Loving Longest 2

— Келегорму, — самодовольно сказал Мелькор. — Взглянув на это, он сразу согласился служить мне. Разве это не прекрасно?

— Неужели такая трата сил стоит лояльности самого тупого из сыновей Феанора? — спросил Майрон. — Конечно, наш красавчик-блондин не хотел, чтобы его самого так перекосило…

Фингон — то, что осталось от него — подполз к чаше с водой и стал пить, прижав губы к ободку.

— Келегорм согласился служить мне в обмен на его смерть, — сказал Мелькор. — Самая лёгкая плата. Хотя может быть, и нет, — я столько сил потратил, Майрон! Жаль убивать его.

— Так не убивай, — пожал плечами Майрон.

— Ну нет, я обещал, — мяукнул Мелькор. — Я же обещал! Только это сделаешь ты, ладно? Мне правда как-то уже жалко становится. Я могу передумать! Убери его отсюда. Меня ждёт Готмог. Я оставлю тебе ключ от этого подземелья… пока. Завтра я ключ заберу. И вообще, тебе должно быть интересно сохранить его скелет.

Фингон к этому времени выпил воду и съел несколько варёных овощей из миски. Он, кажется, попытался оглянуться, поглядеть вверх (он почувствовал, что там кто-то есть, но не мог видеть и почти не слышал их), но свёрнутая шея не поворачивалась. Майрон заметил на ней своё изобретение — обеспечивавший послушание ошейник. Пленник привык к тому, что после еды его возвращали в яму и закрывали крышку. Но сейчас Мелькора не было слышно.

Майрон спустился вниз.

— Здравствуй, — сказал он.

— Майрон, — прошептал Фингон. — Это ты? Зачем пришёл?

— Чтобы убить тебя. Ему надоело, — кратко пояснил Майрон.

— Хорошо. Майрон, скажи, что… что с моим сыном?

— Он жив, здоров и на свободе. Пока, — неохотно ответил Майрон.

Майрон пригляделся к его телу. Да, такой скелет должен смотреться необычно. Даже не поймёшь, наверно, сразу, что это за существо, если не видеть череп. Если убрать череп, будет похоже на какую-то глубоководную рыбу. Но как же мерзко это выглядело! Он подошёл ещё на полшага, и Фингон чуть отполз в сторону.

— Любопытный скелет. Да и печень тоже… интересно… Но мне даже неприятно тебя трогать, — признался Майрон. — Подожди, я что-нибудь сюда принесу, чтобы тебя положить и отнести в лабораторию.

Через четверть часа Майрон вернулся с большой птичьей клеткой.

— Полезай туда, — сказал он.

К этому времени Фингон уже примирился с мыслью, что его, наверное, будут заживо анатомировать.

Лишь бы всё кончилось.

Иногда Фингон думал, что его одинокой, потерявшей надежду душе там, за гранью, будет ещё страшнее. Но физическое существование стало слишком невыносимо.

Мелькора трудно было назвать приятным собеседником, да и вообще собеседником: за двадцать три года общения с ним Фингон окончательно убедился, что он безумен и отвечает только на свои мысли. Других он замечал только тогда, когда они делали что-то своё — нет, даже не против его воли: Мелькора неизменно раздражало, когда происходило что-то такое, что он мог бы сделать сам или принять в этом участие. Неудивительно, что Феанор, хватавшийся за всё, во всём преуспевавший, каждый день высказывавший новые мысли и осуществлявший их, вызывал у Мелькора наибольшую ненависть. Фингону иногда даже начинало быть жаль его — как же тяжело существовать с такой всеобщей, не знавшей никаких исключений завистью в душе!

Клетку прикрыли тканью, она качалась; Фингон слышал голоса орков, людей; иногда прорывался нервный синдаринский говорок, явно принадлежащий лесному эльфу. Сейчас, после стольких лет безысходного одиночества, он готов был заплакать от счастья при мысли, что на свете существует не один Мелькор — как бы это ни было неприятно Мелькору, есть и другие живые существа со своими мыслями, страхами, желаниями.

Именно это нравилось Майрону и этим он всегда любил управлять.

Майрон остановился посреди коридора, перекинулся с кем-то парой слов на талиске, одном из языков Людей; потом постоял, словно раздумывая, свернул куда-то, открыл небольшую дверь (края клетки задевали за неё) и пошёл вверх по лестнице. Становилось всё холоднее и холоднее. Фингон стал догадываться, что на улице зима.

Майрон поставил клетку и сдёрнул ткань. Они стояли на вершине огромной башни; дул сильный ветер и по серым камням струилась позёмка. Маленькие, плотные сугробы снега жались к зубцам ограды. В разрывах серого небосвода виднелись крошечные бледно-голубые лоскутки.

Майрон достал из одежд небольшой меч.

— Мне вылезти? — спросил Фингон.

— Нет, просто высунь голову. Этого достаточно.

— Зачем ты принёс меня сюда?

Майрон пожал плечами.

— Сам не знаю. Наверное, подышать воздухом. Находиться там было тяжело даже мне. Не бойся, я просто отрублю тебе голову. Или могу просто оставить здесь, кстати.

Фингон закрыл глаза. Холодные крупинки снега падали на его брови и ресницы.

— Хотя всё может быть и проще, — продолжал Майрон. — Я могу отнести тебя в лабораторию и просто посмотреть, как ты умрёшь. Пожалуй, я так и сделаю.

— Зачем тебе тратить так много времени? — с трудом выговорил Фингон. Весь клубочек его скрюченного тела пронизывал холод.

— Много? — Майрон рассмеялся. — Нет, мой милый. От силы часа три. Или даже меньше. Ты не понимаешь? Мелькор искусственно поддерживал в тебе жизнь всё это время. У тебя смяты, как тряпка, лёгкие, перекручена печень, во всех органах брюшной полости торчат осколки рёбер. Мне продолжать? С этим жить нельзя даже эльфу. Я могу продлить тебе жизнь, но от силы часов на десять-двенадцать — я не Мелькор.

— Я и сам не хочу жить, — Фингон вздохнул с облегчением и почувствовал, как ему становится тепло. — Не хочу. Рад, что всё будет так быстро.

— Не хочешь? — Майрон вертел меч в руках — всё быстрее и быстрее. — Вот прямо совсем-совсем не хочешь?

— Нет, и меня ничто не заставит хотеть жить дальше.

— А хочешь я тебе кое-что покажу, а? — сказал Майрон. — Спорим, ты захочешь? Ещё как захочешь?

— Нет, такого не может быть, Майрон, — Фингон напрягся, потом вспомнил — нет, Майрон же сказал, что Гил-Галад на свободе… да и что он мог бы сделать для сына в таком виде?

Майрон закрыл дверцу клетки, чуть не ударив Фингона по лбу; потом взял её и стал снова спускаться. Фингон не мог понять, как они идут: двери открывались, закрывались, они спускались, поднимались снова, поворачивали; прошло, наверное, почти четверть часа.

Наконец, Майрон поставил клетку. За тканью загорелся ровный, мягкий свет; здесь чем-то приятно пахло, воздух был чистым и свежим. Но Фингон уже начинал чувствовать, что задыхается: Майрон был прав, дальше существовать вне своей тюрьмы он не сможет.

Ткань поднялась. Фингон заморгал и посмотрел сквозь прутья.

Он в голос заорал бы, если бы мог, если бы губы и лёгкие его слушались.

Он увидел Финголфина, лежавшего на великолепном позолоченном ложе, на тёмно-серебряном покрывале; он был одет в лиловые, вышитые серебром одежды. Длинные тёмные волнистые волосы были аккуратно расчёсаны; на лбу сверкала тонкая серебряная диадема с крупным бриллиантом.

— Красиво? — спросил не без самодовольства Майрон.

— Это не он, — прошептал, наконец, Фингон.

— Это твой отец, — сказал Майрон.

— Нет. Нет, это не он. Нет. Невозможно. Что… что ты с ним сделал? Что ты с ним делаешь?!

— Ничего, — пожал плечами Майрон. — Он мне просто нравится. Это же красиво, правда? В отличие от того, что сделал с тобой Мелькор.

— Как тебе удалось… сохранить его? — спросил Фингон.

— Я превратил в него труп случайного эльфа-нолдо, который остался на поле брани, — ответил Майрон. — Мне удалось обмануть всех. И орлов, и Тургона, и даже тебя. И даже Мелькора — он тоже верит, что Финголфин мёртв. А он просто спит.

Майрон поднёс клетку к изголовью ложа.

Стало видно, что грудь Финголфина чуть вздымается. Майрон протянул руку, прикоснулся ко лбу Финголфина — и Фингон увидел, как колыхнулся от его дыханья мех на рукаве кафтана Майрона.

— Нет… нет… — сказал Фингон, выдыхая из последних сил. — Нет, нет, так нельзя!.. Не мучай его. Пожалуйста…