Тревожные рассветы

После того как старшина с горячим ответным чувством «обработал» Свиридова, а потом они весь этот ритуал повторили по второму и третьему разу, бегая по очереди к леденящей купели Тетроцхаре, между ними установилось полное взаимопонимание. Старшина будто и позабыл, что собирался «вправить мозги» Свиридову. А может, он знал, что этого уже не требуется. Может, он догадывался о чём-то. Только перед глазами у Свиридова всё стоял сойченковский шрам — сизая безобразная борозда по живому розовому телу. «Зверь он и есть зверь, — подумал Свиридов. — Кончать с ним надо…»

— Шакал — он, конечно, не селезень, — говорил между тем старшина, — но клюнуть может. Удумал ты тут с понятием. — Разговор между ними принял теперь совсем другой оборот. — Добуду я тебе этих подсадных, так и быть. Завтра же привезу. Дидок тут один есть в районе. Вот у него и водится это добро.

И, помотав лобастой головой, заключил с одобрением:

— Ну и бисова дытына!

Подсадные были в самой поре. Свиридов сразу это заметил, только взглядом скользнул по садку. Четыре серых, в коричневу́, кряквы с зеркальцами на крыльях и красавец селезень — изумрудная голова, сорочий глаз. Слово своё Сойченко сдержал.

Арстан тоже не сплоховал. Свиридов уже знал, что голубей в деревне держат три двора — Алиевы, Залбековы и Рагимовы и что лучшие были у ага Смаил Рагимова, семидесятилетнего старца, внук которого Талват, по прозвищу Ябеда, учился с Арстаном в одном классе. Этот самый Талват хвастался как-то, что у деда есть ещё пара редких чёрных карьеров, которых он сберегал пуще собственного ока и выпускал очень редко.

Тут же Арстан получил от Свиридова новое задание: сдружиться с Талватом, бывать у него дома, узнать семью. Свиридова заинтересовала пара чёрных карьеров. Он был неплохим знатоком голубей и знал, что чёрные карьеры отменные почтари, двести — триста километров для них не расстояние. Что, если Смаил-ага и есть тот самый неизвестный, что сигналит резиденту с нашей стороны?

Арстан неожиданно воспротивился: «Дружить с Ябедой? Никогда!»

Пришлось Свиридову терпеливо объяснить ему, в чём дело. Вообще с Арстаном договориться было непросто. У него было собственное представление о рыцарских качествах человечества, по-детски наивное, но чистое и непоколебимое. Уже через несколько дней он отвёл Свиридова в сторону и, дрожа от возбуждения и обиды, спросил:

— Я слышал, ты хочешь идти в засаду с Куприхиным. Ты предал меня!

— Нет. Я хочу поручить тебе более важное задание. Кроме тебя, его не выполнит никто.

— Хорошо. Говори.

— С завтрашнего дня постарайся подольше задерживаться у Рагимовых: учи уроки с Талватом, играйте. Как только старик запустит своих чёрных карьеров, сообщишь мне. От этого и будет зависеть: возьмём мы резидента или не возьмём.

— Ты не врёшь? — спросил Арстан с недоверием; видно, его смутила лёгкость задания.

— Я никогда не вру, — ответил Свиридов.

— Хоп, — подражая брату, сказал Арстан. — Я берусь выполнить это задание.

— Вот и ладушки, — сказал Свиридов, повеселев. — А сегодня, когда будешь у Талвата, проговорись ненароком, что, мол, пограничники ждут резидента в ущелье, готовят там засаду.

— Ты что! Это же военная тайна! — глазёнки Арстана вспыхнули огнём, и весь он подобрался, как тогда в сушилке, когда готов был один перед всей заставой вступиться за Свиридова.

— Ты не прав, — спокойно сказал Свиридов. — Это называется «военная хитрость».

— Военная хитрость? — недоверчиво, переспросил Арстан, всё ещё насторожённо поглядывая на Свиридова.

— Конечно. Если Смаил-ага действительно сигналит резиденту, то он тут же пошлёт своих почтовых предупредить, что его ждут в ущелье. Значит, Шакалу придётся искать другой путь. И тем больше у нас шансов, что он выберет озеро… Понял?

— Понял.

— Тогда действуй!

Назавтра Арстан примчался на заставу, точно взмыленный жеребёнок, с трудом переводя дыхание. Нашёл Свиридова, схватил за руку, едва вымолвил:

— Смаил-ага …голубей…сейчас…чёрных… — и указал в небо.

Обычно невозмутимый, Свиридов просиял всем лицом и хлопнул Арстана по плечу:

— Молодчина, Лев!

Приспела пора действовать.

Свиридов неспроста остановил свой выбор на Куприхине. Одессит мог не только позабавить заставу шуткой. Он был смел, хитёр, ловок, отлично стрелял и — что самое главное — всё делал с огромным желанием утвердить себя, показать, что он, Куприхин, может всё, причём делал это на совесть. В трудную минуту на такого человека можно положиться.

Когда Мусапиров спросил у Свиридова, кого бы он хотел взять с собой в засаду, тот без долгого раздумья назвал Куприхина. Лейтенант выбор одобрил.

Сам Куприхин принял это как должное. Во всяком случае, вида не подал. При встрече спросил у Свиридова как ни в чём не бывало:

— Слушай, Свиридов, ты здорово на кого-то похож. Вот только не припомню — на кого. Но что похож, это факт. А?

— A-а, — отмахнулся Свиридов с хорошим чувством. Ему понравилось, что Куприхин не лебезит, не заискивает. Пуще всего не любил этого Свиридов. Выбрали-то по заслугам, а не за красивые глаза. А может, он ничего и не знает? На всякий случай спросил: — Лейтенант тебя вызывал?

— А как же!!

— Ну, что скажешь?

— А ничего. Впрочем, желаю знать: завещание когда писать, сейчас или потом?

— Нашёл время шутки шутить, — недовольно буркнул Свиридов.

— Хорошенькие шутки, — по-прежнему усмехаясь, возразил Куприхин. — Вы мне говорите: «Куприхин, идите под два парабеллума!» А я вам спокойно отвечаю: «Я интересуюсь это знать, чем всё кончится?» Резонно?

Свиридов помолчал, теряясь в догадках: «Разыгрывает он, что ли?» Сказал, что думал:

— Когда идёшь на зверя, пятки не смазывают. Смазывают оружие.

— Понятно, Свиридов. — Куприхин по-прежнему улыбался: — Гарантий не даёшь, значит?

— Гарантий не даю.

— Хорошо, это уже мужской разговор. В таком случае в моём лице вы имеете типа, который в силу врождённого характера любит потрепаться, но который никогда не подведёт. Вот вам моя рука! — Одессит любит обставить всё должным образом.

На том они и расстались, но не надолго.

У Свиридова оставался нерешённым один важный вопрос, который он в сутолоке дел всё откладывал на потом, но который заботил его не меньше других, более объёмных и важных дел, связанных с поимкой резидента. Он слишком хорошо помнил слова Сойченко, чтобы не пренебрегать мелочами. Мелочей на границе не бывает.

Короче, он замыслил небольшой эксперимент, и ему требовались совет и помощь Куприхина.

— Слушай, Куприхин, — доверительно обратился он к Мите-одесситу, — а почему при оклике неизвестного на границе: «Стой, пропуск!» — обязательно надо говорить громко?

— А ты спроси у того дяди, кто инструкцию сочинял, — невозмутимо ответил Куприхин. — Он, поди, больше нашего по границе потопал.

— Ладно. Ну, а пугаешься ты, когда ночью тебя вдруг проверка шумнёт громко? — закинул Свиридов удочку с другой стороны.

— Сначала было, вздрагивал, — признался одессит. — А теперь и ухом не веду. Вот ей-богу. Мне «Курок» — я им «Курск», «Мушка» — «Минск», «Прицел» — «Пинск», «Приклад» — «Подольск» и так далее. Привычка.

«Любопытно, — подумал Свиридов. — А ведь Шакал тоже стреляет на громкий оклик. Это тоже привычка? А что, если этот самый оклик произнести непривычно — тихо или шёпотом? Как это подействует на психику? Непривычное даже зверя выводит из себя, а тут всё-таки человек…»

Как только свечерело, Свиридов подстерёг Куприхина у бани, когда он нёс для сушилки охапку дров. Только тот из-за угла — он ему шёпотом чуть ли не в ухо: «Стой, пропуск!» Куприхин столбом телеграфным замер и онемел, только дровишки по сапогам — стук-стук — посыпались. Секунды три столбычил. Потом заикаться стал.