Страница 33 из 55
Деятельность «Крывицкого вязка» не имела и едва ли могла иметь сколько-нибудь значительные социальные последствия, о чем свидетельствует хотя бы то, что о самом существовании организации не вспоминали ни «Гомоновцы», ни «Нашенивское» поколение белорусских активистов. Вместе с тем члены «Вязка», по крайней мере в лице В. Савич-Заблоцкого, осознавали свою связь с предшествующим поколением белорусских литераторов и политиков, хотя относились не однозначно («не искренний такой Марцинкевич», «Калиновский пан») [190, с. 316]. Преемственность ощущается и в самом использовании этнонима кривичи — традиции отождествления белорусов и кривичей, заложенной по крайней мере еще Я. Чечотом. В какой мере члены организации осознавали себя белорусами и пользовались этим этнонимом, сказать сложно, но В. Савич-Заблоцкий в своих письмах М. Драгоманову, описывая издательскую программу «Вязка», упоминает «белорусские книги», «белорусский словарь», а себя отождествляет с «Русью Белой». Одновременно с этим белорусский язык фигурирует в таких определениях, как «диалект чернолюда», «мужицкий язык», а идентичность членов организации как «руство» («руство свое», «история нашего руства»), видимо, производное от «русин» или «rutherms».
Если в «хлопомании» «Крывицкого вязка» хотя бы номинально ощущается преемственность с традициями пропольски ориентированного политического движения, то активность «гомоновцев» возникла на принципиально иной идеологической основе. Характерен в этом отношении тот факт, что в их публицистике ни разу не упомянуто даже имя К. Калиновского. Российское народничество, будучи национально-социалистическим по сути (особый путь России, основанный на общинных традициях), самой своей формой агитации («хождения в народ») провоцировало артикуляцию этничности. Известно, что в Беларуси пропаганда социалистических идей среди крестьянства лучше всего удавалась тем революционерам-народникам, которые владели белорусским языком [191, с. 71]. Народническая идеология повлияла не только на развитие белорусского и украинского, но и эстонского национального движения.
Публицистика белорусских народников представляет собой новый этап формирования национального самосознания. Характерно, что белорусское народничество не было однородным явлением. В нем отчетливо прослеживается как культурно-просветительское, так и радикально-революционное направление. К первому относятся так называемые «Письма Данилы Боровика». Они представляют собой типичный национальный манифест — программное произведение, содержащее представление о белорусах как самостоятельном этносе, основных компонентах его культуры, а также призыв к изучению его с целью создания национальной культуры> «органически согласующейся с требованиями народной жизни» [164, с. 29]. Политическая программа Д. Боровика была ограничена требованием создания славянской федерации «путем мирным без катастроф» [164, с. 25].
Умеренной политической программе Д. Боровика было противопоставлено левонародническое требование «Щирого белоруса» придать движению в Беларуси освободительный революционный характер, солидарный с задачами «Народной воли» [164, с. 53]. Этому подходу к организации движения, органичному сочетанию национальный и социальных задач были посвящены два номера журнала «Гомон». Его авторы поднялись до теоретического осмысления этих проблем и нашли правильное, в тех исторических условиях, решение. «Мы, белорусы, — писали они, — так как мы должны бороться во имя местных интересов белорусского народа и федеративной автономии страны, мы, революционеры, потому что разделяем программу народной воли и считаем необходимым принять участие в этой борьбе, мы, социалисты, потому что нашей главной целью является экономическое улучшение страны на началах научного социализма» [164 с. 120]. Заслугой белорусских революционных народников было не только то, что они впервые определенно и конкретно объявили о существовании самостоятельного белорусского этноса и своей принадлежности к нему, но сформулировали развернутую политическую программу, т. е. достигли достаточно высокого уровня развития национальной идеологии. Характерно также, что они считали возможным добиться социальной и национальной справедливости только в результате свержения самодержавия в союзе со всеми народами России и создания федеративного государства. Р. Радзик, подробно анализируя историю появления и содержания публицистики белорусских народников, отмечает, что опубликована она была в Петербурге и на русском языке. В этом, на наш взгляд, нет ничего удивительного. Петербург сыграл важную роль не только в развитии белорусского, но и многих других национальных движений, например латышского. Этому способствовали относительно более благоприятные политические условия и, что самое главное, наличие студенческой социальной среды, наиболее подходящей для генерирования национальных идей и отсутствовавшей в Беларуси. Что же касается русского языка публицистики, то иноя-зычие было типичной чертой большого количества национальных движений этой эпохи. А. Плаканс отмечает, что, например, в 1870-1880-х гг. полемика между активистами младо-латышского движения часто велась на русском или немецком языках, а ведущий латышский композитор второй половины XIX в. Й. Ви-толс по его собственному признанию вообще плохо знал латышский язык [378, с. 224, 233]. К этому необходимо добавить, что белорусские народники довольно хорошо владели белорусским языком, о чем свидетельствуют отдельные фрагменты на страницах журнала «Гомон» [ 164, с. 114].
Особый интерес, естественно, вызывают личности издателей журнала «Гомон» А. Марченко и X. Ратнера. На наш взгляд, социальное происхождение А. Марченко (из семьи крестьянина-вольноотпущенника) глубоко симптоматично. Трудно сказать, был ли он первым крестьянином-белорусом, обучавшимся в университете, но хорошо известно, что первый латыш, закончивший Дерптский университет, К. Безбардис стал одним из лидеров национального дьижения (его пророссийского течения) [401, с. 130]. Не менее интересно наличие у истоков белорусского политического национализма фигуры еврея X. Ратнера. Его участие, по-видимому, не ограничивалось только организацией нелегальной типографии. Содержание «Гомона» не только отличалось сочувственным отношением к евреям, но подчеркиванием того, что «беднейшая часть еврейства нигде так не сошлась с народом, как в Белоруссии: евреи не только усвоили здесь некоторые народные обычаи и предрассудки, но даже нередки случаи единодушной борьбы этой части с белорусами же против евреев же богачей и панов ...» [164, с. 111]. Отметим, что участие евреев в национальных движениях народов Центрально-Восточной Европы не является чем-то необычным. Так, например, в конце XIX в., по мере того как украинское движение стало набирать силу, в нем появляются такие евреи-украинофилы, как А. Марголин, И. Гермайзе, М. Гехтер и др. [38, с. 65], несмотря на то, что традиционно взаимоотношения между украинцами и евреями были более конфликтными, чем между белорусами и евреями. Однако, даже несмотря на это обстоятельство, участие X. Ратнера в разработке наиболее раннего из ныне известных документальных свидетельств белорусской национальной идеологии, представляет, на наш взгляд, явление уникальное.
Необходимо также подчеркнуть, что белорусская национальная идеология была создана, судя по всему, уроженцами восточной части Беларуси. Р. Радзик, правда, приводит точку зрения В. Йодко-Наркевича относительно того, что «редакторами его ("Гомона") были молодые поляки» [379, с. 252]. На наш взгляд, содержание «Гомона» едва ли об этом свидетельствует. Впрочем, и сам Р. Радзик отмечает, что подходить к утш'рждоиию Н. Йод ко-Наркевича нужно с осторожностью.
Еще один интересный момент — в публицистике можно встретить многочисленные ссылки на национальные движения других народов как примеры для подражания белорусами. В частности, в послании Д. Боровика примерами «согласия деятельности интеллигенции главным чертам народного характера» приводится русская, украинская, польская, финская культура, а латыши и эстонцы названы «российскими ирландцами» [164, с. 25]. В первом номере «Гомона» необходимость национального пробуждения обосновывается тем, что «проснувшаяся народность не даст себя в обиду и не позволит безнаказанно давить себя сильнейшим, примеры чего в настоящее время мы встречаем повсюду (например, среди славянских народностей Австрии и т. п.)» [164, с. 25].