Страница 53 из 184
Среди этой толпы самым компетентным был Л.Л. Беннигсен, но, возможно, именно он в конечном итоге причинил больше всего вреда. После Тильзита Беннигсен вышел в отставку и, пребывая в полуопальном положении, проживал в своем имении в Закренте, близ Вильно. По прибытии в Вильно в апреле 1812 г. Александр I пригласил генерала обратно к себе в свиту. В некотором роде возвращение Л.Л. Беннигсена к активной службе имело смысл и являлось частью политики Александра, направленной на мобилизацию всех ресурсов и талантов страны в момент наивысшей опасности.
Л.Л. Беннигсен, несомненно, был талантливым солдатом. В глазах некоторых наблюдателей он являлся поистине наиболее умелым тактиком среди всех российских генералов. С другой стороны, он был прирожденным интриганом и весьма гордым человеком с большими амбициями. Сам он признавался в своих мемуарах в наличии у себя «честолюбия и определенной гордости, которая не может, да и не должна отсутствовать у солдата». Он также признавал, что эта гордость заставляла его «чувствовать отвращение при мысли о необходимости служить в подчинении, некогда быв главнокомандующим в войне против Наполеона». Он не забыл о том, что Барклай когда-то был не более чем генерал-майором в его армии. Он также очень любил напоминать всем о том, что в 1806–1807 гг. он удерживал позиции под натиском Наполеона в течение шести месяцев, хотя на стороне противника был двойной численный перевес. На ранних этапах войны Л.Л. Беннигсен был просто надоедливым занудой. Со временем, однако, ему суждено было внести весомый вклад в углубление противоречий и разжигание ревности, которые разрушали российское верховное командование[234].
Когда 24 июня до Вильно дошли новости о том, что передовой отряд Наполеона ранее в тот же день пересек границу России, Александр был на балу, который давался в загородном доме Л.Л. Беннигсена в Закренте. Накануне обрушилась крыша временного бального зала, который был сооружен специально по этому случаю, и гости танцевали под звездами. Император не испытал удивления ни относительно времени начала вторжения, ни места, которое Наполеон выбрал для переправы через Неман и вхождения в пределы Российской империи. Российская разведка и французские дезертиры в течение двух предыдущих дней дали достаточные предупреждения о готовившемся нападении. В распоряжении российской разведки также имелось точное представление о численности противника. Александр I и Барклай к тому моменту давно согласились с необходимостью стратегического отступления к Дриссе перед лицом превосходящих сил противника. Тотчас же русским командирам были разосланы приказы с целью приведения данного плана в действие. Манифесты были отпечатаны заранее для того, чтобы подготовить армию и подданных Александра к предстоящей борьбе.
В течение двух недель, прошедших с вторжения французов до прибытия Первой армии в Дриссу, большая часть подразделений Барклая отступала в стройном порядке и не несла серьезных потерь. С точки зрения верховного командования, события в основном разворачивались согласно плану. Как это всегда бывает на войне, дела выглядели не столь упорядоченно и не так легко поддавались контролю в глазах обычных офицеров и рядовых. Хотя большая часть запасов была перевезена или предана огню, часть их неминуемо попадала в руки противника, хотя отнюдь не в том объеме, чтобы удовлетворить громадные потребности людей и лошадей наполеоновской армии. Реквизиция повозок для подвижного армейского магазина армии Барклая не была проведена в срок из-за проволочек местных чиновников, особенно польских, поэтому многие из этих повозок достались Наполеону[235].
Для войск, многие недели находившихся в казармах, возникшая неожиданно необходимость движения форсированными маршами, могла быть довольно сильным потрясением. Даже гвардейцы, которым предстояло пройти гораздо более короткое расстояние, с самого начала испытывали лишения. 30 июня капитан лейб-гвардии Семеновского полка Павел Пущин сделал запись в своем дневнике о том, что они разбили лагерь и в течение одиннадцати часов двигались маршем под проливным дождем. В результате сорок гвардейцев заболели, и один умер. Дальнейшие длинные марш-броски осуществлялись в условиях сменявших друг друга ливней и периодов сильной жары. К великому негодованию Пущина трое солдат-поляков его роты дезертировали. Еще выше процент дезертиров был в уланских полках, в основном набиравшихся из поляков. Ключевой момент, однако, состоял в том, что по сравнению с огромными потерями среди людей и лошадей наполеоновской армии, имевшими место в те дни, потери с русской стороны были незначительными[236].
Из всех войск Барклая наибольшему риску в течение двух первых недель подвергались находившиеся на левом фланге: опасность заключалась в том, что наступление Наполеона могло отрезать их от остальных частей Первой армии. Крупнейший просчет российского верховного командования в первые дни войны состоял в том, что 4-му корпусу не удалось вовремя предупредить свой передовой отряд, стоявший вблизи Немана, что французы переправились через реку к северу от них. В результате 4 тыс. человек под командованием генерал-майора И.С. Дорохова оказались на волосок от поражения и едва смогли ретироваться, совершив марш-бросок в южном направлении, закончившийся воссоединением со Второй армией П.И. Багратиона.
Отряд И.С. Дорохова состоял из одного гусарского, двух казачьих и двух егерских полков, в том числе великолепного 1-го егерского полка. Офицер этого полка M.M. Петров писал в своих мемуарах, что 1-й егерский спасся только тем, что днями и ночами совершал форсированные марши, вследствие которых часть его состава погибла, а остальные были близки к тому, чтобы лишиться чувств от истощения. Петров вспоминал, что офицеры спешивались, перекладывали солдатскую поклажу на лошадей и помогали солдатам нести ружья. В первый, но далеко не в последний раз за кампании 1812–1814 гг. русская пехота проявила невиданную выносливость, не отставая на маршах от легкой кавалерии и конной артиллерии как в составе авангардов, так и арьергардов[237].
6-й корпус генерал-лейтенанта Д.С. Дохтурова был гораздо крупнее отряда И.С. Дорохова и, следовательно, имел гораздо большие шансы на успех. Тем не менее Дохтуров хорошо справился со своей задачей: он не просто вырвался из тисков Наполеона, но прорвался сквозь отряды наступавшей французской армии и воссоединился с Первой армией, не доходя до Дриссы. В числе офицеров, находившихся под командованием Дохтурова, был молодой Н.Е. Митаревский, служивший в звании подпоручика 12-й легкой артиллерийской роты. Он вспоминал, что накануне войны никому из офицеров не приходило на ум, что они будут отступать. Следуя освященной веками традиции, все ожидали наступления, чтобы встретить захватчика лицом к лицу, а когда этого не произошло, сразу же поползли слухи о неотвратимой силе наполеоновской армии.
Рота H. E. Митаревского в течение длительного времени находилась в тылу российской армии, и ее офицерам и солдатам потребовалось некоторое время, чтобы научиться выживать в условиях войны. Поначалу, когда рота лишилась транспортных повозок, они страдали от голода, но быстро научились перевозить достаточное количество еды для питания людей и лошадей, прикрепив груз к орудиям и зарядным ящикам. Хотя некоторое время в ходе двухнедельного отступления лошадям приходилось питаться травой, это не доставляло особенных хлопот, поскольку в начале кампании лошади находились в хорошей форме, а среди артиллерийского инвентаря имелись серпы для срезания высокой травы. Большая часть населения ушла в леса, но 6-й корпус без проблем добывал достаточное количество провианта в форме реквизиций и следил за тем, чтобы ничего не оставалось французам.
Ходили многочисленные слухи, что неприятель уже рядом; ближе всего к боевым условиям рота H. E. Митаревского оказалась в тот момент, когда крупное стадо скота в лесу было ошибочно принято за отряд французской кавалерии. Самая серьезная атака на колонну произошла, когда поляки взяли в плен двух отбившихся от своего отряда полковых священников, связали их за бороды, накормили рвотным средством и вернули разъяренным солдатам Д.С. Дохтурова, в понимании которых православие и подозрительное отношение к полякам являлись важными характеристиками русскости. 6-й корпус избежал столкновения с французами отчасти благодаря напряженным марш-броскам. Помимо этого, однако, он был хорошо прикрыт кавалерией П.П. Палена и находился под его присмотром[238].
234
Be
235
О тщетных попытках М.Б. Барклая создать подвижной магазин см.: Тотфалушин В.П. Указ. соч. С. 29–31.
236
Дневник Павла Пущина. С. 46–47. Алексей Никитин, например, отмечает, что большая часть Польского уланского полка дезертировала в Витебске: 1812 год в дневниках… Вып. 2. С. 140–141. Возможно, это преувеличение.
237
Петров M. M. Рассказ служившего в 1-ом егерском полку полковника Михаила Петрова о военной службе и жизни своей //1812 год: Воспоминания воинов русской армии. М., 1991. С. 176–177.
238
Митаревский Н.Е. Рассказ об Отечественной войне 1812 года. М., 1878. С. 13–23. Рассказ о священниках взят из воспоминаний И.П. Липранди, генерал-квартирмейстера 6-го корпуса: 1812 год в дневниках… Вып. 2. С. 5.