Страница 5 из 17
Боясь новых вопросов, Лиза отпустила руку графа и отошла. Свой выбор она сделала, теперь осталось главное: выполнить просьбу покойной императрицы и предупредить её внука. Сама удивляясь собственной отчаянной смелости, Лиза пробралась к группе гостей, окруживших государя, и, выступив вперёд, сказала по-английски:
– Ваше императорское величество, позвольте бедной цыганке погадать вам.
Не дожидаясь ответа, она схватила руку императора и… ничего не почувствовала. Александр Павлович, как видно, совсем не волновался. Он был спокоен, а значит, не доступен для Лизы. Значит, нужно просто передать императору слова его бабушки.
– Я вижу, что ваш самый главный враг – он сейчас находится в ссылке – через полгода высадится на юге Франции, пройдет через всю страну и без единого выстрела займет Париж, – пробормотала Лиза и уже громче закончила: – Вы победите, но сто дней будут очень тревожными!
Лиза отпустила руку императора, скользнула за спины оторопевших офицеров свиты и, перебежав зал, нырнула в открытую из-за жары дверь террасы. В надежде, что её не догонят и она наконец-то будет свободна от обязательств, Лиза кинулась в тёмный сад. Бог спас: никто из зала не вышел, никто не стал искать навязчивую цыганку. По лестнице для слуг Лиза вернулась в дом и, поднявшись на второй этаж, прошла в то крыло, где разместили гостей. Дворецкий прикрепил на дверях карточки с именами. Листочек с надписью: «Граф Печерский» нашёлся в самом конце коридора. Толкнув ручку двери, княжна поняла, что комната не заперта.
Войдя, Лиза огляделась: вещей графа не было видно, чувствовалось, что гость сюда ещё не заходил. В гардеробной нашёлся небольшой саквояж с инициалами «М.П.». Решив дождаться Печерского в его комнате, Лиза подошла к окну и, приоткрыв створку, стала наблюдать за гостями. Теплая летняя ночь нежила разукрашенный фонариками сад. Перед домом в полосатых шатрах устроили для гуляющих буфет, и пары, не желавшие танцевать, разбрелись по саду, изредка возвращаясь, чтобы вновь наполнить бокалы.
Наверно, ей тоже надо бы немного выпить. «Так, чуть-чуть для храбрости», – размышляла Лиза. Она подошла к маленькому столику у камина и, открыв графин с бренди, выбрала на подносе один из двух бокалов. Гадая, сколько же нужно выпить, чтобы уж совсем ничего не бояться, Лиза щедрой рукой плеснула себе с полстакана жидкого пахучего янтаря и вернулась к окну, где вновь продолжила свои наблюдения. Обжигающий нёбо и язык бренди она попивала маленькими глоточками.
Окно стало для Лизы ложей театра, всё действие разворачивалось прямо перед её глазами, как на сцене: после ужина отбыл император Александр, за ним уехал принц-регент, потом до Лизы донеслось пение – в зале исполняли арии Моцарта. Ещё через час гости стали выходить из дома и выстраиваться прямо под окнами. «Фейерверк», – догадалась княжна. Все вышли смотреть фейерверк.
Лиза тоже уселась на подоконник и сполна насладилась грандиозным зрелищем летающих в чёрном ночном небе разноцветных огней. Это оказалось сигналом к окончанию праздника. Гости стали возвращаться в дом, а следом в коридоре зазвучали голоса. Говорили по-русски. Дверь распахнулась, и теперь Лиза уже не могла спрятаться в гардеробной, как хотела прежде. Остался единственный выход – притаиться за шторой. Собеседники в дверях всё говорили. Наконец граф пожелал кому-то спокойной ночи и вошёл в комнату.
Затаив дыхание, слушала Лиза его шаги и пыталась определить, что он сейчас делает. Щель между шторами явно посветлела, значит, граф зажёг свечи. Потом послышались звон стекла и плеск льющейся в бокал жидкости. «Сейчас Печерский вспомнит, что бокалов было два и начнёт искать непрошеного гостя», – ужаснулась Лиза.
Но ничего не случилось, раздался звук отодвигаемого по паркету кресла, а потом наступила тишина, и только плеск подливаемого бренди говорил о том, что граф ещё не спит.
Время тянулось бесконечно. Нога у Лизы затекла. Чуть пошевелившись, она устроилась поудобнее и бесшумно поставила свой бокал, прижав его к оконному стеклу, чтобы не опрокинуть. Бессонная ночь, волнение и изрядная порция бренди дали себя знать, и, закрыв от усталости глаза (как она считала, всего на минутку), Лиза провалилась в мягкую вату сна. Она почему-то больше не стеснялась ни своих планов, ни графа Печерского.
Глава четвёртая. Алая полумаска
Ротмистр лейб-гвардии Уланского полка граф Михаил Печерский больше всего на свете боялся жалости. Поэтому и носил маску весельчака, а среди друзей-офицеров старался прослыть «баловнем судьбы». Но, оставаясь наедине с собой, граф честно принимал печальную истину: как всё началось, так и закончится. Наверно, судьба у него такая – прожить одиночкой. Так было в детстве и в юности. Так с чего же что-то должно измениться в зрелости?
Самым нежным воспоминанием в жизни Михаила была маменька. Графиня Софья обожала своего единственного ребёнка. Вторая жена знаменитого московского бонвивана и светского льва графа Пётра Гавриловича, она была двадцатью годами моложе супруга и вдвое богаче его, к тому же родила семье долгожданного наследника. Но это не принесло бедной женщине счастья. Веселый, добродушный и щедрый, её супруг имел лишь один недостаток: он любил женщин и легко переходил из одной постели в другую. Подруги графини с самыми благими намерениями сплошь и рядом открывали несчастной женщине глаза на измены её горячо любимого мужа, и постоянное отчаяние довело бедняжку до болезни. Она много плакала. Потом перестала выходить из комнаты, где сидела в темноте, не разрешая открывать окна и зажигать свет. Когда её сыну исполнилось пять, графиня слегла и тихо сошла в могилу от болезни, название которой – «разбитое сердце» – доктора так и не решились произнести вслух.
Оставив наследника на попечение няни и гувернантки, Пётр Гаврилович кинулся искать утешения в объятиях женщин. Он менял пассий даже чаще, чем при жизни супруги, боясь вновь угодить в брачный капкан. Но всего рассчитать не смог. Молодая ловкая вдова доктора Шмитца соблазнила графа прямо на одном из балов, предложив себя в небольшой комнате, примыкавшей к танцевальному залу. Подвыпивший светский лев так распалился от ласк опытной интриганки, что не устоял и, задрав доступной вдове юбку, попытался овладеть ею тут же на узеньком золоченом диване. В самый неподходящий момент, когда граф уже находился в полной боевой готовности, в комнатку «случайно» заглянули две почтенные вдовы и подняли страшный крик. На их вопли сбежалась половина гостей, и разгневанный хозяин дома потребовал объяснений. Графу ничего не оставалось, как объявить о скором бракосочетании с ловкой вдовой, а уж общество проследило, чтобы он не смог отказаться от своего обещания. Так у Миши появилась мачеха.
Новую графиню Печерскую звали Саломеей, хотя крещена она была в маленькой церкви высокогорного кавказского села, как Саломия, в честь матери апостолов Иоанна и Иакова. Но в России, куда девочку отослали после смерти отца, буквы в её имени как-то сами собой поменялись, и постепенно все стали называть её именем иудейской царевны, попросившей от царя Ирода голову Иоанна Крестителя. Может, роковое имя наложило свой отпечаток на юную Саломею, или она такой родилась, но, прозябая в приживалках в доме у дальней родни, девушка твёрдо решила, что «выбьется в люди», и в пятнадцать лет соблазнила соседа-доктора.
Яркая красота черноглазой брюнетки так поразила флегматичного Иоганна, происходившего из почтенной немецкой семьи, что он тут же женился на Саломее и с тех пор преданно её любил. Она же, родив сына Серафима и почувствовав себя хозяйкой дома, успокоилась. Но потом вдруг осознала, что муж-доктор, хоть и служил профессором в университете да к тому же имел обширную практику, всё-таки к сливкам общества не относился. Сделанное открытие потрясло Саломею. У неё был только один шанс – и она потратила его впустую. Женщина уже не вспоминала ни о холодной каморке под лестницей, ни об обносках, достававшихся ей после троюродных сестёр; теперь ей казалось, что умный и добрый доктор, которого вся Москва превозносила как самого лучшего специалиста по лёгочным болезням, обманул её.