Страница 39 из 62
Когда профессора Михаила Бобровского выслали из Вильно простым священником в местечко Шерешево Пружанского уезда Гродненской губернии, то он начал произносить проповеди для простых крестьян на белорусском языке, что вызвало искреннее удивление современников. Один из учеников М. Бобровского Плакид Янковский вспоминал в 1864 г.: «И вот заслуженный профессор университета и член-корреспондент разных заграничных и отечественных обществ... знаменитый философ-ориенталист, знавший притом в совершенстве почти все новейшие языки Европы, начинает аккуратно, по воскресеньям и праздникам, произносить поучения на простонародном наречии...» [159].
Можно ли считать случайным тот факт, что именно выходцы из среды униатского духовенства сыграли заметную роль в развитии гуманитарных наук в Виленском университете? По-видимому, — нет. Для «поповичей», как часто называли сыновей униатских священников, наука была единственной возможностью социального успеха. Их выбор жизненного пути был более ограниченным по сравнению со шляхетской молодежью. Что представляло собой в то время униатское духовенство как социальная группа общества? Попытаемся проиллюстрировать это на примере Гродненской губернии. По данным местной государственной администрации, в 1832 г. в Гродненской губернии при 355 униатских храмах служили 444 священника. Следует заметить, что униатское духовенство являло собой достаточно замкнутую группу, с ограниченным доступом извне. Среди священников Гродненщины 384 (86%) принадлежали к своему сословию по рождению, или, иначе говоря, были сыновьями священников. И лишь 14% происходили из других сословий: из шляхты -21 священник, из «вольных людей» -30, из мещан -3, из церковнослужителей -3, из крестьян -2 (ими были Челестин и Самсон Бренны из деревни Яцковичи Брестского уезда). В семьях священников насчитывалось 678 сыновей, а также 119 других родствеников мужского пола (братьев, племянников, внуков). Дети священников учились почти исключительно в духовных училищах и семинариях. Например, в Литовской духовной семинарии в Жировичах насчитывалось тогда 62 ученика, и почти все они были детьми священников [160].
В Гродненской губернии насчитывалось также 16 базилианских монастырей и 122 монаха-базилианина. Менее половины среди них составляли уроженцы Гродненщины, остальные происходили из различных губерниий Западного края и Царства Польского, а трое монахов являлись уроженцами Львова, который в то время принадлежал к империи австрийских Габсбургов. Относительно места рождения монахов Новоселецкого монастыря в Кобринском уезде Федора Звирдовского и Онуфрия Фальковского было записано, что они «из Литвы», а относительно Ивана Белевича — «из Белой
Руси» [161]. Следует отметить, что Кобринский уезд в сознании современников был частью Полесья.
Экономическое положение униатского приходского духовенства трудно назвать привлекательным. Особенно это бросается в глаза при сравнении материальной обеспеченности сельских униатских священников с соседними римо-католическими приходами. Бедность униатского духовенства обрекала его на полную зависимость от землевладельцев, которые практически все были римо-католиками, но также и от российских имперских властей.
На рубеже ХІХ-ХХ вв. униатское духовенство на белорусских землях было уже достаточно сильно полонизированным в культурно-языковом отношении. Как свидетельствуют источники, языком официальной и личной переписки в этой среде уже стал польский. Автору в свое время удалось побывать на старом деревенском кладбище на Белосточчине, где похоронена мать профессора Михаила Бобровского. Надпись на памятнике была выполнена на польском языке. Безусловно, во многих деревнях даже до середины XX в. сохранялись псалмы на белорусском языке, которые, например, исполнялись на деревенских похоронах. Но уже в начале XIX в. многие униатские священники произносили проповеди для своих прихожан на польском языке, а белорусские крестьяне заучивали на этом языке свои ежедневные молитвы. Язык молитвы являлся для крестьян сакральным языком, важным составляющим элементом в структуре его самоидентификации. Это отлично понимали имперские власти, которые позже прилагали огромные усилия, чтобы языком молитвы крестьян-белорусов стал церковно-славянский, а священники произносили проповеди на русском.
Постепенная унификация униатских обрядов и сближение их с обрядами римо-католическими после Замойского собора 1720 г. вызывали недовольство значительной части униатского приходского духовенства. Это духовенство было недовольно и засилием в руководстве церкви монахов — базилиан, среди которых преобладали сторонники полного слияния униатства с римо-католичеством. Противоречия между «белым» приходским духовенством и базилианами возникали и потому, что среди монашества было много выходцев из шляхетской среды, которые отличались своей ментальностью от наследственных деревенских священников. Этот конфликт имперская власть умело использовала в своих политических целях.
Среди униатского духовенства насчитывалось немало тех, кого можно отнести к идейным «западнорусам», хотя этот термин в начале XIX в. не использовался. Сторонники данного направления были согласны на ликвидацию самостоятельной униатской церкви и обращение униатов в православие.
Опираясь на таких лидеров этой партии, как Иосиф Семашко, российское правительство постепенно и планомерно готовило «воссоединение». И эта подготовка стремительно ускорилась после восстания 1830-1831 гг. В административной переписке этого времени отчетливо просматривается формирование нового дискурса, в котором униаты рассматривались как «издревле русские», подвергнутые многовековому польско-католическому влиянию, но готовые к национальному «возрождению». Здесь более других российских чиновников усердствовал гродненский губернатор Михаил Муравьев. Его можно считать одним из творцов нового российского национализма. Муравьев писал тогда литовскому митрополиту Иосифу Семашко об открытии духовной семинарии в Жировицах, что это «первый опыт возрождения в стране сей, издревле русской, настоящей отечественной народности... настоящих понятий о истории церкви в сем крае» [162]. Муравьев также отлично понимал важность исторических аргументов в национальной политике. Губернатор посылал своих чиновников искать в монастырских библиотеках документы о древней истории православия на Гродненщине, а также поручил чиновнику Игнатию Кулаковскому написать историю православной церкви в Гродно. Можно утверждать, что Михаил Муравьев в 1830-х гг. активно разрабатывал технологию и практику русификации, которые в полную силу использовал после восстания 1863 г., уже будучи виленским генерал-губернатором и начальником Северо-Западного края.
Ликвидация унии и самостоятельной греко-католической церкви имела огромное значение для белорусской истории. Исчез важнейший маркер самоидентификации, который отличал белорусов униатского исповедания от православных россиян и римо-католиков, поляков. Теперь уже православное приходское духовенство постепенно русифицировалось, хотя этот процесс и затянулся на десятилетия. В новых условиях деревенские священники избрали для себя стратегию полной лояльности к имперской власти, которая гарантировала им относительное благополучие, могла защитить от произвола землевладельцев, а их детям обеспечить возможность социального успеха. Из среды уже православного (бывшего униатского) духовенства вышли многие деятели «западнорусского» направления, которые считали Беларусь западной окраиной России и не видели смысла в создании литературного белорусского языка.
Ликвидация унии имела значительные последствия для религиозности сельского населения Беларуси. Грубое вмешательство государственной власти в религиозную жизнь заметно подорвало авторитет церкви и духовенства в глазах крестьян. Об этом свидетельствуют многочисленые исторические источники второй половины XIX — начала XX в. Так, псаломщик Иван
159
Янковский П. Протоиерей Михаил Бобровский // Литовские епархиальные ведомости. 1864. № 2. С. 65.
160
НИАБ в фодно. Ф. 1. Оп. 27. Ед. хр. 230. Л. 123-124.
161
НИАБ в Гродно. Ф. 1. Оп. 27. Ед. хр. 230. Л. 24 об.
162
НИАБ в Гродно. Ф. 1. Оп. 27. Ед. хр. 708. Л. 58.