Приют

Я подумала и мотнула головой.

– Нет. Если заметят, могут что-то заподозрить. Тогда конец.

– Ладно, хоть на ужин постараемся нажраться от пуза, – буркнула подруга, запихивая раздувшуюся сумку в свой шкафчик.

– И на обед тоже, – кивнула я и предложила, – Давай сходим в библиотеку, посмотрим карту местности, может, сообразим, где лучше прятаться.

Но карта мало что нам дала. Конечно, мы увидели там и наш приют, и храмовый комплекс к югу от него, и даже тот самый поворот на шоссе, возле которого нас должна будет ждать машина других. Но вокруг всего этого было совсем немного леса, где надёжно прятаться в течении четырёх дней представлялось затруднительным.

Чтобы не впадать в уныние и не пугаться ещё больше, я запретила себе пока думать об этом. На текущий момент наша главная задача – убежать. И сделать это так, чтобы никто не помешал, и хотя бы первые два-три часа не пустился в погоню. Для этого и нужен отвлекающий маневр, придуманный мною в церкви.

День тянулся как резиновый. Мы вернулись в дортуар и попытались поспать, помня о предстоящей трудной ночи, но были слишком взвинчены даже для того, чтобы просто закрыть глаза. Потом сходили на обед, где постарались упихать в себя всё до чего дотянулись. Из школы вернулись Зина и Настуся, смущаясь, преподнесли Яринке разрисованную фломастерами самодельную открытку, с пожеланиями и подписями от всех одногруппниц. Яринка поблагодарила, обняла Зину, а немного замешкавшись, и Настусю, отчего та жалобно заморгала и зашмыгала носом. Я подумала, что нельзя прощаться с ней вот так, навсегда оставляя с чувством вины. Но нужных слов не нашлось – я просто поймала Настусин взгляд и постаралась улыбнуться ей как можно теплее. Настуся несмело улыбнулась в ответ, и на душе у меня стало одним камнем меньше. Зла на дурёху я уже давно не держала, понимая, что она всего лишь жертва обстоятельств, как и я сама.

С приходом соседок возможность разговаривать о своём исчезла, и мы ушли на улицу. Гуляли по дорожкам, сидели на скамейках, кидали камешки в пруд, в общем, следовали совету Агафьи – прощались с приютом. Не то чтобы мне было грустно, но без некоторой ностальгии не обошлось, всё-таки были здесь и хорошие времена и ценные приобретения. Моя дружба с Яринкой, знакомство с Дэном, первые попытки спорить с судьбой и понимание того, что я способна на борьбу. Так что, если всё получится, и я больше не вернусь в это место, то вспоминать о нём буду без зла.

Только бы не вернуться…

Ближе к вечеру, измотавшись от ожидания, мы всё-таки уснули прижавшись друг к другу на Яринкиной кровати, чем чуть не провалили всё дело – Зина забеспокоилась, что мы опять заболели, и хотела позвать сестру Марью, чьё пристальное внимание нам сейчас было совсем не кстати. Кое-как успокоив добрых соседок, мы, придав себе преувеличенно бодрый вид, отправились на ужин. От волнения кусок не лез в горло, но я заставила себя съесть всё до последней крошки, помня о том, что нам предстоит четыре дня голода.

После ужина мы снова ушли на улицу, где последний раз в деталях обсудили весь план, от и до. Момент истины приближался.

Самыми трудными оказались часы, проведённые в темноте, в постели, когда приют отошёл ко сну, а мы лежали под одеялами, чутко прислушиваясь к ночным звукам. Бежать следовало в самое глухое время ночи, между двумя и тремя часами, и я чуть не сошла с ума, подгоняя каждую минуту. Яринка возилась и вздыхала внизу, часы тикали в тишине, а меня по очереди волнами накрывали то отчаянная надежда, то почти неконтролируемый страх.

Всё имеет свой конец, кончилось и это выматывающее душу ожидание. Уже одетые, на подоконнике, мы дождались, когда под окнами, с очередного обхода пройдёт охрана, потом бесшумно подхватили сумки, и на цыпочках, босиком, скользнули к двери. На пороге, я, на миг задержавшись, оглянулась на комнату, в которой прожила последние три с половиной года, и сердце сжалось, тюкнуло невпопад. Особенно грустно было смотреть на свою уже остывающую постель, с откинутым одеялом и брошенной поверх него ночнушкой. Я запоздало подумала, что ночнушку можно было бы и забрать с собой, но возвращаться не стала. Всё это, и моя постель, и скомканная ночнушка, и тапочки, одиноко стоящие на полу, было уже в прошлом. А прошлое лучше не ворошить.

В вестибюле двери оказались заперты на засов изнутри, чему я уже в который раз удивились. Зачем? Снаружи запираться не от кого, а тех, кто захочет выйти, засов не удержит.

У дверей мы накинули пальто, которые до этого несли в руках. Для пальто было уже слишком тепло, но нас ожидали ночёвки без крыши над головой, и мы постарались предусмотреть это. Тем более, что пояса от этих пальто очень пригодились нам, чтобы закрепить школьные сумки на спине, по типу рюкзаков, освободив руки.

Закончив с приготовлениями, мы осторожно отодвинули засов, и выскользнули на улицу. Майская ночь встретила нас тишиной и ясным небом. Ничего общего с той, ветреной ночью, когда мы выбрались в церковь на встречу с Дэном – сейчас не шевелилась ни одна веточка.

Пригнувшись, прячась за кустами акации, мы вдоль стены корпуса прокрались до его угла. И здесь нам предстояло повторить мартовский маршрут по открытому пространству к церкви. Камеры, как недремлющие ночные птицы, сидели на фонарных столбах, бдительно глядя сверху вниз. И теперь уже не приходилось сомневаться, что все они – зрячие. Ещё днём, гуляя здесь, мы постарались максимально просчитать самую безопасную траекторию между ними. Но даже, если наши расчёты оказались верны, ничто не могло защитить нас от чьего-то случайного взгляда из окон или со стороны проходной. Поэтому мы и замерли а нерешительности, перед решающим рывком. Отсюда ещё можно было вернуться, ещё не поздно передумать, и я невольно оглянулась назад, на подъезд корпуса, и выше – на окно нашего дортуара, туда, где за отражающим тёмное небо стеклом, ждала моя расправленная постель с приглашающе откинутым одеялом.

Яринка тоже посмотрела через плечо, но, не задержавшись там взглядом, перевела его на меня.

– Ну? Может, помолимся?

Я не поняла, в шутку это было сказано, или всерьёз, поэтому ответила так же неопределённо:

– Нам сейчас лучше не привлекать внимания бога. А то он узнает, что мы хотим сделать в его церкви, и пошлёт сюда охрану.

– И то верно, – Яринка поправила на плечах поясок от пальто, заменяющий лямки импровизированного рюкзака, – Тогда просто вперёд?

– Вперёд, – вздохнула я, – Раз. Два. Три!

И снова – дорожки, кусты, скамейки, фонари. И опять – пригнуться, побежать, замереть, оглянуться на ближайшую камеру – не видишь? И тут же – по сторонам, нет ли кого? И назад – много ли прошли? И вперёд – сколько осталось?

Подозреваю, что когда лет в двадцать с чем-нибудь я найду у себя первый седой волос, то обязательно вспомню одну из этих ночей.

Последние метры оказались самыми напряжёнными, в голову мне пришла страшная мысль – а вдруг в течении дня, кто-нибудь в церкви заметил открытое мною днём окно, и ничтоже сумняшеся закрыл его? Конечно, это нас не остановит, но тогда придётся обойтись без придуманного мною отвлекающего манёвра, бежать напролом под всеми камерами, и скорее всего, увлечь за собой погоню. А погоня – это конец. Без форы в несколько часов нам не уйти далеко.

Подстёгнутая этими мыслями, оставшееся до церкви расстояние, я перемахнула несколькими гигантскими скачками, и, подпрыгнув, толкнула раму крайнего окна. Толкнула слишком сильно, и окно, распахнувшись внутрь, ударилось о стоящий на подоконнике цветочный горшок. Горшок с грохотом рухнул в темноту ночной церкви, а я присела на корточки, зачем-то прижав ладони к ушам, словно таким образом могла заглушить устроенный мною шум.

Яринка плюхнулась на колени рядом со мной, что-то испуганно забормотала, оглядываясь по сторонам. Так мы просидели несколько томительных минут, каждый момент ожидая, что из-за угла, совсем как в прошлый раз, выступят камуфляжные фигуры. Но вокруг по-прежнему было тихо, только где-то очень далеко, на грани слышимости, простучал колёсами ночной поезд.