Страница 99 из 184
По мере продвижения вглубь замерзших, бесплодных и опустошенных войной земель Литвы войска Кутузова все больше страдали от холода и голода. Не меньший урон наносил еще один враг — сыпной тиф. Болезнь свирепствовала среди военнопленных, которых русские захватывали толпами, и быстро распространялась. «Ее отличительными чертами были: истощение, потеря аппетита, тошнота, общее ослабление мышечной системы, горячая сухая кожа и нестерпимая жажда». Для борьбы с тифом полковые доктора использовали хинин, камфару и рвотные средства — до тех пор, пока эти медикаменты имелись в наличии. Однако, как признавал впоследствии генерал-интендант Е.Ф. Канкрин, из всех резервных видов помощи, оказываемой русским комиссариатом, хуже всего была поставлена медицинская часть. Отчасти это происходило по вине вновь учрежденного и работавшего с перебоями управления госпиталей, но в большей степени из-за нехватки подготовленных докторов и распорядителей в госпиталях. Пока армия действовала в великороссийских губерниях, она могла перепоручить заботу о больных и раненых губернаторам, но как только она вошла на территории Белоруссии и Литвы, которые ранее были заняты Наполеоном, сразу давало о себе знать полное отсутствие гражданских учреждений. Многие русские доктора и чиновники медицинского ведомства сами заболели. Остальные оказались разбросанными вдоль линии наступления армии и отчаянно пытались создать госпиталя в абсолютно диких условиях[488].
Канкрин писал, что его чиновники, «сами едва живые, должны были почти чрез день учреждать госпитали в разоренных местах, будучи лишены всех способов. Опытных чиновников вовсе не было; брали всякого, кто только попался, почитая и то за счастие, что можно было несколько чиновников сберечь на сей случай. Избранному давалось наставление, некоторая сумма денег, открытый лист на пособие от местного Правительства и малая прислуга. Вот в чем состояли все способы при устройстве госпиталей, с присовокуплением когда можно было по части сухарей и круп, несколько волов и вина». Тем не менее, писал Канкрин, большая часть раненых в госпиталях шла на поправку и возвращалась в армию, «сколько с одной стороны доказали крепость здоровья русского солдата, столько с другой удостоверили, что о них пеклись»[489].
13 декабря Кутузов докладывал Александру I, что, если его армии не дать отдыха, она может полностью развалиться, и ее придется создавать заново. Подобная перспектива нагнала бы страху на любого военачальника, но у русского генерала было больше, чем у других оснований печься о профессионально подготовленных и ветеранских кадрах, на которых держалась вся армия. Не так уж много было образованных людей, желавших нести офицерскую службу. Еще меньше было высокопрофессиональных кадров, которые могли служить в инженерных, артиллерийских войсках или в штабах. Прежде всего императорская армия представляла собой не вооруженную нацию наподобие французской национальной гвардии эпохи революционных войн. Ее сила заключалась в сильной преданности ветеранов своим товарищам и полкам. Если бы эти люди погибли, армия стала бы хуже простого ополчения. Внутренняя сила, сделавшая эту армию столь грозной и неунывающей, была бы подорвана. Утешением Кутузову служило то, что зимой 1812 г. этого все-таки не произошло, хотя армия и была близка к этому. В действительности ядро армии сохранилось, ветераны впоследствии в большом количестве вернулись из госпиталей, и на основе этих кадров в 1813 г. была создана новая хорошая армия. Но лишь к лету 1813 г. она по-настоящему оправилась после ужасных тягот, перенесенных ею во время кампании 1812 г., и полностью восстановила свой потенциал[490].
ВЕСЕННЯЯ КАМПАНИЯ 1813 г.
Александр I прибыл в Вильно 22 декабря 1812 г. На этот раз его свита, менее многочисленная, не была толпой скучавших и пререкавшихся придворных, которые сильно досаждали императору в первые недели кампании 1812 г. Трем людям, которых он взял с собой Вильно, суждено было стать его ближайшими помощниками до конца войны. Князь П.М. Волконский являлся правой рукой императора по части военных операций; А.А. Аракчеев по-прежнему заведовал всеми делами, касавшимися мобилизации тыла, организации ополчения и пополнения полевой армии подкреплениями. К.В. Нессельроде был главным дипломатическим советником Александра. В действительности, хотя и не от своего имени, Нессельроде действовал лишь в качестве заместителя министра иностранных дел. Истинным министром иностранных дел был сам Александр. Император часто вмешивался в военные вопросы, но ему не хватало уверенности, чтобы взять в свои руки командование или сыграть ведущую роль в военных операциях. Что же касалось дипломатии, то здесь вся ответственность ложилась на Александра, и в 1813 г. он в целом действовал чрезвычайно умело и эффективно.
Хотя формально министром иностранных дел оставался Н.П. Румянцев, он был полностью отстранен от ведения внешней политики. По заявлению Александра, он оставил Румянцева в Петербурге для того, чтобы тот поберег свое здоровье. Действительно, Румянцев перенес легкий удар во время своего пребывания на театре военных действий вместе с Александром в 1812 г. Для императора это стало удобным предлогом, чтобы избавиться от своего министра иностранных дел в 1813 г. Последнее, чего желал император, так это, чтобы министром иностранных дел был «старорусс», которому не доверяли все тогдашние союзники России и который, правда, с оглядкой на императора, критиковал его политику. По мнению Румянцева, поход Александра против Наполеона был ошибкой. Как он говорил Джону Куинси Адамсу, Наполеон был отнюдь не единственной внешнеполитической проблемой России. Сосредоточив все внимание исключительно на разгроме Наполеона, Александр низводил политику России до уровня Османской империи и Персии и даже позволял принести в жертву исторические интересы России для того, чтобы задобрить австрийцев и англичан. Временами Румянцев в полуприкрытой форме даже журил Александра за то, что тот забыл о пробуждавшем чувство гордости наследии своих предков.
Министр иностранных дел также опасался воцарения анархии как следствия усилий, направленных на поднятие массового народного восстания против Наполеона, особенно в Германии. По словам Румянцева, это было, «по сути, возвращением к якобинству. Наполеона можно считать этаким Дон Кихотом монархии. Он, конечно, сверг многих монархов, но он не имеет ничего против монархии. Делая его единственным объектом нападок и подстрекая толпу отзываться о нем пренебрежительно, мы закладываем основу для многочисленных и крупных беспорядков в будущем». Александр мог себе позволить игнорировать Румянцева, находившегося далеко и не у дел, хотя, когда Меттерних два месяца спустя высказал те же самые мысли, российскому императору пришлось уделить этому вопросу гораздо больше внимания[491].
В Вильно Александра приветствовали салютом, а сам город был заранее украшен. На следующий день после прибытия император праздновал свой день рождения, и Кутузов давал большой бал в его честь. В бальном зале захваченные французские знамена были брошены к ногам императора. Затем последовали дальнейшие празднования и парады. Цены на предметы роскоши в Вильно были непомерны. Даже поручик Чичерин, гвардейский офицер аристократического происхождения, не мог позволить себе пошив нового обмундирования с должным золотым галуном. Яркий блеск и поздравления не могли скрыть даже от глаз императора картину ужасных страданий, царивших тогда в Вильно. На улицах города и в предместьях лежало 40 тыс. замерзших тел в ожидании весенней оттепели, когда их можно будет сжечь или придать земле. По улицам слонялись внушавшие страх фигуры людей, изголодавших и мучимых тифом, падавших без сил и умиравших на порогах домов жителей Вильно. Для перевозки трупов использовалась гвардейская артиллерия, затем кучи таких же мерзлых тел вывозили за пределы города. Каждый третий солдат, принимавший в этом участие, заражался тифом. Самые страшные картины открывались взору в госпиталях. К чести Александра стоит сказать, что он посещал французские госпитали, однако перегруженные сверх всякой меры русские санитарные части мало чем могли помочь раненым. Император вспоминал одно из своих посещений, которое проходило в вечернее время: «Одна единственная лампа горела в комнате с высоким потолком, в которой во всю высоту стен были свалены кучи трупов. Ужас мой был неописуем, когда посреди этих неподвижных тел, я вдруг увидел признаки жизни»[492].
488
Шеленговский И.И. Указ. соч. Т. 2. С. 192; Управление генерал-интенданта Канкрина. С. 108–116.
489
Там же. С. 114–116.
490
М.И. Кутузов. Сб. документов. Т. 4. Ч. 2. С. 494–495.
491
John Quincy Adams in Russia. P. 458-459; Внешняя политика России. Т. 7. С. 293–294, 386–389.
492
Countess Choiseul-Gouffier. Historical Memoirs of the Emperor Alexander I and the Court of Russia. London, 1904. P. 148.