Оазис

Закрыв вопрос одежды, девушки приступили ко второй части торжественных сборов. Алла притащила косметичку размером с небольшой чемодан и, усадив Яринку перед яркой лампой, принялась вдохновлённо рисовать на её лице нечто, отдалённо напоминающее хохлому. Вика отвоевала руки моей подруги и, положив их перед собой на стол, начала делать маникюр. Ася вооружилась разнокалиберными расчёсками, плойками, гелями и пенками и так рьяно взялась за Яринкины волосы, что та жалобно запросила пощады, но не была услышана. Продолжалось это безумие до темноты, и я не покинула гостиную, время от времени оглашавшуюся новыми горячими спорами, лишь из жалости к Яринке, которая осталась бы в таком случае без моей молчаливой поддержки.

Когда мою уставшую подругу, похожую теперь на одного из павлинов, что бродили летом по улицам Оазиса, наконец, оставили в покое, лицо её было ошарашенным и изнеможенным. Чуть ли не бегом она кинулась на второй этаж, в наш номер, сопровождаемая напутствиями, советами и пожеланиями удачи. А там без сил упала на свою кровать, безжалостно сминая тщательно завитые кудри и с таким трудом подобранный наряд.

Шёл десятый час вечера. Мы успели поболтать, сидя рядом на подоконнике, как в старые добрые приютские времена, и глядя на сгущающуюся тьму над морем. Море по ночам страшное. Бескрайняя, чёрная, грозно ворчащая бездна, в которую совсем не хочется вглядываться. Даже когда в южном небе висит полная, раздувшаяся до безобразия оранжевая луна, бросающая на воду бесконечную мерцающую дорожку, море не становится приятнее. Напротив, в такие ночи светило похоже на одинокий глаз, пытающийся настойчиво проникнуть сквозь толщу тёмной воды и высветить оттуда нечто такое, чему нельзя показываться, что и должно остаться там, в глубине.

Несколько раз Яринка, когда она ещё имела привычку ночевать в номере, а не пропадать в грохочущем музыкой ресторане Айсберга, вызывала меня на улицу после заката. Я стеснялась говорить ей, насколько мне не хочется подходить к краю земли, за которым только холодная вода и прилетающий из темноты ветер, поэтому мы гуляли по пляжу. Но даже моя подруга, не упускающая ни одной возможности лишний раз окунуться в солёные волны, ни разу не порывалась сделать это ночью. Может, ей тоже не нравилась непроницаемая чернота морских глубин, а может, она, как и я, где-то на краю сознания всегда помнила о Русалкиной яме, которая принимала свои жертвы лишь в тёмное время суток.

Сегодня луны не было, зато высыпало без счёта звёзд. Звёзды не отражались в неспокойном море, поэтому существовали как бы отдельно от него, и это меня почему-то успокаивало. Что бы ни происходило в моей жизни, неважно, где я была: в приюте, в тайге, в бескрайних полях вокруг безымянного посёлка, на не отмеченном ни на одной карте острове – звёзды оставались теми же. И мне было приятно, подняв глаза, увидеть привычные контуры созвездий, ухватиться за них, чтобы удержаться на слишком буйной зыби обстоятельств.

Алла постучала в дверь, когда стрелки настенных часов показали пять минут одиннадцатого. Она была строга и деловита, придирчиво оглядела подругу с ног до головы, спросила про самочувствие и велела идти за ней. Я соскочила было с подоконника, пытаясь увязаться следом, но старшая остановила меня холодным взглядом. И Яринка ушла, виновато оглянувшись через плечо, а я осталась, уверенная, что мне предстоит провести в одиночестве очередную длинную ночь.

Но вышло по-другому.

Ближе к полуночи, когда стало ясно, что ни чтением, ни зубрёжкой английского мне не удастся отвлечь себя от мыслей о Яринке, я выключила свет и устало закрыла глаза, впрочем, ни на секунду не сомневаясь в том, что спать сегодня не буду. Но на удивление почти сразу погрузилась в дремоту и даже начала видеть сон.

Во сне всё было так же, как и наяву, тот же тёмный номер, та же постель, согретая моим телом, тот же мерный шум прибоя за окном, только я здесь была уже не одна. Дверь очень медленно приоткрылась, в неё кто-то заглянул. Раздался еле слышный шорох, чей-то шелестящий не то вздох, не то всхлип. И через порог просочилась тёмная тень, тонким силуэтом замерла на фоне обоев. Это была тень Яринки, поэтому я не испугалась, только удивилась тому, что её тень вернулась одна, без неё.

Тень на цыпочках двинулась вперёд, снова раздался на этот раз, несомненно, всхлип, жалобный, с каким-то кошачьим писком. Я как раз задумалась о том, можно ли спросить у тени про Яринку, когда почувствовала в сухом воздухе номера отчётливый запах мужского одеколона и терпкого табака. Сморщилась, выдохнула… и поняла, что это не сон.

Яринка замерла у своей постели, настороженно вглядываясь в меня. Я тоже уставилась на неё, почему-то не в силах пошевелиться. Внезапное понимание, что всё происходит не во сне, напугало меня. Как и то, что Яринка в неверном свете фонаря, заглядывающего в окно, действительно походила на тень. Тень самой себя, безмолвную, крадущуюся, бестелесную.

– Ты не спишь? – наконец, спросила подруга, и при звуке её голоса я съёжилась под одеялом: так потерянно и горько он звучал.

– Не сплю, – пришлось прокашляться, чтобы мой собственный голос не подвёл меня. – А ты чего… так рано?

Яринка бесшумно опустилась на кровать, сложила руки на коленях, ссутулила плечи. Она по-прежнему была в своём нелепом наряде, придуманном общими усилиями наших соседок, только полупрозрачная кисея сползла с плеч, а кудри растрепались.

Я потянулась к абажуру на тумбочке, щёлкнула выключателем. Вспыхнувший свет был приглушенным и уютным, совсем не ярким, но Яринка вздрогнула всем телом, закрыла глаза рукой. Теперь стало видно, что молнии на её высоких сапогах застёгнуты лишь до половины, а по телесного цвета колготкам ползут стрелки.

– Ярина? – мой страх усилился, я даже изо всех сил зажмурилась и снова распахнула глаза, пытаясь увериться, что это всё-таки сон. Подруге сейчас полагалось быть в одном из роскошных номеров Айсберга, со своим Яном, а не сидеть здесь, пряча лицо не то от света, не то от меня. – Ярин, что случилось?

Яринка, наконец, опустила ладонь, прикрывающую глаза и подняла голову. Увидев её опухшее от слёз лицо и размазанный по нему макияж, я уже не удивилась. То, что случилось нечто плохое, было понятно сразу, как только я умудрилась перепутать подругу с её же тенью. Уверившись же в этом окончательно, я вдруг перестала бояться: страх сменился решимостью и здоровой злостью, хоть и не понятно пока, на кого.

– Подожди минутку, – я вылезла из-под одеяла и, как была, в ночнушке и босиком, бросилась за дверь. Оскальзываясь на безупречно чистых ступенях, спустилась на первый этаж, не зажигая света, прошла к холодильнику. После секундного раздумья извлекла из него пакет апельсинового сока и брикет полурастаявшего шоколадного мороженого. Любая девочка знает, что лучшее лекарство от всех переживаний – это сладкое. Как бы ни было вокруг всё плохо, стоит почувствовать вкуснятину на языке – и мир потихоньку снова начнёт играть красками.

Вернувшись в номер, я намешала в большой миске мороженого с соком и поставила на тумбочку между своей и Яринкиной кроватью. Подруга не хуже меня знала секрет хорошего настроения, и уговаривать её не пришлось. Минут пять мы молча работали ложками, а, когда сыто отвалились каждая на свою постель, подруга уже начала приобретать телесность, превращаться из зыбкой тени обратно в себя.

– Ты бы переоделась, – посоветовала я, невольно морщась от вида её дурацкого наряда, – Неудобно же.

Яринка вскочила и, словно спохватившись, начала торопливо избавляться от одежды, швыряя её прямо на пол. Оставшись в одних трусиках, спросила, не глядя на меня:

– Помнишь, как Алла пришла сказать, что аукцион окончен?

Я опасливо кивнула.

– Мне тогда ещё показалось странным, что и она, и Нина на меня так смотрели… с жалостью.

Я тоже вспомнила настороженные взгляды Аллы, которые она украдкой бросала на Яринку, словно удивлённая её спокойствием.

– Так вот, – не отрывая глаз от стены перед собой, продолжала подруга. – Теперь я поняла, почему так. Она-то уже знала, кто…