Оазис

Раздался громкий всплеск. Парни уронили лодку в воду с метровой высоты, и теперь Ига придерживал её за весло, а Ян, торопливо прыгая по камням, направлялся к нам.

Яринка потянула меня к себе, глядя умоляющими глазами. Но я не двинулась с места.

Нет, не данное Доннелу слово держало меня. За год пребывания в Оазисе я избавилась от последних представлений о честности и не питала иллюзий в отношении того, что честность эта чего-то стоит. Я бы не задумываясь нарушила любое данное кому-либо здесь обещание, если бы знала, что это приблизит меня к свободе и не будет иметь негативных последствий. Но сейчас всё было иначе. Не спрашивайте меня, как я это поняла: не могу ответить. Но грозное предупреждение разливалось в ночном воздухе, в золотом лунном свете, оно звучало в плеске прибоя, морским бризом посвистывало в ушах.

И проигнорировать его было невозможно.

Я подалась вперёд, крепко, до дрожи обняла Яринку. Она вскрикнула от боли в надтреснутом ребре, но не отстранилась, прижала меня к себе, всхлипнула. Чтобы не дать ей расплакаться и не заплакать самой, я быстро заговорила:

– Ты всё помнишь? Когда будете в безопасности, позвоните на телефон Доннелу. Если недоступен, всё равно звоните, пока не ответит. Он обещал передать мне ваши слова. Если вдруг не дозвонитесь или не передаст – тогда наш тайник. Я доберусь туда в любом случае, обещаю.

Это мы обсудили ещё вчера ночью, когда Яринка тайком выбралась из палаты и мы долго шептались, спрятавшись в кустах за клиникой. Поклялись найти друг друга рано или поздно, а местом тайной переписки выбрали лес за забором приюта, тайник под поваленной сосной, где целую вечность назад прятали наши рогатки. Да, далеко. Да, мы даже не знаем юридического адреса приюта, в котором прожили несколько лет. Но после всего пережитого это уже не казалось непреодолимым препятствием.

– Я не уеду на Запад без тебя, – сказала Яринка, прижимаясь лбом к моему лбу и заглядывая в глаза. – Я буду ждать, сколько нужно. Убеги отсюда, Дайка. Уплыви, улети! Ты сможешь.

– Смогу, – спокойно подтвердила я, потому что в тот момент точно узнала это.

Нет, не было видения, подобного тому, в каком мне год назад явилось сегодняшняя ночь. Просто это знание тоже было непостижимым образом разлито вокруг.

Странное место. Странное, жуткое и судьбоносное.

– Любимая, нам пора, – извиняющимся тоном сказал Ян, который, оказывается, уже какое-то время стоял рядом с нами. Осторожно взял Яринку за плечо и потянул к себе. Она успела поймать мою руку, наши пальцы переплелись, и ещё какую-то секунду мы были вместе. А потом парень, который отныне занял в Яринкиной жизни моё место – место самого близкого человека, – повёл её прочь.

Он ни о чём не спросил, хотя наверняка ожидал, что в лодку мы сядем вместе, но, видимо, что-то понял сам, потому что перед тем, как уйти, внимательно посмотрел на меня и склонил голову.

– Спасибо тебе. Мы не забудем.

Я лишь кивнула в ответ, боясь, что вместе со словами из меня рванутся слёзы. И потом только смотрела, как Яринка и Ян спускаются с берега в лодку, как устраиваются в ней – парни у бортов, Яринка на носу, лицом ко мне. Как поднимаются и опускаются вёсла, отталкиваясь от вод Русалкиной ямы, и маленькое, почти игрушечное судно начинает скользить прочь, качаясь на лёгкой зыби. Как Яринка машет мне тонкой рукой, пока пелена всё–таки пролившихся слёз не скрывает от меня и её, и море, и безжалостный лунный свет…

Глава 18

Ссора.

Не знаю сколько времени я ещё провела на берегу Русалкиной ямы. Помню только, что сначала до боли в глазах всматривалась в морскую лунную даль, надеясь в последний раз увидеть там чёрную точку – увозящую Яринку лодку. Потом опустилась на один из камней, обняла руками колени и сжалась в комок. Слёз больше не было, как не было и радости от того, что побег увенчался успехом и моя подруга теперь в безопасности. Я не имела ничего против такого состояния и не отказалась бы остаться в нём навсегда, но в глубине души знала, что это лишь краткая передышка, дарованная мне судьбой минутка затишья перед бурей. Всё потом будет: и невыносимая тоска по Яринке, и чёрное одиночество, и, несмотря на это, – гордое осознание того, что я сделала всё как надо. Им я и утешусь, уж его-то у меня никто не отнимет.

А пока я отдыхала, наслаждалась абсолютным штилем и пустотой в душе. Меня даже не задевал тот факт, что я посреди ночи сижу одна-одинешенька в самом зловещем месте острова, месте, которое стало последним, что увидели в этой жизни девушки, тоже воспользовавшиеся Русалкиной ямой как путём на свободу. Но сейчас я сама стала её частью, слилась с темнотой и безлюдьем, и мне здесь ничего не грозило.

Тем более, я была не одна. Чувствовала это совершенно точно, как до этого чувствовала, что пытаться бежать с Яринкой нельзя. Поэтому не встревожилась и не оглянулась, услышав сзади приближающиеся шаги. Не пошевелилась, когда они стихли у меня за спиной. И, лишь когда тяжёлая рука легла мне на плечо, нехотя подняла голову.

– Я горжусь тобой, – тихо и серьёзно сказал Ральф. Луна мягко светила ему в лицо, скрадывая морщины, оттеняя глаза и губы, делая его почти красивым. Но для меня это была теперь чуждая и отталкивающая красота.

Не дождавшись моего ответа, наверняка почувствовав, как закаменело моё плечо под его рукой, Доннел, тем не менее, не отстранился. Напротив, сказал тепло, почти ласково:

– Надо уходить, Лапка. Скоро начнёт светать, и будет лучше, если к этому времени тебя никто не сможет увидеть на улице.

Ещё несколько секунд я не шевелилась, пытаясь продлить состояние спасительной пустоты в душе, потом медленно поднялась. Не потому, что боялась ослушаться Ральфа, просто понимала: сколько ни тяни, а время не остановишь. Новый день неотвратимо приближался, и встретить его будет лучше не здесь.

Оказавшись на ногах, я бросила последний взгляд на простертую через море лунную дорожку, по которой уплыла от меня Яринка. Попыталась представить, как несётся она сейчас по волнам, вольная, счастливая, а вокруг неё – только бескрайнее море и небо. В добрый путь, дорогая…

– Осторожно! – Ральф подхватил меня под локоть и удержал на ногах, когда я, ничего не видя из-за вновь набежавших слёз, шагнула с очередного камня в пустоту. И уже не отпускал, пока мы не оставили за спиной нагромождения камней и не ступили с гальки на песок. Там я остановилась и присела на корточки, словно для того, чтобы потуже завязать шнурки на ботинках, но на самом деле избавляясь от руки Ральфа. Я вообще надеялась, что он уйдёт: ведь я осталась на острове и уже никуда не денусь, – но Доннел терпеливо стоял рядом, пока я возилась с обувью. Наконец, поняв, что в одиночестве мне не остаться, я поднялась и побрела по пляжу, песок которого под лунным светом стал почти красным, марсианским, если верить астрономической энциклопедии, когда-то раздобытой для нас Дэном.

Ральф молча шагал рядом со мной, не то оберегая, не то конвоируя, но взять за руку больше не пытался. Русалкина яма осталась позади, как и мрачные нежилые строения на её берегу, и теперь слева снова уютно горели разноцветные фонари и развешанные на деревьях гирлянды. Но ни смеха гостей, ни звона их бокалов больше не слышалось: даже самые развесёлые гуляки угомонились в этот предутренний час.

Я представила, как возвращаюсь в пустой номер, где уже никогда не зазвучит Яринкин смех, как ложусь в холодную постель и слушаю влетающий в открытое окно шум прибоя – неизменное звуковое сопровождение моей здешней жизни… И съёжила плечи от первого, но далеко не последнего, в этом я была уверена, приступа глухой тоски. Какое ещё бесчисленное множество раз мне предстоит засыпать и просыпаться одной на этом проклятом богом, если он, конечно, есть, рукотворном острове?

Впрочем, почему одной? И кто сказал, что остаток ночи я проведу в нашем домике?

Я покосилась на шагающего рядом Доннела. Вот кто по-прежнему решает, где и с кем мне спать. Разве не за этим он оставил меня в Оазисе?