Страница 28 из 55
Наконец, большое значение имело и то, что многочисленная группа литовцев (в начале 30-х гг. их было около 200 тыс. чел., а через десять лет уже 253 тыс. чел.) проживала на территории Восточной Пруссии [58, с. 183]. Значительную часть их составляли протестанты, в том числе основатель новой литовской литературы К. Донелайтис. Местные условия давали больше возможностей для публикации литовских изданий. Однако переоценивать либеральность политического режима здесь не стоит. Литовцы в Восточной Пруссии подвергались интенсивной германизации.
Что касается этнической ситуации на литовских землях, то, согласно подсчетам М. Лебедкина в Ковенской губернии литовцы составляли 728 474 чел. (в том числе 307 686 литовцев и 420 788 жмудинов), или 80,4 % всего населения, евреи — 101 337 чел., или 11,1 %, немцы — 40 309 чел., или 4,7 %, поляки — 25 189 чел., или 2,78 % . Численность остальных групп населения была незначительна. Русские составляли 0,5 % населения, белорусы — 0,17 %, украинцы — 0,05 %, латыши — 0,27 %, татары — 0,04 % [88, с. 144]. По тем же данным в «литовской» части Виленской губернии был 256 261 литовец (в том числе значительная часть белорусов-«литвинов»), 56 790 поляков и 12 669 белорусов. Общая численность литовцев в Ковенской, Виленской-и_ Сувалкской губерниях на конец 50-х гг. не могла превышать 1238 тыс. чел., а вместе с Восточной Пруссией, по видимому, не более 1,5 млн чел.
Разделение этнических литовских земель фактически на три егиона, существенно различавшихся по характеру социально-политического устройства, не оказывало однозначно позитивного или негативного влияния на развитие национальной консолидации. К числу наиболее значимо тормозивших ее развитие факторов необходимо отнести исключительно слабое развитие горизонтальной социальной мобильности. Показательно, что удельный вес крестьян в городах Ковенской губернии — всего 0,6 % городского населения в 1858 г. был наименьшим среди всего рассматриваемого нами региона [208].
Первые признаки формирования латышского национального сознания обозначились в начале XIX в. К числу их проявления необходимо отнести поэтическое творчество И. Хертманиса. В 1824 г. было основано Латышское литературное общество, а в 1830-х гг. началось издание еженедельной газеты «Latviesu avizes» на латышском языке. За всеми этими событиями стояла материальная поддержка и непосредственная организационная деятельность немецких патронов. Однако значение, например газеты, было куда большим, чем этого хотели издатели. Главное, что благодаря ей была решена проблема пригодности латышского языка для массовой коммуникации [378, с. 215]. Латышские писатели той поры придерживались точки зрения, что восходящая социальная мобильность неизбежно должна означать германизацию.
Представители следующего поколения латышских активистов, в большей части крестьяне; по происхождению, ипиротип, считали, что не немецкий, а латышский язык может и должен обеспечить кратчайший путь к образованию. В 1856 г. была основана собственно латышская газета «Majas viesis». Ведущими фигурами национального движения стали К. Вальдемарс, собиратель и издатель латышских дайн К. Бароне, Ю. Алунус. В начале 60-х гг. было констатировано, что «латыши пробудились», однако это касалось лишь части интеллигенции, а не народа в целом.
Значительным препятствием на пути национальной консолидации стало наличие четко очерченных регионов, население которых отличалось не только особенностями традиционной культуры и языка, но, что самое главное, достаточно отчетливо проявлявшимся самосознанием. К этому необходимо добавить достаточную сложность конфессиональной структуры латышей. По данным А. Риттиха, в 60-х гг. в Курляндии и «латышской» части Лифляндской губернии 90,7 % латышей составляли лютеране, 3,5 % — католики и 5,7 % — православные [167]. Если к этому добавить около 150 тыс. латышей-католиков, проживавших в так называемых «инфлянтских» уездах Витебской губернии (Дина-бургском, Люцинском и Режицком), то доля католиков среди латышей составит почти 18 %. Таким образом, латыши были более поликонфессиональны, чем, например, украинцы и белорусы. Особого внимания заслуживает довольно значительная численность латышей-православных — около 50 тыс. чел. Их появление было результатом спонтанного движения, охватившего в 40-50-х гг. ряд уездов Лифляндии. Поводом его стали распространенные среди крестьян наивные представления, что выраженная таким образом лояльность поможет им получить землю при посредстве русских властей [378, с. 23].
По данным, обобщенным А. Риттихом, на территории «латышской» Лифляндии и Курляндии латыши насчитывали 855 тыс. чел., или 79,5 % населения, немцы — 101 тыс. чел., или 9,4 %, евреи — 39 тыс. чел., или 3,7 %, русские — 34 тыс. чел., или 3,1 %, эстонцы — 14 тыс. чел., или 1,3 %, поляки — 13 тыс. чел., или 1,2 %, литовцы 12 тыс. чел., или 1,1 %, белорусы — 4 тыс. чел., или 0,38 % [167].
Вместе с тем ряд факторов содействовал развитию национальной консолидации латышей. Среди них едва ли не наибольшее значение имела ликвидация личной зависимости крестьян в Лиф-ляндской и Курляндской губерниях в 1816-1819 гг. и обретение крестьянами прав на владение землей в 50-х — начале 60-х гг. [378, с. 5]. Одним из результатов этого стала достаточно заметная горизонтальная мобильность: в 1858 г. в городах Лифляндии крестьяне составляли уже 15,7 % населения. При этом в 60-х гг. в Миттаве латыши составляли 22 % населения, а в Риге — почти четверть жителей [401, с. 128].
Вплоть до середины XIX в. эстонцы, среди которых подавляющее большинство составляли крестьяне, называли себя «maarahvas», что было практически полным эквивалентом белорусского «тутэйшыя». Немцев же обозначали собирательным «saks», при этом к ним относили всех не крестьян, а также тех эстонцев, которые умели писать и читать [380, с. 292]. Все это было следствием того, что, также как в Латвии, переход из крестьянского в другие сословия означал неизбежную германизацию.
Вместе с тем уже в 20-е гг. эстонцы-студенты Дерптского университета перестали скрывать свое происхождение и начали признавать его публично. В 1838 г. врач, преподаватель эстонского языка в университете Ф. Фельман основал эстонское научное общество. Его целью было собирание фольклора и издание эстонской дидактической литературы. Среди наиболее значимых результатов — публикация Ф. Крейцвальдом эпоса «Калевипоег» (1857-1861 гг.), ставшего одним из краеугольных камней эстонского национального самосознания. В 1856 г. были основаны две эстонские газеты. Характерно, что при этом даже лидеры эстонского движения, например, Ф. Фельман, не видели в своей активности собственно национального содержания, считали, что формирование самостоятельной эстонской нации не имеет перспектив, а германизация неизбежна [380, с. 295].
Возникновению эстонского движения во многом способствовала этносоциальная ситуация, которая значительно отличалась от всех остальных регионов. Эстонцы составляли абсолютное большинство населения — 94,4 % от общего числа 750 тыс. чел. и были почти исключительно крестьянами [167]. Немцы составляли всего лишь 2,5 % населения. Экономически доминирующий класс землевладельцев, фактически состоящий из одних немцев, был исключительно малочисленным (в Эстляндской губернии в 1858 г. — 1,3 % населения). Отличительная особенность Эстонии — почти полное отсутствие евреев — всего около 0,1%. Среди остальных этнических групп следует отметить русских (2,6 %), поляков (0,1 %). Таким образом, предельная простота этносоциальной структуры, фактическая тождественность этнической и социальной принадлежности позволяла наилучшим образом отразить конфликт социальных интересов в национальной форме. До отмены личной крепостной зависимости помещичьи крестьяне составляли 78 % податного населения, казенные — 13,2 %, находившиеся в церковной собственности («пасторские») — 1,4 %, вольные — 3,3 %. Иными словами, ситуация была во многом схожей с белорусской конца 50-х гг. Отличие составлял достаточно высокий уровень горизонтальной мобильности: к 1858 г. крестьяне составляли уже 10,25 % городского населения Эстонии. Добавим и относительно высокий уровень развития системы образования. В 1856 г. в Эстляндской губернии учащиеся составляли 3,26 % населения, что примерно в 10 раз превосходило аналогичный показатель Минской губернии. Особенностью конфессиональной структуры являлось то, что к концу 60-х гг. свыше 83 тыс. эстонцев (11,8 % всех эстонцев) были православными. Возникновение этой группы было вызвано теми же причинами и протекало при тех же обстоятельствах, что и среди латышей.