Loving Longest 2

«Можно кого-то любить просто так… желать счастья…» — сказал ему Келегорм, когда они прощались.

И потом он словно услышал у себя в голове мягкий, чуть в нос, насмешливый голосок сестры Элеммакила:

«А вот по-моему, Келегорм не женился потому, что не мог решить, кого он больше любит, Аредэль или Фингона».

Среди развалин Ангбанда Ульмо увидел маленькую фигурку. Белокурый Арминас рыдал, сидя на резной створке ворот (той самой, которую пришлось разбить Нерданэль). Ульмо подошёл к нему и похлопал по плечу.

Облик Арминаса развеялся, как пыль.

— Ильмарэ, ну перестань плакать, — сказал Ульмо. — Она вернётся. Я уверен в этом.

Служительница Варды встала и смахнула слезу. Обломки колонн и плит вокруг неё отражали исходившее от неё золотисто-зелёное сияние.

— Она больше не любит меня, — сказала Ильмарэ. — Я больше не её дорогое дитя.

— Ильмарэ, а чего ты хотела? — развёл руками Ульмо. — Зачем ты вмешивалась в чужие дела? Зачем покрывала Финарфина? Зачем проболталась Маэглину про то, что Варда отправилась в Ангбанд, чтобы спасти Финголфина? А если бы Маэглин рассказал об этом Мелькору?! И зачем ты сказала Анайрэ, что Аредэль умерла? Ты-то не могла не знать, что это не так. Ты видела, что Анайрэ в отчаянии. Почему ты поступила так жестоко, Ильмарэ?

— Я ненавидела Анайрэ, — ответила Ильмарэ. — Я же не могла не понимать, что происходит с Сулими… с Вардой! Анайрэ с самого начала, когда ещё пришла в Аман со своими сёстрами и братом, вызывала у меня неприязнь — тем, что была так похожа на Варду! На её истинное обличье. Мне всегда это казалось кощунством! А потом, когда я увидела, что моя госпожа, моя матушка полюбила этого эльфа!.. Никто, кроме меня, не замечал этого. Но это было так очевидно! Она избегала встреч с ним и с Феанором, она… Я так хотела, чтобы это прекратилось, чтобы те, кого я считала отцом и матерью, снова стали единым целым! А эта Анайрэ ещё и заняла её место! Я же понимала, что Финголфин взял её в жёны именно потому, что она так похожа на…

— Ильмарэ, теперь я тебя уже совсем не понимаю, — перебил её Ульмо. — Ты возненавидела Анайрэ за то, что она похожа на Варду и за то, что Финголфин на ней женился. Я бы на твоём месте думал наоборот: Финголфин вступил в брак и должен теперь забыть о твоей хозяйке, а Анайрэ спасла союз Манвэ и Варды.

— Наверно! — воскликнула Ильмарэ. — Наверно, я должна была так думать! Но я всё равно её ненавидела. Мне казалось, что раз Финголфин был избран Вардой, он должен был бы оставаться ей верным всю жизнь! Я так надеялась, что когда он узнает, что его жена погибла таким образом, он тоже наложит на себя руки. Но Варда так ничего и не сказала ему!..

— Вот это, конечно, мне тоже странно, — сказал Ульмо. — Женское благородство вообще странная штука, если это вообще подходящее здесь слово. Она явилась к Финголфину в облике Кирдана, рассказала о случайной гибели Анайрэ, но она не посмела рассказать ему о том, что это было самоубийство, — чтобы он не понял, что он свободен. Это ей, видимо, показалось неблагородным! Хотя он ведь даже не знал, кто скрывается под именем Кирдана и не подозревал, что та девушка-айну, с которой он беседовал там, в Валиноре, к нему настолько неравнодушна.

— Она теперь не захочет меня видеть, даже если вернётся, — сказала Ильмарэ.

— Я не знаю, дорогая, — сказал Ульмо. — Думаю, она понимает, что ты чувствовала к Анайрэ, но вряд ли она сможет простить тебе то, что ты фактически помогла Финарфину. Ты же не могла не понять, кто это.

— Манвэ так любил Финарфина, — сказала Ильмарэ. — Мне он никогда не нравился, но что тут поделаешь! Финарфин открылся мне тогда и сказал, что он-де прибыл сюда, в Средиземье, чтобы быть со своими детьми, тайно помогать им и тому подобное. Мы с тобой, помнишь, тогда побывали в Нарготронде как Арминас и Гельмир, и я удивилась, что он не отправился немедленно к своему сыну и внучке. Но Финарфин всегда был таким убедительным!.. И кстати, в отличие от тебя, я не знала, что настоящего Воронвэ он убил.

— И я не знал, — ответил Ульмо. — Оссэ помог ему скрыть тело, в том числе и от меня. Я понял это только намного позже. А ты теперь вернёшься в Аман? Или будешь ждать её здесь?

— Мне нужно обратно в Аман, — сказала Ильмарэ. — Я очень нужна Манвэ.

— Да неужели? — сказал Ульмо. — Я бы на твоём месте не надеялся.

— Не надеялся на что? — недовольно сказала Ильмарэ.

— На то, что Эонвэ когда-нибудь забудет Меассэ. Или Майрона, если на то пошло. Особенно после того, как он попросил Феанора сделать для него те браслеты.

Ильмарэ раздражённо фыркнула и исчезла в облаке золотисто-зелёных искр.

Дуилин уступил-таки просьбе своих товарищей по заключению — пойти поискать, не осталось ли в руинах Ангбанда их выживших соплеменников. Сам он думал, что, во-первых, вокруг зала и покоев Мелькора вряд ли кто-то выжил, и во-вторых, есть риск наткнуться и на раненого орка, который вряд ли поведёт себя дружелюбно.

К своему небывалому удивлению, они увидели, что среди груды мелких осколков и щебня, оставшейся от приёмной залы Мелькора, лежит почти невредимой огромная чёрная колонна. А на ней сидит очень раздражённый и унылый Маэглин, беспрерывно ругаясь себе под нос и бормоча что-то вроде: «Ну вот же свинство, ну что у меня за судьба такая, ну что ты тут поделаешь, вот хоть на этот раз хотел как лучше, и на тебе пожалуйста…»

Он поднял глаза на бывших соотечественников и продолжил, как будто бы уже обращаясь к ним:

— И главное, прикиньте, платье ещё такое надела серое, как бы скромно, а юбка с таким разрезом, якобы, чтобы мечом можно было махать. А бельё-то у неё там есть, нет? А он за ней-то как побежит… Эх…

Маэглин своим обычным жестом развёл руками. Он был безоружен и посмотрел на Дуилина как бы даже с упрёком. Тот опустил уже было поднятый меч.

— Ладно, — сказал Дуилин. — Пусть тебя судит король.

— Я не могу его судить, — сказал Тургон. — Я никак не могу быть беспристрастен. К тому же я не имею юрисдикции, чтобы судить его: наш отец исчез, и верховным королём нолдор сейчас фактически снова являешься ты, — и он обернулся к Фингону.

— Турукано, я не могу. Я правда не могу, — сказал Фингон. — Я никогда не выносил приговоров… Таких приговоров и по таким делам.

Тургон холодно, бесстрастно смотрел на него — как будто бы он был не любимым старшим братом, а незнакомцем, которого нужно ещё изучить и понять.

— К сожалению, королевского жезла я не могу тебе обеспечить, — сказал Тургон, — но думаю, ты и так справишься.

И он отошёл в сторону, как будто бы его это не касалось.

Фингон вцепился в сиденье своего деревянного кресла, заменявшего трон.

У Маэдроса похолодело в груди: как может Тургон подвергать старшего брата такому испытанию? Зачем?! Маэдрос испытывал ужас и омерзение, когда думал о поступках Маэглина, но само понятие казни было ему отвратительно.

Маэглина бросили на колени к ногам Фингона.

— Государь мой, — сказал Дуилин, — я не способен на самосуд, и оставляю решение вам. Но исполнение приговора мы можем взять на себя.

— Послушайте, — сказал Фингон. — Я сделаю то, о чём просит мой брат, но это будет мой последний приговор и последнее королевское слово как Верховного короля нолдор.

Остальные запротестовали, но Фингон жестом остановил их.

— Из того, что я сейчас скажу, вы сами поймёте, что я неспособен быть королём, — сказал Фингон. — Ломион… Понимаешь, Ломион, я готов был сам убить тебя, когда услышал, что ты натворил. Несмотря на то, что я полюбил тебя, как сына, когда ты попал в Гондолин. Тургон тогда написал мне и позвал к себе, и я три года провёл с тобой, пытаясь тебя обучить и воспитать.

— Спасибо, — буркнул Маэглин.

— От Гортаура я услышал о множестве способов тайного убийства, Ломион, — сказал Фингон. — Поверь, я мог бы устранить тебя во время одной из поездок на рудники или в Химринг — никто бы ничего не заподозрил. Я бы так и сделал. Но понимаешь… — Он слегка наклонился к Маэглину и продолжил: — Понимаешь, тогда, в Ангбанде, Гортаур заставил меня ухаживать за Тургоном после того, как… с ним так поступили. Я тогда пришёл к тебе в комнату. Стал убирать за тобой. У тебя было жутко грязно. Просто ужас. Я часа два потратил на то, чтобы вынести мусор, огрызки, грязные полотенца…