Страница 7 из 26
Еще недавно поезда пригородного и дальнего следования приходили в город и отправлялись от перронов каждые полчаса, — сейчас же с высоты пятиэтажного дома он увидел на боковых путях лишь несколько сборных составов без паровозов. Там сновали люди. В некоторых теплушках топили печки. Разглядел козу, привязанную к вагону. На протянутых между вагонами веревках сушилось белье. Железная дорога была мертва. И хотя Ведерников помнил слова Ефима, он был потрясен. Это означало: железные дороги, ведущие в город, немцами перерезаны. Если автомобильные дороги тоже перекрыты, город окружен!
— Вам кого? — услышал он за спиной хриплый басок.
Ведерников обернулся, показав незажженную папиросу, спросил:
— У вас не будет спички?
— Вам кого, я спрашиваю, — повторил мужчина, выдвигаясь из дверей квартиры на лестницу.
Ведерников отмахнулся и стал спускаться к выходу.
— Нет, я вас так не отпущу! — жилец схватил Ведерникова за локоть.
Только теперь Ведерников разглядел этого человека в домашней куртке, из-под которой выглядывала белая майка, седые волосы на груди начинающего жиреть тела. Злые глаза были совсем рядом.
— Что вам надо? — спросил Ведерников чужим голосом. — Перестаньте меня держать! Я не обязан перед каждым отчитываться! Вы отпустите меня или нет?
Он говорил тихо, подавляя в себе страх и отвращение к этому человеку, который загнул за спину его руку.
— Не-е-ет, — сладким голосом протянул мужчина, — я вас так не отпущу.
— Вы пожилой человек, а, как ребенок, полагаете, что поймали шпиона. Я такой же шпион, как вы. Я спросил у вас спички…
Человек стоял на ступеньку выше. Удар головой пришелся ему как раз в лицо.
Ведерников оглянулся, когда оставил позади лестничный пролет: наверху человек двумя ладонями зажимал нос.
На улице завернул за угол, потом еще несколько раз менял направление. Теперь прохожие не казались ему такими безобидными. В каждом видел человека с пятого этажа, — прицепиться мог любой. Теперь он должен притворяться таким, как все.
Мерзавец, пытаясь вывернуть ему руку, содрал пластырь с больной лопатки. Зашел в аптеку. В очереди женщины говорили об артиллерийских обстрелах и начавшихся бомбежках. Накупил лекарств и отправился в булочную.
Он еще ничего не успел сказать, продавщица первая спросила его:
— А как ваша жена? Вы часто заходили к нам вместе…
— Жена уехала. Она не попала бы в мое глупое положение: не потеряла бы карточку на хлеб…
Женщина попросила его подождать. Когда последние покупатели ушли, пояснила:
— Сейчас я еще могу вам помочь. Но скоро порядки станут очень строгие…
— А мужчины будут по-прежнему терять карточки…
Продавщица рассмеялась.
— Я буду благодарен вам, если вы меня выручите…
Его перебила товарка продавщицы:
— Маша, я пошла.
— До завтра, Лина.
Ведерников подождал, когда Лина удалится.
— Вы запомнили мою супругу, а я вас: вы вежливы и быстро обслуживаете покупателей.
— Серьезно? — откликнулась продавщица. — Но ваша жена красавица.
Ведерников вспомнил письмо Нади: «руководителя», с которым она ехала в Самарканд в одном купе, и ее просьбу выслать блузку и юбку. Легкое ухаживание за продавщицей представилось ему справедливым отмщением.
— Маша, вы слишком скромны.
— Мне иначе нельзя, — засмеялась женщина, — мой муж на фронте.
— Что он вам пишет?
— Если бы писал!
Продавщица нашла авоську, вложила в нее буханку хлеба и несколько черствых батонов, от которых он не отказался. Ушел с чувством, что они друг другу понравились.
Лошади втягивали телеги во двор. Дворник пояснял любопытным: беженцы боятся остаться на улице: ожидается новый воздушный налет.
Во дворе запахло сеном и лошадьми. Поднимался по лестнице, шаря по карманам в поисках ключа. У дверей квартиры остолбенел: «Идиот! Это невозможно! У тебя же нет ключа». Что случилось с головой… Оперся лбом в эту проклятую дверь. «Я оставил голову на овсяном поле». Когда в его жизнь вмешивались подобные бессмыслицы, готов был уничтожить самого себя.
Спустился во двор. Направился к уже знакомому колхознику.
— У меня просьба, у вас случайно не найдется топор или что-то вроде ломика?
— Как без топора? Есть такой, — и вытащил топор из-под сена. — Ну как, возьмете?.. Нет?.. А на время, пока не пристроят нас, оставить у вас нельзя?.. Нас же распустят. Коней заберут в армию. А куда свое девать?!
За мешком, прикрытым рогожей, виднелась детская головка.
Фырканье лошадей, мужик в кепке, дворник, получивший вдруг под свой надзор не только жильцов дома, но и бесправных кочевников, умный взгляд детских глаз, ветер, ворошащий клочья сена, — все это переместило инженера в мир совсем не его забот. И он ощутил себя не лучше, чем колхозник, также выброшенный из своей жизни.
Подмигнул существу под рогожей.
— Хорошо, на время оставить можешь…
С дверным замком они справились вместе. В квартире Ведерников указал, куда поставить мешок. Сказал, что всякое может случиться, поэтому, чем быстрее мешок заберет, тем лучше.
Вспомнил детскую головку и протянул игрушечный танк Кости. Колхозник усмехнулся. Повертел игрушку.
— А у меня девочка. Да бог с ней, пусть играет.
Ведерников проводил колхозника до двери и тщательно ее запер. Он не был уверен, что во дворе и на лестнице никто не обратил внимания на его историю с дверью. В дополнение — эта ненужная и подозрительная, если смотреть со стороны, возня с мешком.
Когда в дверь позвонили, подумал: «Вот заслуженное наказание за эти глупости». Тихо подошел и замер. Позвонили еще и еще. Потом услышал:
— Это я, я, беженец!
Ведерников поспешил открыть: он не должен оставлять у людей впечатление, что от кого-то прячется.
Колхозник мимо него втащил в квартиру еще мешок.
— Возьмите, дорогой товарищ. Горох тут. Ведь все это трудов стоит, не выкидывать же.
— А я только начал переодеваться, а вы уже… такую тяжесть успели ко мне поднять. — Ведерников хотел понравиться колхознику. — Может быть, вам что-нибудь нужно?
— Да ничего. Вот если посудку какую-нибудь дадите — стаканчик, кружечку… Не привык я из горла пить, а ребята бутылку достали. Бригадир от начальства вернулся: распускают нас. Багаж свой долго у вас не задержу, и за посудку не беспокойтесь.
Ведерников открыл буфет, вложил один стакан в другой и вручил беженцу:
— Это вам без возврата. Рад был познакомиться…
В окно проследил, как тот с лестницы вышел во двор, и двое обозников пошли ему навстречу.
Несколько дней не выходил из квартиры. Мозг питался звуками трамвайных звонков, гудков автомобилей, милицейских свистков, одни доносились с улицы, другие со двора — голоса взрослые и детские; были и проникавшие с лестницы, редкие, но более всего Ведерникова беспокоящие.
На верхнюю лестничную площадку выходили двери еще одной квартиры. Там жили две сестры, неприятные старые девы, державшиеся с ним и Надей с высокомерием, то ли потому, что семья Ведерниковых могла больше позволить себе, чем многие живущие в квартирах по общей лестнице, то ли так они отвечали Наде на ее неспособность замечать неинтересных ей людей.
Без особого повода сестры к нему в квартиру звонить не будут, но он был уверен: при подходящем случае они не откажутся сделать Ведерниковым гадость.
Заявиться могли из ЖАКТа. С начала войны жилуправление все время что-то выясняло, уточняло, проверяло, составлялись списки детей, иждивенцев, графики ночных дежурств жильцов у ворот домов и на крышах. Могли появиться из военкомата. Если он попал в списки убитых или пропавших без вести, почему бы не доставить извещение об этом по месту жительства?! Вряд ли там знают, что его семья эвакуирована. В случае такого вторжения он не может даже подтвердить, что является не кем иным, как Вадимом Сергеевичем Ведерниковым, — паспорт был у ополченцев отобран. Перед такой возможностью ничего, кроме бессильной злости, не испытывал. Смерть таких людей, как он, власть вряд ли волновала, но человек без документов — нечто вроде опасного привидения.