Страница 23 из 55
Характер самоопределения белорусов-мещан главным образом определялся конфессиональной принадлежностью. Однако при этом большое значение имела общая этнокультурная атмосфера в каждом конкретном городе или местечке. «Хотя в Минске большинство жителей из низших сословий православного вероисповедания, — отмечал А. Киркор, — общий народный характер города чисто польский... Только приезжие чиновники служат представителями русской интеллигенции. В Витебске и Могилеве ... русский язык господствует» [50, с. 361]. Характерно, что этноним белорусы в «литвинском» ареале распространялся преимущественно среди местечкового населения, что уже отмечено выше. Материалы периодической печати свидетельствуют, что таким образом они обозначали свою принадлежность к восточнославянской общности, по принципу «Мы белорусы... значит русские» [39].
Наряду с основными этнонимическими формами сохранялись многочисленные локальные этниконы. Особый интерес в данном случае представляет название «чернорусы». «Приходские списки» зафиксировали его преимущественно в Слуцком уезде, в том числе в Несвиже, Говезно, Клецке, Синявке, Блячине, Голдови-чах, Голынке, Денисковичах, Зубках, Круговичах, Лани, Локты-шах, Малеве, Мокринах, Подлесье, Солтановщине, а также в Ан-нополе Игуменского уезда [248, л. 507, 509, 512, 519, 523, 531, 532, 534, 539, 542, 544, 545, 547, 550, 553, 558, 575]. Картографирование свидетельствует о том, что это (за исключением Анно-поля) была относительно узкая полоса поселений, протянувшихся от Городеи, на юг, через Клецк и Синявку до Огаревичей, в которых проживало всего около 19 тыс. чел. Реальность бытования этого этнонима подтверждается работами П. Бобровского и И. Зеленского, польского путешественника Я. Маяркевича. Известный собиратель фольклора И. Боричевский ставил народное творчество чернорусов в один ряд с белорусским, польским и мазовецким [41, с. 78, 110]. Учитывая то, что в феодальную эпоху этническое самосознание наиболее отчетливо в контактных зонах, можно предположить, что данный этноним — след некогда реально существовавшей границы Черной и Белой Руси.
Специфическую этнографическую группу составляло коренное население Полесья и, особенно, Западного (Кобринского, Брестского и юго-западной части Пружанского уездов). Относительно этнической принадлежности этого населения в белорусской историографии второй половины XX в. сложилась странная традиция умолчания проблемы. Это вынуждает нас остановиться подробнее на этом сюжете. Дело в том, что большинство исследователей середины и статистических источников XIX — начала XX в. рассматривали значительную часть населения Западного Полесья как украинцев, а их язык — в качестве диалекта украинского языка. Такой подход был характерен для составителей этнографических атласов Р. Эркерта [317] и А. Риттиха [166], историков М. Кояловича [80] и Л. Василевского [402], этнографов Е. Карского [66] и Е. Романова [171], причем двух последних едва ли можно заподозрить в отсутствии белорусского патриотизма.
Общая численность украинцев в Западном Полесье по разным источникам составляла от 95 до 140 тыс. чел. (2,8-4,2 % всего населения Беларуси). Достаточно подробную информацию об этническом составе населения Западного Полесья дает табл. 1. Представленные в ней данные были собраны Гродненским губернским статистическим комитетом совместно с силами полиции («капитан-исправниками») [133, л. 6]. При этом, естественно, обращает на себя внимание высокий удельный вес украинского населения в Брестском (51,35 %) и Кобринском (69,59 %) уездах.
Вместе с тем нельзя не отметить, что определенная часть исследователей считала, что, несмотря на свое своеобразие, западнопо-лесское население все же ближе к белорусам, чем к украинцам. Такой точки зрения придерживался Ю. Талько-Гринцевич, который, однако, подчеркивал, что антропологические черты позволяют выделить полешуков в самостоятельную группу [220]. Аналогичное мнение, исходя из этнографического материала, высказывали М. Довнар-Запольский [45] и И. Эремич [316]. А, например, Е. Бе-лыницкий-Бируля, один из корреспондентов Е. Карского, считал, что согласно с его собственными наблюдениями белорусами необходимо считать не только население юга Гродненской губернии, но и жителей Ковельского, Ровенского, Луцкого, Овручского и Радо-мысльского уездов, а также — частично Новоград-Волынского и 86
Житомирского, среди которых сохранились следы «первоначального Кривицко-Белоруского говора» [295, л. 1, 2]. Необходимо отметить, что это, достаточно спорное утверждение, отчасти подтверждается материалами «Дриходских списков», согласно которым в Луцком уезде проживали 620 белорусов и 2691 литовец (литвин?), Радомысльском — 452 белоруса (выходцев из Минской губернии) и 32 252 литовца (литвина?), в Новоград— Волынском — 2381 белорус и 1153 литовца (литвина?), Житомирском — 3355, Кременецком 20 208 белорусов, Владимирском — 1990 белорусов, Острожском — 1777 литовцев, Овручском — 5293 литовца, Киевском — 10 186 белорусов, Каневском — 2983 литовца, Сквирском — 1243 литовца, Таращанском — 1548 литовцев. А всего в Волынской и Киевской губерниях зафиксировано 40 233 белоруса и 49 269 литовцев (литвинов?) или соответственно 1,27 % и 1,56 % населения [88, с. 154-158].
И, наконец, существовал достаточно большой круг исследователей, которые рассматривали полешуков в качестве самостоятельной этнографической и лингвистической группы. Одним из первых это отметил П. Шпилевский, который сознательно отличал «полесский язык» от белорусского и достаточно точно обозначил границы его распространения: от Бялой (Бяло-Падляски) и Хелма на западе до Синявки на северо-востоке, включая Брестский, Кобринский и Пинский уезды. Граница между полесскими и белорусскими говорами, с его точки зрения совпадала с границей Минской губернии [310, с. 11, 29, 36]. П. Бобровский, называя жителей Западного Полесья «палешуками», «пинчуками», «бужанами» («рушками»), подчеркивал, что язык их («королевский говор») значительно отличается от говора малороссийского, а тем более — от белорусского, однако с тем и с другим имеет много общего» [18, с. 623, 647]. И. Зеленский отмечал, что «полесяне — жители Пинского уезда, не относятся ни к украинцам, ни к белорусам, ни к чернорусам», а язык их — «переход от белорусского говора к волынскому» [55, с. 36, 409, 411]. По мнению А. Киркора, «не мало этнографических особенностей» отличают полешуков «даже от соседей белорусов или малоруссов». При этом к полешукам он относил население Пинского, Речицкого и Мозырского уездов [50, с. 345]. П. Чубинский относил полесский диалект к «малороссийскому» языку, наряду с украинским и червонорусским. Он отмечал схожесть полесского диалекта с украинским в грамматическом отношении, однако подчеркивал фонетические отличия как от украинского, так и от червоно-русского [82]. Т. Флоринский считал «пинчуков» белорусами, хотя и отмечал, что по языку они ближе к малоруссам, а язык населения Брестского, Кобринского и Пружанского уездов он относил к пад-ляшскому поддиалекту малороссийского языка [235, с. 42, 45]. Среди сторонников точки зрения самобытности населения Полесья особо надо выделить позицию Й. Обрембского, подошедшего к этой проблеме с теоретических позиций и считавшего возможным квалифицировать полешуков в качестве обособленной этнической группы [374, с. 5].
Пестрота научных точек зрения во многом была обусловлена сложностью самой этнокультурной ситуации на Полесье. Определенное представление о ней дают материалы «Приходских списков», которые зафиксировали следующие формы этнонимов: «славяно-русы» (вероятно просто «русины» или «руськие»), литовцы (скорее всего «литвины»), белорусы, бужане и ятвяги. Численное соотношение этих групп представлено в табл. 2. Заметим, что само название «полешуки» зафиксировано приходскими списками за пределами собственно Полесского региона — на юге Слонимского уезда [247, л. 32]. Впрочем, не исключено, что именно здесь находилось полесско-белорусское пограничье. А в условиях традиционного общества этническое и региональное самосознание чаще всего артикулируется именно в таких ситуациях.