Страница 4 из 171
Блок писал о Древнем Риме, а думал о русской революции. Его выводы основывались на логике реальной жизни, к ним своими собственными путями не могли не прийти и другие его современники. Когда еще так тесно и непосредственно связана личность с общественными событиями, как не в дни революции? Драматизм и ответственность судеб в эпоху революционной ломки повышали ответственность художника необычайно круто.
Своему лирическому герою автор «Браги» придавал черты человека дела. Но за его поступками стояли глубокие переживания, их невозможно было скрыть, они выплескивались в стихах интеллектуальной насыщенности. И еще — поэтического дыхания, емкого и потому — сквозь все смысловые и речевые сложности — естественного. Такого дыхания хватает и на длинные периоды, которые не кажутся длинными опять-таки в силу естественности голоса и глубины чувства:
Баллады порой заслоняют раннюю тихоновскую лирику, но ключ к ним — в ней. Автор двух книг занял место в ряду первых поэтов страны, потому что интуитивно угадал запросы читателей, точнее сказать — благодаря складу своего таланта оказался в состоянии ответить на них. Любовную лирику в ту пору вселенских катаклизмов презирали, отрицали и тем самым отдавали на откуп последышам декадентской поэзии, эпигонским виршеплетам, а то и просто ремесленникам и халтурщикам, спекулировавшим на тоске читателей по лирике простых и естественных личных чувств. Образовавшийся вакуум не мог оставаться незаполненным. И историческое значение лирики Есенина и Тихонова первой половины 20-х годов заключается в том, что они повернули людей «лицом к стиху».
Революция, провозгласив социальное освобождение, принесла и духовное освобождение личности. Но если свергнуто вселенское рабство миллионных масс, то как же не бросить в очищающий костер и любовное подчинение? Вот почему постоянен в тихоновской лирике мотив борьбы характеров, которые не ждут преклонения, но и не хотят зависимости. Уходя из мира стяжательства и собственничества, герой оставляет там и эгоистические притязания. Он не кинется с ножом или винтовкой на соперника, к которому ушла его возлюбленная. Он страдает, но не обвиняет ее, так как признает и ее право на свободу чувства и выбора.
Эта свобода не имеет ничего общего с беспринципностью, распущенностью. В том-то и заключается нравственное величие такой свободы, что она дает простор всему человечному в человеке. Любовь свободна, но свобода требует ответственности чувств. Вот почему так высоко ценят герои Тихонова искренность, преданность, верность. Это высокий нравственный уровень взаимоотношений, отход от которого выводит человека за грань человеческого. Но как же дорого то, что достается лишь путем нравственного подвига! Настоящая любовь, непокупаемая и неподкупная, дороже всего на свете и всюду на свете — она: «и на глине, и на алмазе Рука твое имя всегда найдет» («Еще в небе предутреннем и горбатом…»).
Противостоя моральному упрощенчеству, духовному нигилизму, лирика Тихонова содействовала складыванию новых общественных отношений, выработке новых норм морали. Устремленная в будущее, лирика «Браги» в 20-е годы (да и позднее!) сыграла большую роль в борьбе за человеческое в человеке.
А. Селивановский назвал первые книги Тихонова «единственным явлением в мировой поэзии»[14], имея в виду жизнеутверждающий характер стихов одного из представителей того поколения, которое на Западе, вернувшись с мировой бойни, оказалось «потерянным». Но ранние книги Тихонова исключительны и с других точек зрения. При всей их тематической широте в них нет пестроты и разбросанности. Тихонова упрекали за то, что в некоторых его ранних стихах было отражено представление о революции как о процессе стихийном, что, впрочем, было свойственно многим писателям в ту пору (Вс. Иванов, А. Малышкин, Б. Лавренев). Важнее другое: отвергая путь лозунговой публицистичности, схематического упрощенчества, молодой автор четко определял основное направление своих творческих устремлений. Революция для него — не тема, а мировоззрение. И весь его «строчечный фронт» объединен общей идеей, общим «направлением удара».
В первых книгах Тихонова были отражены впечатления от мировой и гражданской войн. Но вскоре в права вступает уже послевоенная реальность, обозначая новый конфликт — между высокими идеалами и мелочным бытом. Для самого поэта быт мало что значил, он не признавал его власти — ни материальной, ни нравственной. Однако социальные контрасты периода нэпа бросались в глаза. Именно в те годы в стихах Тихонова начинают варьироваться образные формулы романтической неуспокоенности: «Я не верю законам покоя». Стремясь «свежесть занозить», поэт приветствует «чудный эликсир неизвестности», его влечет «темный жар предчувствий», он ратует «за ветер, против духоты». Тихонов не отступает перед «птичьими потрохами» нэпа, готов «перетряхнуть зимовье». В его поэзии активизируются, становятся постоянными романтические образы ветра, песен, свежести: «под свежим мирным знаменем»; «за свежесть — наш стакан».
Красота человека — в свободе, характеризуемой богатством духовного начала. Молодой поэт принимает эту заповедь романтического искусства. Романтическим является также декларируемое им превосходство духовного богатства над материальным. Разрушая старое общество, революция разрушает и присущий ему «принцип» эгоизма, корысти, стяжательства, — его смело одолевает устремленное в будущее гуманистическое чувство всечеловеческого братства. Поэт бичует мещанство и обывательщину, которые в годы нэпа способны были, казалось, взять реванш.
В стихотворениях «Гулливер играет в карты», «Ночь в гостях», «Над стадионом Ленина…», «Между прочим» и других отражены раздумья поэта о социальных коллизиях периода нэпа и проблеме мещанства. Стихи того времени, сгруппированные в циклы («Городской архипелаг», «Иронические стихи»), составили четвертую книгу поэта «Зверинская, 2» (адрес автора), издание которой не состоялось. Но стихи, предназначавшиеся для нее, и теперь интересны своеобразием идейно-эстетических поисков автора.
Смятенность чувств перед стихией разгулявшегося было мещанства характерна для ряда поэтов начала 20-х годов (С. Есенин, Н. Асеев, Э. Багрицкий, В. Кириллов и другие). Общий вывод Тихонова в циклах 20-х годов, однако, оптимистичен: он верит в созидательную силу революции, обращается к изображению коллективного труда на благо народа. Интересно образное воплощение темы: в стихотворении «Гладиатор», например, олицетворением мещанства явился образ вепря. «Нет сомнения, — писал Н. Коварский, — в этих драматических ситуациях, связанных с образом поэта — героя лирических стихотворений, — очевидны элементы литературной условности, стилизации, несколько наивного романтизма»[15].
Период после выхода «Браги» был временем напряженных творческих исканий. После 1922 года, когда были написаны в основном все баллады, Тихонов в значительной мере обновляет свою манеру письма. «Афганская баллада» (1923) отличается от других баллад, написанных чуть ранее, своей ритмической свободой, сменой стихотворных размеров, прозаизацией поэтической речи. Автор отказывается от единообразия ритма, в большей мере подчиняя его логическим ударениям, изменяет лексику и стиль в пределах одного стихотворения, меняет ракурсы повествования.
Стихи Тихонова стали темой специальной дискуссии на страницах ленинградской «Красной газеты». Обвинение поэта в формалистичности творческих поисков получило решительный отпор со стороны И. Оксенова, В. Саянова, В. Друзина. Отмечалась подчиненная роль художественных приемов исканиям идейным. Борьба за совершенствование формы была для Тихонова борьбой за наиболее убедительную реализацию крупных творческих замыслов.
14
А. Селивановский, В литературных боях, М., 1963,с.469.
15
Н. Коварский, Николай Тихонов, Л., 1935, с. 20.