Страница 38 из 55
Он устроил рогатины и насадил на шомпол куски кабанятины:
– А ну-ка, девушка, принеси-ка валежника, самое женское дело хворост собирать.
Вика зашагала в темень. Глеб пошел за ней – мол, вдвоем больше принесут.
– А зачем тебе на Богуру Вика? – спросил он, едва они остались одни.
– Мне нужно добыть барса самой, понимаешь?
– Не понимаю. Это обряд такой или экзамен?
Вика промолчала.
– Весной в тех краях я видел логово, – припомнил Глеб. – Матку с детенышами. Котята, должно быть, уже выросли…
Близкий грохот потряс горы. Второй взрыв рассыпался долгим ступенчатым эхом, и ущелье ответило злым раскатистым хохотом. Первым опомнился Глеб:
– Мамоныч!
Обгоняя друг друга, они бросились обратно к костру. На месте костра темнела воронка: под кострищем оказалась мина. То ли подарок федералам от чеченцев, то ли наоборот. Терраса была засыпана высоким снегом, и егерь допустил непростительный промах: развел костер на месте старого привала.
Мамоныча отбросило взрывной волной и прокатило по горному скату. Он был еще жив, но на животе, под разорванным в клочья кожухом кровила открытая рана.
– Амба… Кончаюсь, – прохрипел он.
– Жить будешь, не дрейфь! – Глеб наскоро пластал на бинты хлопковый тельник.
С севера ломанул крепкий ледяной ветер, сыпануло белой крупой.
– Вот видишь, и анестезия подоспела, – Глеб крепко перебинтовал живот Мамоныча и обложил комками снега.
– Деньги, деньги дочке передай, – Мамоныч силился достать из нагрудного кармана окровавленный бумажник с деньгами. Одна двоих поднимает… Для них старался, теперь пропадут…
– Сам передашь, – успокоил его Глеб.
– Вроде и не больно уже, – Мамоныч пошевелил рукой, потрогал поверх подмокшей повязки и с удивлением посмотрел на окровавленную ладонь.
Глеб соорудил из стволов и ремней что-то вроде похоронных дрог, привязал к ним Мамоныча и по едва заметной стежке следов поволок к зимовью. Виктория помогала тянуть лямку.
– Мамоныч, а я ведь имени твоего так и не узнал, – во время короткой передышки сказал Глеб.
– Ваня я… Харонов – прохрипел Мамоныч. – Всех желающих возил на ту сторону, а теперь вот меня…
Когда дотащили волокушу до заимки, снег на лице Мамоныча уже не таял. Глеб отнес тело егеря в сараюху и припер дверь. Виктория, несмотря на усталость, держалась с надменным вызовом.
– Я в баню… – бросила она.
– В баню с оружием? – Глеб кивнул на топорик.
Лабрис был воткнут за пояс, поверх камуфляжа.
– Может, вместе? – с тем же вызовом спросила Виктория и сняла шапку. Влажные волосы пошли кольцами, и Глеб в который раз поймал себя на том, что слышит запах ее волос, схожий с весенней оттаявшей землей: тревожным запахом грядущего.
– Иди, я потом… – прошептал он и потопал к избушке.
У заимки стоял черный джип, тот самый, что взял на буксир «утопленника». Глеб распахнул дверь в избу и замер. Пыхала печка, в лесном становище было нестерпимо жарко. Толстяк и его референт, скрученные по рукам и ногам, валялись на полу. В грудь Глеба нацелились четыре ствола, удерживая его в фокусе.
– Брось оружие, – скомандовал Блатарь. Глеб опустил карабин.
– Вот видишь, солдат, что бывает, когда плохой дяденька не хочет платить еще более плохим дяденькам. Я эту гниду с педиком на пару долго выслеживал, чтобы застать одних, без охраны. Так что ты парень задарма пропал. Придется и тебя шлепнуть, хотя к тебе лично у меня претензий нет. Руки-то подними, олух царя небесного!
Под прицелом четырех стволов Блатарь подошел к нему с «Сайгой» наперевес и, поддев вороненым дулом, поднял его руки к потолку.
– Чего вернулся-то, Аника-воин?
– Старик умер.
– Умер, говоришь? Туда ему и дорога, собаке жадной. А девка-то где? – он упер ствол в грудь Глеба.
За спиной Глеба скрипнула дверь, Вика зачем-то вернулась в избушку.
– Беги, Вика! – не оборачиваясь крикнул Глеб.
– Опаньки… – Блатной плотоядно ухмыльнулся. – А мы уже без карабинчика и тепленькие.
Но вместо того чтобы бежать, Вика оттолкнула Глеба плечом и пошла на блатного. Блатной опешил от такой наглости, он немного отступил, но плотнее упер ствол в грудь Глеба.
– Безоружных баб и то боишься, – усмехнулась Виктория. – Привык у себя на зоне обиженных петушить. Небось уже и про баб забыл. А ну-ка, выйдите все! Я вашему пахану кое-что напомню.
– Ты чего раскомандовалась, дешевка, думаешь, тебя кто-то спрашивать будет?
В руке у Вики блеснула молния. Резко выкинув руку с зажатым топориком, она нарисовала в воздухе крест и резким движением провела зигзаг. Со стороны ее пассы походили на гибкий женственный танец. Блатарь был ближе всех к танцующей девушке, но Глеб тоже почуял струи ледяного ветра, острые, как кинжальное лезвие. Виктория не коснулась секирой даже края одежды Блатаря, но тот внезапно осел, обливаясь кровью. Его фуфайка была располосована, сквозь глубокие разрезы желтели ребра. В ту же секунду Глеб подхватил автомат и косой очередью положил его опешивших прихвостней. Контуженный Толстяк попытался уползти под лавку, извиваясь, как неуклюжая личинка. Глеб разрезал путы на его руках и ногах, потом достал из кармана блатного мобильник.
– Вызывай милицию!
Он перебросил телефон Толстяку, но Виктория на лету поймала маленький серебристый слиток:
– Отбой! Вызовешь часа через два. Пойдем, солдат, поговорить надо.
Вдвоем они вышли под сумрачные ели.
– Что скажешь, солдат? Охота тебе перед ментами корячиться, доказывать, что защищался? Давай вместе уйдем к Богуре, мы теперь с тобою кровью венчаны. – Виктория кивнула на дверь избушки.
Глеб вынул лабрис из ее ледяных пальцев:
– Ты права… Между нами кровь и этот топорик… Я пойду с тобою, но лишь затем, чтобы узнать все о лабрисе, чтобы найти и обезвредить тварь, которая отняла у меня Наташу.
Виктория положила руки ему на плечи. Радужка ее глаз бледно светилась в сумраке, и Глеб не смог расшифровать ее взгляд.
Все эти дни они были охотниками, сообщниками, партнерами, но так и не стали друзьями, как не могут дружить два хищных зверя разных пород, и когда он, забывшись, положил руку на ее плечо, она прихватила ее зубами и прикусила до крови.
Они были достойны друг друга, как Аталанта и Мелеагр, и созданы для борьбы, для древнего танца-игры, для охоты друг на друга, которую от сотворения мира ведут мужчина и женщина.
Ночью они забрали из джипа запас провианта и ушли к Богуре. Они шли целый день, поднимаясь все выше в холодные, тяжелые туманы и спускаясь в тихие, лесные долины. Изредка Виктория разворачивала Костину карту, сверяя маршрут с его пунктиром, и Глеб окончательно убедился, что они и впрямь движутся к пещере Барса.
– Здесь есть избушка, – он показал на Ореховую долину, отмеченную на карте. – Я был там весною.
К ночи они отыскали заимку. Загудела печь, и в домике стало почти уютно. В отблесках пламени Виктория разглядывала лабрис. Глеб вынул топорик из ее ладони и вогнал в дерево лежанки, как раз посередине.
– Тристан и Изольда? – грустно усмехнулась Виктория. – Миф обреченной любви?
– Думай как хочешь… – ответил Глеб.
Виктория легла ближе к стене и отвернулась.
В жарких потемках Глеб видел только нежный абрис ее щеки и белоснежную шею с завитками волос на затылке. Кажется, она и в самом деле спала. В напряженной ночной тишине он легко различил бы движение ее ресниц.
За низеньким окошком сыпал густой мягкий снег. На рассвете они выйдут к Богуре, а он все еще не знает, что за женщина лежит и дышит рядом с ним. Кто она – беспощадный враг? А может быть, тоже ищет истину, похороненную в этих горах? Но этот переход без цели и конца внезапно стал ему нужен и дорог, как нить, протянутая из прошлого в будущее.
За ночь снег завалил тропы, выровнял расщелины, мягкими наплывами навис над обрывами. Глеб шел впереди, прощупывая дорогу. Из-под ноги выскочил камень, отломился большой кусок сланца и, потеряв равновесие, Глеб прокатился по склону, считая ребрами уступы. Он не сразу пришел в себя, попробовал сесть и не смог. На колене, под разодранным камуфляжем чернела глубокая рана, коленная чашечка была выбита.