Страница 114 из 116
В молодости, открывая первые страницы Библии, Киро Джелебов с удивлением прочел, что и в ней повествуется о родословном древе одной семьи, притом семья эта — человечество. Первые рассказы о сотворении мира, об Адаме и Еве и о потопе показались ему наивными, словно детские сказки, и ему стало любопытно, вся ли эта толстенная книга заполнена такими же сказками. Так он узнал о семье Авраама, о Содоме и Гоморре, о том, как Сарра стала женой фараона, а когда он прочел бурную и волнующую историю Иосифа, то оказался в мире ужасов, борьбы, страданий и чудес, от которого больше не мог оторваться. Многие годы он медленно постигал этот мир с его многозначными и противоречивыми событиями, сбивался, еще и еще перечитывал те же страницы и так же медленно их осмысливал, отделяя истину от легенды. Он ни с кем не делился прочитанным, так как сыновья его не проявляли интереса к этой книге, называли ее «батиной книгой», и он не обижался на их незлобивую иронию. Сыновья были молоды и не могли в этих притчах и легендах открыть для себя правду о жизни, как и он не находил ее в их годы. Было даже время, когда он воспринимал библейские истории как занимательное чтение или как сказки из «Тысячи и одной ночи». Эту книгу он тоже прочел — ему дала ее одна из учительниц, а из гимназических учебников Марчо он извлек краткое содержание «Илиады». Первая из этих двух книг увлекла его бесконечными перипетиями своего сюжета, вторую он не понял, поскольку изложение было сухим и кратким, а он не знал греческой мифологии. Так или иначе, он был неплохо подготовленным читателем. Единственный из крестьян он просматривал в клубе газеты и журналы, прочел много книг из тех, что привозили жившие у него в доме учительницы, читал учебники сыновей и оставленные ими книги, брал книги и у Илко Кралева. Однако никто, кроме его жены, не знал, что долгими зимними вечерами он допоздна читает все, что попадает ему под руку. Он не любил ни с кем говорить о прочитанном, чтобы не выглядеть в чужих глазах человеком, взявшимся не за свое дело, тем более что односельчане, его ровесники, испытывали к «книжным людям» врожденное презрение. Вот почему даже его сыновья не подозревали, как он любознателен и сколько книг он успел прочесть. Он внимательно слушал их разговоры на разные темы, прислушивался и к учительницам, так что выучился и говорить и писать правильно, как они. В свое время он кончил четыре класса и еще помнил рассказы и стихотворения, которые учил тогда, как помнил и почти все, прочитанное позднее.
Из всех книг, перебывавших у него в руках, Библия произвела на него самое сильное впечатление. Он был поражен тем, что описанная в ней жизнь, которая протекала тысячелетия назад, совершенно не отличается от теперешней, только что названия государств и городов, имена людей теперь другие. Что там, что здесь — войны, бедность и нищета, подлость и ложь, насилие и рабство, радость и счастье. Зачем жило это человечество столько тысячелетий, если оно ничуть не изменилось, не стало ни хуже ни лучше, спрашивал он себя и сам себе отвечал: похоже, что люди на этом свете только размножались, и более ничего. Некоторые из историй все больше ложились ему на душу, и он часто их перечитывал; люди, о которых там рассказывалось, вставали перед ним как живые, словно он встречался с ними и разговаривал. Читая об Иосифе, он живо представлял себе, как братья бросают его в ров, продают в рабство и лгут отцу, будто его съел хищный зверь, видел и как одинокая Руфь ходит по господским полям и подбирает колосья позади жнецов, точно так же, как это делали после жатвы бедные женщины из их села. Он видел и как Иов сидит в пепле перед своим домом и выскребывает черепицей гной из ран своих, слышал его голос: «Пусть будет проклят день, в который я родился! Разве я не молчал, разве я причинил кому-нибудь зло?» В те годы, когда на него сыпались беды, Киро снова перечитывал истории этих и многих других библейских персонажей и находил утешение в их судьбе. Все они страдали безо всякой вины, но ни на кого не сердились и не мстили за свои страдания, а под конец их безропотное терпение вознаграждалось. И тогда Киро верил, что терпение и смирение суть высшие добродетели, а всякое зло порождает зло. Тот, кто мстит и убивает, пусть даже на законном основании, уничтожая одно зло, порождает другое. Убивая убийцу своего брата, ты причиняешь его близким, ни в чем не повинным, те же страдания, которые он причинил твоим близким. Вместо десяти человек теперь будут страдать двадцать — зло отомщено, но не уничтожено.
Вот каким образом удавалось Киро Джелебову погасить ненависть, что вспыхнула в его душе в то утро около конюшни. А жизнь тем временем непрерывно искушала его, толкая к мщению, — то новая беда случится в хозяйстве, и его подозревают, его выставляют виновником, то на сыновей обрушатся неприятности, и потому именно, что Стоян Кралев и другие ему подобные загнали всю семью в угол. И всегда получалось так, что Стоян Кралев как должностное лицо первым выражал свое возмущение и негодование по поводу случившегося. Острый спазм в горле начинал душить Киро, а мысль о том, что только смерть разрубит этот узел, снова овладевала его сознанием. Эта мысль, подчинив его себе, однажды уже привела его к самоубийству, он знал ее силу и знал, что если позволит ей снова им завладеть, на этот раз она неминуемо толкнет его к убийству. В часы сильного возбуждения она вела его к преступлению, он был готов его совершить и только ценой нечеловеческих усилий возвращал себе душевное равновесие. Но мысль эта жила в нем, непрерывно его отравляя, и с годами превратилась в настоящую болезнь, которая ждала лишь повода, чтобы затуманить его рассудок и покорить волю. Как всякий больной, он искал средство против своей болезни и нашел его в смирении. Но и смирение в решительные минуты не помогало, и он решился на самое горькое лекарство — самоуничижение. Только оно могло послужить противоядием изнурительной жажде мщения, и, как мы уже знаем, Киро попытался превратить заклятого своего врага в друга.
Стоян Кралев истолковал его шаги к сближению как покаяние и допустил его к себе, наивно веря, что все противники новой жизни должны рано или поздно осознать свои заблуждения, а для него это было моральной наградой за многолетние усилия по перевоспитанию таких людей. Он выправил в милиции для Киро охотничий билет и разрешение на оружие, принял его в охотничий союз, тем самым дав понять, что принимает его покаяние и согласен положить конец их прежней вражде. Он, естественно, не чувствовал себя виновником этой вражды, потому и не подозревал, что Киро готов растоптать свое достоинство лишь оттого, что боится оказаться во власти ненависти и его убить. Киро Джелебов действительно делал все, чтобы сблизиться и связать себя с ним, и дошел до того, что превратился чуть ли не в его батрака, сам набивался с услугами, работал у него по двору, приглашал в гости и иногда ходил к нему сам. Прошло четыре-пять лет, и за это время между ними не возникло никаких трений. Поначалу Киро страдал от своего двуличия и целыми ночами не мог заснуть, особенно когда узнал, что сельские острословы наградили его новым прозвищем — холуй. С другой стороны, избавляясь от своей пагубной страсти, он испытывал облегчение, а те усилия, которых требовала от него роль раскаявшегося грешника и угодничество перед Стояном Кралевым, все больше оттесняли на задний план постоянную тревогу за сыновей и за жизнь семьи вообще. Так невероятным усилием воли он смог мысль об отмщении заменить в своем сознании добродетелью смирения. Кроме того, он обнаружил в характере Стояна Кралева новые черты, которых раньше не замечал или которые предубеждение мешало ему видеть. Тот оказался хорошим товарищем по охотничьим вылазкам, терпеливо прислушивался к советам и замечаниям кооператоров, при случае выпивал и веселился наравне с другими, а иногда даже критиковал непорядки в сельских делах. Служебное ли его положение заставляло его раньше совсем по-иному держаться с людьми, или теперь он притворялся другим человеком, было в конце концов не так уж важно. Важнее было то, что Киро Джелебов уже вкушал плоды своего смирения. Они с женой работали в кооперативном хозяйстве, были здоровы, здоровы были и сыновья и их семьи, в свободные дни он ходил на охоту, зимой по праздникам захаживал в корчму или бывал в гостях, одним словом, после множества потрясений жизнь снова покатила по наезженной колее и на душе у него стало спокойнее. «Жизнь у нас одна, — думал он, — как-нибудь да проживем, только бы здоровье не подвело», — и вспоминал старую поговорку: «Терпенье и труд все перетрут».