Приключения инженераРоман

Занятия должны были начаться только в декабре, и перед начальством встал вопрос, что делать с этими, неведомо откуда взявшимися курсантами. На всех перекрестках в училище стояли таблички, повествующие о том, что военные училища должны быть образцом для линейных частей, и за нас взялись со всей страстью. Однако не на таких напали! После спецшколы все эти строевые занятия нам показались семечками, никто не ныл, и все ждали, чем все это кончится. Кончилось все это скоро, так как училищу на зиму нужны были дрова. Тут выяснилось, что из других лиц — солдат и курсантов уже сформирован взвод штрафников, которые как раз и пригодились для выполнения этого почетного задания. Нас присоединили к этому взводу, и мы поехали в Пичкиряево — поселок на краю Тамбовской области по соседству с Мордовией.

Я с удовольствием вспоминаю это время, оно оказалось очень поучительным. Штрафники оказались очень неплохими и вполне компанейскими ребятами, попавшими в штрафники по невыдержанности характера. Один нахамил командиру, другой не нахамил, но запустил в своего командира чернильницей, а третий дал своему начальнику по морде за то, что тот непочтительно отозвался о его девушке, и т. д. Но здесь на свободе качать права было не перед кем. Один из штрафников учил меня электротехнике по учебнику, за которым я съездил в библиотеку города Сасово за 40 км.

Нами командовал капитан, с которым у всех сложились вполне нормальные отношения, хотя и без всякого панибратства. Нашей задачей было съездить два раза в день на студебеккерах в мордовский лес за 40 км, нагрузить там машины дровами и затем разгрузить их на станции, что мы и делали вполне добросовестно. Для меня это было тяжеловато, т. к. дрова представляли собой бревна длиной по два метра и диаметром от 15 до 25 см. Погрузка заключалась в том, что надо было перекантовать бревно из делянки к машине, ставя его «на попа», т. е. беря его снизу, затем перехватывая на грудь и бросая его в направлении машины. А уж на машину его грузило несколько человек. Короче говоря, я надорвался, что и было определено по некоторым не литературным признакам. Тогда меня определили ночью дежурить на автостоянке, чтобы никто не увел машины, а днем дежурить на кухне, следя за раскладкой и за поварами, тоже штрафниками, которые как раз к этому времени успели провороваться: они куда-то растранжирили мясные консервы, полученные на всю команду, это было обнаружено специальной комиссией.

Должен пояснить, поскольку не все это знают, что в армии существуют «мясные» дни, когда в супе должно иметься мясо, и существуют «постные» дни без мяса. Однажды, именно в «мясной» день выяснилось, что консервы кончились, и суп подан без мяса. Я всегда обедал вместе со своим взводом, все миски были наполнены, и тут кто-то обнаружил, что в супе мяса нет. Дежурного, то есть меня послали к поварам за разъяснением. Повара сказали, что мяса нет, делайте что хотите. Тогда мы не будем есть, заявили все, и меня послали к капитану докладывать ситуацию. А у капитана сидел ревизор-майор, который только что обнаружил нехватку 300 кубометров дров на станции и разносил капитана за недогляд. Позже выяснилось, что наши шоферы, тоже штрафники, по дороге на станцию заворачивали в мордовские деревни и за умеренное количество продуктов сбрасывали им часть груза. Вот тут я и явился.

— Товарищ майор, — произнес я, — разрешите обратиться к товарищу капитану!

— Обращайтесь, — разрешил майор.

— Товарищ капитан, — доложил я. — Ребята прислали меня сказать вам, что они отказываются рубать!

— Что такое «рубать»? — спросил капитан.

— Отказываются есть, — пояснил я.

— Почему? — поинтересовался майор.

Я объяснил ситуацию.

— Я им сейчас все за шиворот вылью, — пообещал капитан, и мы с ним пошли в столовую. Там уже никого не было, все миски стояли пустые, кроме моей.

И тогда я был обвинен в организации «коллективки», т. е. в организации срыва армейской дисциплины, что в армии карается сурово. Потом, когда я спросил ребят, как же так, вы меня заставили, а сами бросили, то они же мне и объяснили, что во всем я виноват сам, не надо было выполнять такие команды.

Этот случай меня многому научил. В любом коллективном мероприятии каждый должен отвечать за содеянное лично.

Я был отозван в училище, там меня осмотрели, выяснили, что ничего по медицине я не выдумал, поэтому в училище оставаться не могу, тем более, с такой подмоченной репутацией. И меня выгнали, вручив бесплатный билет до Ленинграда и одев в то дранье, в котором я прибыл в училище в теплом августе месяце, хотя теперь, в декабре на улице стоял мороз под 30 градусов.

Тогда я понял, что меня никто нигде не ждет, надо вернуться в спецшколу, поплакаться, может быть, оденут во что-нибудь, и я на перекладных, как всегда бесплатно, в тамбуре и на подножке (тогда они были у вагонов) из Тамбова поехал в Липецк, на станцию «Свободный Сокол», где находилась спецшкола. В спецшколе ахнули, увидев своего отличника. Но покормили, разрешили побыть до 10 декабря (день образования спецшкол), а потом Василий Захарович Акимов, начальник спецшколы, дал указание на склад подобрать для меня все поношенное, но целое и крепкое, отпустил меня с Богом, наказав впредь вести себя осмотрительнее. В этом спецовском обмундировании я проходил весь срок пребывания в институте и еще года два.

Из спецшколы я поехал в Ленинград по билету, который мне выдали в училище. В принципе, было все равно, куда ехать, потому что меня никто нигде не ждал. К отцу ехать не имело смысла, моя мачеха категорически не приветствовала бы мое появление. Надо было устраиваться самому, и я отправился в свой родной город Ленинград, решив как-нибудь полгода перекантоваться, а потом поступить в институт и жить, как все порядочные люди, в общежитии.

* * *

В Ленинграде, пройдясь по старым адресам, я обнаружил, что моя тетка, Вера Капитоновна, жива и здорова, только что вернулась из эвакуации, снова работает и бескорыстно опекает всяких проходимцев, вроде меня. У нее жила какая-то семья таких же бедолаг, к ней приходила знакомая студентка подкормиться, а тут я еще свалился неизвестно откуда. Тетка работала всего лишь техником, а моя двоюродная сестра, возрастом старше меня на два года два месяца и два дня, ничего делать не желала и устраивала матери ежедневные истерики. Тетка помогла мне устроиться на работу в архитектурностроительный сектор института Гипроникель на Невском проспекте. Там я стал учеником конструктора по строительному металлу, и, хотя мои чертежи никуда не шли, через полгода мне было предложено поступить в строительный институт без экзаменов с тем, чтобы я учился и работал и остался бы в Гипроникеле. Но я отказался от этого предложения, потому что душа моя была в автоматике, а не в строительстве. Тогда мне намекнули, что у меня, вероятно, с головой не все в порядке, но отпустили.

А с жильем мне помогли устроиться на время до поступления в институт мои воронежские знакомые Я., тоже вернувшиеся в Ленинград.

Тут нужно сделать некоторое отступление. Однажды я пришел к отцу на правый берег реки Воронеж, где расположена большая часть города, и не застал его дома. Мачеха, посмотрев мне в лицо, сказала, что оно красное, и я, наверное, заболел. Поэтому я должен немедленно отправиться к себе в училище, чтобы не свалиться у нее дома. Я отправился с правого берега реки Воронеж на левый, это пять километров, сообщения тогда не было. Но по дороге вспомнил, что пропустил накануне школу и надо бы узнать, что задали на дом. Поэтому я зашел к Алику Я., с которым сидел на одной парте, узнать уроки. Его мать Мария Самойловна пристально посмотрела на меня и заставила померить температуру. Она оказалась за 39 градусов, и я тут же свалился без сознания. Десять дней я валялся у них, и они меня выходили. И вот теперь они же пристроили меня к своей дальней родственнице Анне Семеновне, врачихе с совершенно неуравновешенным характером.

Анна Семеновна опекала меня, как сына, ничего не беря за постой. Но иногда по вечерам она хватала шприц и собиралась вводить себе морфий, чтобы помереть, потому что жизнь не удалась и жить больше незачем. Я отбирал шприц, выслушивал истерики, но потом решил, что все это надо кончать. В один из подобных случаев я сказал моей домоправительнице, что она может колоться, а я пока погуляю и приду, когда она уже будет мертва. Надеюсь, долго мне гулять не придется? Была очередная истерика, но больше она за шприц не хваталась. У Анны Семеновны я прожил полгода, а, пройдя достаточно легко конкурс, поступил в Политехнический институт и ушел в общежитие: нужно было начинать самостоятельную жизнь.