнал нас и здесь, я почувствовала, как увлажняется кожа лица от выступающего пота. Едкий дым зацарапал горло, огонь уже охватил стулья и теперь тянулся к Иисусу, лизал его ступни.

– Уходим? – полувопросительно окликнула меня Яринка, – Уже не погаснет.

Я кивнула, влезла на подоконник, и с жадностью вдохнув ртом свежий ночной воздух, прыгнула вниз, в траву. Через секунду рядом мягко упала Яринка. Мы одновременно оглянулись – приоткрытое окно багровело изнутри зловещим красным светом. Я вскочила на ноги, потянулась его закрыть, но подруга остановила меня, схватив за руку:

– Не надо! Должна быть тяга, а то погаснет.

Я заглянула внутрь и подумала, что теперь уже вряд ли погаснет даже с закрытым окном. В церкви было светло, как днём, огонь охватил Иисуса до пояса, по полу в разные стороны ползли огненные змейки, искры бесновались в воздухе.

Теперь счёт шёл на секунды, пожар вот-вот будет замечен.

– Бежим!

Стараясь максимально торопиться, но не поддаваться панике, мы обогнули церковь, держась в тени её стен. Придерживаясь рассчитанной днём траектории, бросились к больнице, точнее к кустам акации, высаженным перед нею. В эти кусты мы и вломились, упали на четвереньки, поползли вглубь, под укрытие веток. Замерли, стараясь сквозь просветы листьев разглядеть, что происходит снаружи.

Окна церкви светились, багровые отблески ложились на траву, на асфальт, мне показалось, что я отсюда слышу гул бушующего внутри пламени. А приют спал. Никто не спешил по дорожкам, не кричал заполошно, не звал остальных.

– Да что они там, слепые что ли? – озвучила мои мысли Яринка, нервно кусающая губы.

– Ничего, ничего, – ответила я, не в силах отвести глаз от церкви, – Пусть горит как следует, чем позже заметят, тем легче нам будет убежать.

И мы ждали, сидя на холодной земле, прижавшись, друг к другу. Ждали, пока в церкви что-то не бабахнуло, густо, оглушительно. Одновременно с этим окна первого этажа разлетелись стеклянными брызгами, выбросив наружу снопы искр и языки пламени.

И тогда всё стало происходить сразу. Один за другим начали загораться окна корпусов, администрации, и больницы за нашими спинами. От проходной раздался, приближаясь, топот ног, на дорожках показались бегущие фигуры, и зазвучал, наконец, со всех сторон, многоголосый хор, сливающийся в одно слово "Пожар!".

Ну вот. Получилось. Теперь вряд ли охрана смотрит в камеры, теперь вряд ли чьё-то внимание привлекут два бегущих человека, и вряд ли в ближайшие часы кто-то хватится двух пропавших воспитанниц.

– Всё, – я чуть приподнялась, поправляя за плечами сумку, посмотрела на Яринку.