Страница 12 из 14
Софи Нонине.
Нет, никто пока не называл её так, вообще ещё никак не называли и не выделяли из остальных. Но Лаванда безошибочно узнала эту всегда ускользающую, почти неуловимую тень. Немного нелепая, похожая то ли на мальчишку, то ли на девчонку-сорванца, она мелькала то там, то здесь на перекрытых войсками и баррикадами улицах Ринордийска.
На одном из фото — Лаванда внимательно вгляделась в него — камера успела поймать Софи возле загоревшегося торгового центра, когда она на секунду обернулась, покидая это место. Порыв ветра откинул назад тёмные волосы, за которыми постоянно скрывалась Нонине, и лицо её в отсветах пламени было переменчивым и потусторонним — будто она была не живым человеком, а призраком, спустившимся на поле битвы.
Кто это — явление будущего или случайный фантом? Надежду несёт или погибель? Тогда ещё никто не мог знать.
Несколько месяцев, и вдруг — радостная новость: Чексин побеждён! Отряд Сопротивления захватил его резиденцию, а сам президент, засидевшийся на своём месте, оказался в плену. Так сообщала передовица одного из основных государственных изданий, которое прежде упоминало Чексина не иначе, как с учётом его абсолютной непогрешимости. А уж как пестрели вырезки из оппозиционных газет и журналов…
Как именно развивались события в ночь переворота: как сумели повстанцы пробраться в неприступное здание резиденции, как справились с охраной и добрались до самого Чексина, — этого никто точно не мог сказать. Сами участники событий, когда им задавали такой вопрос, только мило улыбались (или не очень мило, уж как умели) и ограничивались общими фразами о взаимовыручке и вере в победу. Но в одном они все сходились: без Софи Нонине этой победы бы не было. Одолела Чексина именно она.
Это случилось на исходе октября…
Ноябрь прошёл в смятении и эйфорической суматохе. Пока заканчивали с оставшимися сторонниками «режима», пока обнаруживали и обезвреживали тех, кто под шумок хотел договориться с иностранными интервентами, пока… Да мало ли находилось дел в первые дни свободы, и мало ли проблем вставало теперь на каждом шагу. Нонине в эти дни почти не появлялась на публике, хотя о ней говорили повсеместно. Только один раз — на публичном, пусть и неофициальном суде над Чексиным: не произнося речей, она только дала отмашку, бросив «Пусть его судит народ». (Эта короткая фраза привела всех в восторженное умиление: Софи Нонине — с простыми людьми).
Народ осудил: толпа разорвала Чексина на части.
В начале декабря, в тёмные и холодные дни первой зимы, столица стояла необычно притихшая, малолюдная. Страна, — теперь хорошо можно было различить это, — зависла на самом краю.
Казна была выпотрошена, все связи — нарушены, будничное течение жизни — сбито и остановлено. На окраинах ещё полыхали пожары войны, а в Ринордийске обыкновенные пожары только начинали затухать. Равнодушная к людской суете, сверху их присыпала пороша.
Нужен был кто-то главный, кто-то, кто будет решать и возглавит всё, кто спасёт от неминуемой гибели и скажет, что делать дальше.
Очень быстро речь зашла о Софи Нонине (спонтанно или с чьей-то подачи — было уже не суть важно). Теперь все хотели видеть во главе государства только её: ведь это она освободила их всех от Чексина.
Та минута, когда они вручили власть ей — своей новой правительнице — была навсегда запечатлена в вырезке из старой газеты. Чёрно-белая фотография вобрала всё: Софи, стоящую на старой крепостной стене, толпу курток и шапок внизу, тёмное хмурое небо… Небольшое усилие — и можно было увидеть это как вживую, так, как оно, наверняка, и происходило в тот день… Или почти так. Вот она, Софи: большая, чёрная, фигура немного в возвышении, но не слишком высоко. Глухое чёрное платье до земли, плечи укутаны — нет, ещё не плащом — только короткой пелериной из крысиных шкур. Лицо осунувшееся и обветренное, как у всех присутствующих: тяжёлые теперь времена. Она почти не движется, только ветер слегка треплет тёмные космы волос, на них белыми хлопьями падает снег. Взгляд её мрачен, но полон решимости.
— Кто-то должен взять на себя ответственность за то, что происходит, — говорит Софи твёрдо, щурясь на ветру. — Ответственность за всех здесь присутствующих, за всех жителей страны. Кто-то должен повести теперь всех вперёд. Нам нужен правитель. И это вы, граждане страны, должны его выбрать.
Люди толпятся внизу и, задирая головы, смотрят на неё. На лицах — тревожное ожидание и надежда. Сначала они молчат, лишь невнятный шёпот ходит по толпе. Потом кто-то подаёт голос:
— Пусть Нонине будет правительницей!
— Да, пусть Нонине!
— Пусть Нонине правит нами!
— Нонине!
— Нонине!
— Нам не нужно никого другого!
Усталая улыбка появляется на лице Нонине, а в глазах, кажется, блеснули слёзы. А может, и нет.
— Спасибо, — произносит она тихо, но её всё равно слышат, и ликование разносится в ответ.
— Спасибо! — повторяет Софи громче, встряхивает головой, откидывает волосы и, выступив на шаг вперёд, начинает говорить — много, горячо и убеждённо.
— Сейчас мы должны обратить взоры в будущее, — говорит она. — Разруха, застой, беспредел правительственной элиты длились годами, и мы ничего не могли поделать с этим. Но теперь мы вместе положили конец безобразию, и пора вступить на новый путь, путь нашей новой жизни. Да, нам будет нелегко — всегда нелегко вставать из пепла и грязи. Но мы справимся, как справлялись уже не раз с теми трудностями, что подкидывало нашей стране течение истории. Здесь и сейчас начинается дорога, по которой мы выйдем в светлое и радостное будущее, то будущее, которого мы действительно заслуживаем. Я поведу вас.
Они смотрят на неё, не отрывая взгядов, внимая каждому слову. Они верят Софи Нонине и готовы следовать за ней, готовы делать то, что она скажет.
Кем бы ни была Софи Нонине, она сдержала обещание и повела их. Наверно, она знала, куда. А может, и нет.
Это было трудное время. Во второй год правления Нонине ко всем прочим неурядицам добавились капризы природы: после летних пожаров по всей лесной полосе выдалась неспокойная зима. Снежные бураны как бы в насмешку перекрыли только лишь восстановившие работу автомобильные пути и железные дороги, страна была на грани транспортного коллапса. Ещё больше пострадал прибрежный север: разбушевавшаяся стихия выгнала из берегов моря, многие селения были сильно порушены, иные просто перестали существовать.
Впрочем, едва ли Нонине могла что-то с этим сделать. Она в это время гасила войну на юге, та всё не собиралась утихать. В какой-то момент Софи даже сама покинула столицу и отправилась на поля сражений. Так, по крайней мере, говорили. Точно то, что в Ринордийске в этот момент её не было.
Несколько месяцев — и конфликт был задавлен. Некоторые замечали, что можно было обойтись и меньшей кровью, кто-то сетовал, что Нонине связалась с местными отбросами общества и привлекла их на свою сторону, что, якобы, и решило исход дела. Но, по правде, все вздохнули с облегчением: начинало ведь уже казаться, что бои никогда не закончатся. В глазах людей Нонине была теперь, помимо прочего, победительницей и миротворцем, а в статьях тут и там мелькало тихо, не для официальных заявлений, но уважительно, что она «натравила крыс на своих врагов».
Медленно, шажочками, но, кажется, начиналась нормальная жизнь — какой она и должна быть и какая успела подзабыться.
От новых номеров веяло успокоением — неужели смогли пережить? — и надеждой на лучшее. Не ползали больше сепаратистские настроения за Тусконским мостом, начинали работать давно заброшенные фабрики и предприятия, в Ринордийске, в Турхмановском парке, заработали фонтаны, что были отключены уже много лет. Не всё делалось сразу — так и не могло быть, все прекрасно понимали. Но ощущение, что путь вперёд открыт, превалировало над всем остальным и превозмогало все временные невзгоды.
Больше всего ощущением этим наполняли речи самой Нонине. Раз за разом повторяла она одно и то же: мы теперь будем жить по-новому, мы будем жить совсем по-новому, мы уже живём по-новому…