Страница 4 из 14
Характерно, что, когда самодержавие отступало перед дворянством, шло с ним на компромисс (при Елизавете Петровне и Екатерине II) количество немцев в высших эшелонах власти заметно сокращалось, а при «антидворянских» царях (Петр III, Павел I, Александр I, Николай I) немецкое влияние, напротив, усиливалось. Характерна и разница в восприятии этих «монархинь» и монархов в сознании русских дворян: в первом случае, как правило, их правление расценивалось как «золотой век», во втором — трудно найти примеры позитивных оценок.
«Бироновщина» надолго осталась для русского дворянства самым жутким символом самодержавного произвола[51], даже в николаевскую эпоху такие полярно разные люди как Вигель и Герцен используют этот жупел как обозначение «немецкого тиранства». Больше никогда немцы не достигали таких высот, но, с другой стороны, именно с этой поры остзейские немцы «закрепили за собою около 25 % должностей в армии»[52]. Устойчивые позиции немцев в армии и госаппарате сохранялись и в «национальное царствование» Елизаветы (8,2 % гражданских служащих в центральных учреждениях страны, 2 из 5 полных генералов, 4 из 8 генерал — лейтенантов, 11 из 31 генерал — майоров[53]), и позднее (в 1762 г. иностранцы составляли 41 % высшего офицерства, из них три четверти — немцы[54]).
И. Курукин считает, что в «постбироновскую» эпоху Россия «переболела немцами» и «природные русские дворяне уже не смущались присутствием «немцев» на всех этажах служебной лестницы»[55]. Поразительное заявление для столь компетентного историка, каковым, несомненно, является его автор! Очевидно, он никогда специально не занимался этим вопросом, хотя даже люди просто более — менее начитанные помнят ёрническую просьбу А. П. Ермолова к Александру I: «Государь, произведите меня в немцы!».
На самом деле, немецко — русское соперничество при дворе, в армии, администрации и т. д. — постоянный и устойчивый сюжет всей русской истории Петербургского периода. Но, во — первых, никто этот сюжет толком не исследовал, а, во — вторых, таких романических страниц как дело Волынского, начиная со второй половины XVIII столетия, здесь уже не наблюдается — перед нами типичный служебный конфликт, столкновение карьерных самолюбий. Но из — за этого сей конфликт не перестает быть этнически окрашенным, ибо «русские немцы» действуют как сплоченная корпорация (клан), последовательно и жестко отстаивающая свои властные и материальные интересы.
Вигель в своих мемуарах приводит эпизод, ярко раскрывающий «механику» немецкой корпоративности. Его, из — за фамилии (на самом деле он по отцу — из обрусевших финнов), принял за «своего» барон Ф. И. Брунов (Бруннов) во время их совместной службе в Бессарабии в 1820‑х гг.: «Обманутый моим иностранным прозванием и, зная, что Казначеев стоит передо мною препоной, предложил он мне против него оборонительный и наступательный союз. Выслушав его одобрительно, заметил я ему, что нас только двое. «Франк будет с нами, — отвечал он, — и это достаточно будет, чтобы скинуть русского дурака и овладеть местом». Внутренне продолжая смеяться над собой и интриганом, «нет, мало — сказал я, кабы нам достать людей из Остзейских губерний или из самой Германии и ими наполнить места, дело пошло бы иначе». — «Да это можно после», — ответил он. Не служит ли это новым доказательством, как на всех пунктах немцы стремятся утвердить свое преобладание? <…> Еще прежде, чем этот барон был употреблен в Молдавии, всей Одессе известен был он как самая продажная душа; в Бухаресте же он был пойман на воровстве, в грабеже уличен, сознался и, неизвестно как, был спасен. Что же с ним после? <…> Увы, он русский посол в Лондоне!»[56].
Да, к немецкой корпорации примыкали и другие иностранцы, и порой даже «природные русские», из — за тех или иных своих личных выгод, но ядро ее, несомненно, однородно — этническое — германское. Так же как и противостоящие немцам «природные русские» нередко имели в своих рядах этнических немцев, но только тех, которые выламывались из немецкой корпорации и пытались ассимилироваться в русских, стать членами «малой» русской нации, которой себя осознавала элита русского дворянства. Но и многие вполне обрусевшие немцы предпочитали держать сторону более влиятельной «немецкой партии». Тот же Вигель пишет о министре финансов графе Е. Ф. Канкрине (подлинная фамилия — Канкринус): «Кажется с окончательным «ин», женившись на русской, чего бы стоило Егору Францевичу сделаться совершенно русским? Нет, звание немца льстило его самолюбию, а звание русского, в его мнении, унизило бы его»[57]. Упоминается у Вигеля и начальник канцелярии Государственного совета Иван Андреевич Вейдемейер — «незаконнорожденный сын русских родителей, православной веры, получил он от них немецкое прозвание, как талисман; и действительно, оно одно отверзало ему путь к почестям…»[58].
Повторяю, история этого вполне прозаического и рутинного служебного этноконфликта еще не написана и требует огромной и кропотливой архивной работы. Но даже и по хорошо известным источникам он легко фиксируется.
Возьмем, например, армию. Во второй половине XVIII в. русские офицеры задавались вопросом: «Зачем нам нужно так много иностранных офицеров?», отмечая, что последние затрудняют продвижение наверх способным «природным русским»: «Немцы нелюбимы в нашей армии… Они интриганы, эгоисты и держатся друг за друга, как звенья одной цепи»[59]. В 1812 г. в неудачах начала войны не только общество, но и войска — сверху донизу — винили «немца» М. Б. Барклая — де — Толли (у нас распространено представление, что он «шотландец», но шотландцем был его далекий предок, перебравшийся в Ригу и основавший вполне немецкий бюргерско — дворянский род). Н. Н. Муравьев — Карский вспоминал: «Начальник первой Западной армии, Барклай — де — Толли, без сомнения, был человек верный и храбрый, но которого по одному имени солдаты не терпели, единогласно называя его Немцем и изменником. Последнего наименования он, конечно, не заслуживал; но мысль сия неминуемо придет на ум солдату, когда его без видимой причины постоянно ведут назад форсированными маршами. <…> Что же касается до названия Немца, произносимого со злобою на Барклая, то оно более потому случилось, что он окружил себя земляками, которых поддерживал, по обыкновению своих соотечественников. Барклай — де — Толли мог быть предан лично государю за получаемые от него милости, но не мог иметь теплой привязанности к неродному для него отечеству нашему. Так разумели его тогда Русские, коих доверием он не пользовался, и он скоро получил кличку: болтай да и только»[60]. Забавно, что великий князь Константин Павлович, сам «по крови» чуть ли не стопроцентный германец, настолько поддался всеобщему настроению, что кричал Барклаю в лицо: «Немец, шмерц, изменник, подлец; ты продаешь Россию…»[61].
По 10–20‑м гг. XIX в. мы имеем замечательный материал — переписку генералов А. А. Закревского, П. М. Волконского, А. П. Ермолова и П. Д. Киселева, членов «русской партии» в армейском руководстве (к ней были близки также Н. Н. Раевский и многие декабристы). Борьба между Волконским и бароном И. И. Дибичем за место начальника Генерального штаба (закончившаяся торжеством Дибича, поддержанного А. А. Аракчеевым[62]) воспринималась русскими генералами именно как борьба «русских» и «немцев». «…Отказ ваш от возвращения, — писал Закревский Волконскому 4 декабря 1823 г., — истребит все доброе, вами с таким трудом заведенное, и предаст все на съедение немцам, нелюбящими ничего служащего к пользе нашей матушке России. Чтобы любить Россию, надобно иметь чувства настоящего русского, а для сего родиться русским. Пришлецы же сего возвышенного чувства любви к отечеству иметь не могут»[63]. Немцы — постоянная мишень в письмах Ермолова: «Отличных людей ни в одном веке столько не бывало, а особливо немцев. По простоте нельзя не подумать, что у одного Барклая фабрика героев! Там расчислено, кажется, на сроки и каждому немцу позволено столько времени занимать место, сколько оного потребно для изыскания другого, сверх ежегодно доставляемого <…> из Лифляндии приплода. Приготавливай, любезный Арсений, немецкую типографию, не одни военные узаконения, но и самые приказы скоро не будет армия понимать на русском языке» (Закревскому от 10 марта 1818 г.)[64]. Киселев: «…остается мне ожидать с терпением козни немецкие и последствия оных» (Закревскому от 14 июня 1826 г.)[65]. Не сомневаюсь, что кропотливый историк русской армии может найти еще немало подобных свидетельств.
51
Вигель рассказывает трагикомический эпизод о том, как в начале 1800‑х гг. жена курляндского губернатора А. А. Арсеньева, придя к гробнице Бирона, «велела открыть гроб <…> и плюнула ему в лицо». Комментируя этот случай, Вигель склонен оправдать Арсеньеву соображениями национальной мести: «Не знаю, до какой степени можно осудить это бабье мщение; конечно оно гадко, но тут не было личности, а наследственное чувство ненависти ее соотечественников» (Вигель Ф. Ф. Указ. соч. Кн. 2. С. 851).
52
Зутис Я. Указ. соч. С. 182.
53
См.: Курукин И. В. Указ. соч. С. 262, 268. «…Елизавета не пошла навстречу желаниям солдатской массы. <…> Своей последовательной политикой Елизавета довольно быстро убедила всех, что не намерена изгонять иностранцев из России» (Анисимов Е. В. Россия в середине XVIII века. С. 51). Даже такой «русофил» в елизаветинском окружении как И. И. Шувалов, считавший, что все сенаторы, президенты коллегий и губернаторы должны быть только из русских, предполагал оставить за лифляндцами и эстляндцами ⅓ мест в офицерском корпусе (Там же. С. 71).
54
См.: Каппелер А. Россия — многонациональная империя. Возникновение. История. Распад. М., 1997. С. 98.
55
Курукин И. В. Указ. соч. С. 406.
56
Вигель Ф. Ф. Указ. соч. Кн. 2. С. 1050.
57
Там же. С. 1020.
58
Там же. Кн. 1. С. 505.
59
Цит. по: Каппелер А. Указ. соч. С. 99.
60
Русский архив. 1885. Кн. 3. С. 48–49. Факт «немецкого засилья» в штабе Барклая подтверждает немец — русофил остзейский барон Т. Э. фон Бок, отказавшийся в нем служить, потому, что там «не услышишь никакого другого языка, кроме немецкого» (см.: Рогов К. Декабристы и немцы // Новое литературное обозрение. 1997. № 26. С. 120).
61
См.: Декабристы. Новые материалы. М., 1955. С. 187.
62
Любопытно, что позднее мстительный Дибич, участвуя в следствии над декабристами, явно «копал» под их покровителей из «антинемецкой партии» — Ермолова и Раевского (см.: Рогов К. Указ. соч. С. 109).
63
Сборник Императорского русского исторического общества (РИО). Т. 73. СПб., 1890. С. 173.
64
Там же. С. 271.
65
Там же. Т. 78. СПб., 1891. С. 144.