Страница 10 из 16
Несколько лет жил инкогнито. Писал, думал… К сожалению, ничего не могу показать, на полке этого нет, хганю в укгомном месте, в Швейцагии. Так вот. Когда спохватился — было поздно: товагищи все уже гешили за меня.
Мое появление было бы пгосто политическим идиотизмом. Я занялся своим здоговьем. Изучал йогу, пегестал читать газеты — кгугом твогилось что-то непонятное… Изгедка пегеписывался с Сашей, мы знаем дгуг дгуга еще с гимназии. В общем, не стоит и вспоминать, что было — того уже не вегнешь…
Ваня впился в очертания стариковской тени. Голова, плечи… до ужаса знакомые черты… Тень зашевелилась. Буднично звенел о блюдце стакан.
Руки у Вани задрожали в нервном тике.
Очнулся он в избе у Манящи, с мокрым полотенцем на лбу. Как ни старался он вспомнить подробности встречи, всплывало одно: шел он, перебирая руками колья плетня, а в небе висел колдовской серпик луны, и зеленые огни — парами светились позади в темноте. Глаза не то собак, не то волчьей стаи.
Настал день, когда Чмотанова разбудил невнятный гул и ропот. Он выглянул, зевая, в окно и замер с разинутым ртом: площадь была запружена населением. Голокомчане мялись, переговаривались, ждали выхода вождя. Заводской гудок проныл двенадцать часов.
Чмотанов почувствовал нехорошее и подумал, не позвонить ли в милицию. Не без досады он вспомнил о поспешной и непродуманной ликвидации следственных органов.
— Ванюшка! Что ж теперь будет?! — пугалась первая дама города Маня, стоя у окна в ночной рубахе из голландского полотна.
Вбежал, тяжело дыша, единственный комиссар Аркаша.
— Ванька! — кричал он. — Беги! Бить будут!
— То есть как?
Зазвенело стекло в отдаленном конце зала заседания.
Ропот толпы усилился. Ваня спешно натягивал штаны. С нижнего этажа слышались мощные удары в дверь.
— Пора говорить с народом, — решительно сказал Ваня.
Он вышел на крыльцо горсовета. Толпа замерла. Так привычен и ясен был дорогой образ, что впору было повернуть и терпеть.
— Товарищи! — гаркнул Чмотанов. — Что привело вас сюда, друзья мои, братья и сестры? Почему вы не на своих родных фабриках и заводах, не на полях ваших? Они принадлежат вам, ступайте трудиться!
— Курева нету, — юродиво заныли в толпе.
— Жратвы мало! — басом рявкнула баба в грязном тулупе.
— То есть как мало? — грозно спросил Ваня. — Что, так уж всё и слопали?
Толпа утвердительно засопела.
— Можно сказать, нету пищи, Владимир Ильич! — бойко крикнул инженер игольного комбината.
Ваня растерялся. Все долго помолчали.
— Вы бы позвонили в центр, пусть эшелон с колбасой пришлют! — посоветовали бабы.
— Накорми, накорми! — разгуживалась толпа. — Накорми, и чтоб еще запас был! Твои мы, если накормишь, в столицу пойдем, если б надо.
— Иль не веришь нам?! — прорвался вперед плотник номер один. — Да я для тебя… руку отрублю! Хошь?
— Отруби, — рассеянно сказал Ваня, думая, где достать колбасы и хлеба.
Плотник крякнул, побледнел и вынул топор.
— Товарищи! — плачущим голосом сказал он. — Вот, для родного Ильича руки не пожалею!
Стало тихо. Плотник поднялся на крыльцо и поплевал на ладони. И положил правую руку на перила крыльца. Потом подумал и положил левую.
Высоко над головой лучший плотник занес блеснувшее лезвие и — жахнув — ударил. И промахнулся.
Толпа крякнула, ничего не поняв, и присела. Плотник упал в бессознательном состоянии.
— Виданное ли дело — людей калечить! — заголосили бабы, а пуще всех визжала красавица Полина, жена плотника.
— Ай, какой мастер был! Ай, где ж теперь заработка возьмет! Гроба дрянного сколотить не сможет!
— Действительно, чтой-то очень странно, товарищ начальник, — сказал рослый парень в спортивном костюме. — Вот лежали вы, где положено, и вдруг у нас в городе объявляетесь, народ смущаете…
В доме напротив горсовета с треском распахнулось окно, и по пояс высунулся распространитель знаний Босяков.
— Да здравствует Ленин! — провозгласил он на всю площадь.
— Заткнись, скотина! — заорали в толпе. Метко брошенный ком стылой земли ударил Босякова в лоб. С воем он отвалился внутрь помещения.
— А вот я думаю… что, если… — начал спортсмен и, не договорив о своем намерении, ударил Чмотанова в ухо. Толпа перекрестилась.
В ушах Вани поднялся колокольный трезвон.
«…в ухо?..» — запаздывая, проявлялось в сознании самозванца. Инстинктивно он уклонился от второго удара, и кулак молодца врезался в дубовую двухметровую стойку, подпиравшую козырек крыльца… Она запела, как струна, и вылетела из пазов.
Крыльцо с грохотом упало и завалило Чмотанова. Публика ахнула и протрезвела.
— Эх, дураки мы, променяли кукушку на ястреба! — заплакали голокомчане и бросились разбирать доски. Ваню вытащили полузадохшегося, посиневшего. Откачивали. Спортсмена деловито дубасили станционные грузчики.
В дверях новенького финского своего домика показался, держась за косяк, лектор Босяков с перевязанной головой.
— Я же говорил, — плаксиво начал он, — что никакого воскресения быть не может: физика, партия и правительство учат нас…
— А тебя мы поучим! — заревели голокомчане. Босякова повалили и топтали ногами.
Чмотанов охнул раз и затих. Его понесли на руках.
Шли мрачные.
Два агента, сброшенные на пригородном болоте ночью, проснулись и позавтракали калорийным авиационным пайком, свернули надувные матрацы и двинулись к городу.
— Буратино, — сказал агент шедшему рядом товарищу. — Я Звезда. Как слышите, прием.
— Хорошо, — сказал Буратино.
— Впереди на дороге скопление народных масс. Что это? Прием.
— Несут кого-то, — сказал Буратино.
— Проверим, прием.
— Поглядим, конечно.
Агенты шли по снежному полю в белых синтетических куртках.
Они выбрались навстречу процессии. Как было условлено, Звезда ушел вперед.
— Хороните? — спросил шепотом Буратино у бабы, завороженно уставившейся на импортную форму агента.
— Где брали? — спросила она тоже шепотом, ощупывая материал.
— Чего?
У бабы адским пламенем разгорались глаза: — Шить отдавали или так достали?
— А! — отмахнулся агент. — На работе дают, спецовка.
— Ну уж! — поджала губы женщина. — У нас тоже вон спецовки да телогрейки дают, срамота да и только.
— Гражданка, а куда идут все эти рабочие, крестьяне и трудовая интеллигенция?
— Да вот Ленин у нас в Голоколамске объявился, помяли сгоряча. В больницу несем.
— Ленин?! — заволновался Буратино.
— Ну да, Ленин. А что?
Агент протискивался вперед. Баба вцепилась в него и тащилась сзади:
— А как, со скидкой дают шубки-то или дорогие?
— Отцепись!
И точно: на руках членов месткома Игольного комбината им. Павлика Морозова[37] лежал Ленин.
«Звезда, я Буратино! — засипел агент в микрофончик, зашитый в носовом платке. — Я у цели, у цели! Как слышите, прием».
— Отлично слышу! — рявкнула шапка на голове Буратино. Тот, чертыхнувшись, стащил ее, растроганно мял в руках, вертя ручку громкости.
Впереди на дороге маячил Звезда.
«Вызови транспорт, приятель, берем цель!».
— О'кэй! — заорала шапка.
Звезда сошел в кювет, зарылся в снег и вытащил из живота прутик антенны.
Буратино дернул в кармане предохранитель двенадцатизарядного кольта и шел сзади месткома, пожирая Ваню глазами.
«Полное сходство. Где только он уродился», — ликовал чекист.
Профессиональным острым взглядом он заметил над горизонтом стрекозу, почти не двигающуюся с места.
— Товарищи! — Буратино выбежал вперед, останавливая процессию. — Ваше превосходительство рабочий класс! Успеем ли мы донести товарища Ленина? Не перестанет ли биться его сердце? Давайте вызовем скорую помощь! Вождь пролетарской революции в опасности!
37
Павел Морозов (1918-1932) — персонаж советской коммунистической мифологии, «пионер-герой». Житель уральской деревни Герасимовка Тавдинского района Екатеринбургской (в те годы — Свердловской) области. Получил всесоюзную известность после своей таинственной гибели в начале сентября 1932 г., когда в близлежащем к деревне лесу были обнаружены трупы малолетних братьев Морозовых — 13-летнего Павла и 8-летнего Фёдора со следами зверского убийства (оба были зарезаны или заколоты). Местные большевистские власти обвинили в их убийстве ближайших родственников — деда Сергея и двоюродного брата Данилу; оба были о суждены к расстрелу. Советская пропаганда максимально широко раскрутила дело об убийстве малолетних братьев Морозовых, 101 создав на основе этого преступления миф о юном герое-пионере Павлике Морозове (который никаким пионером не был), бесстрашно разоблачавшим врагов советской власти — прежде всего собственного отца Трофима, воровавшего народное добро, а также деда — «кулака- мироеда», которые за это его якобы и убили. В начале 1980-х гг. полувековой миф был детально исследован советским писателем- диссидентом Юрием Дружниковым (Альперовичем; 1933-2008), пришедшим к выводу о том, что убийство братьев Морозовых было осуществлено местным сотрудником ОГПУ Спиридоном Карташовым при содействии агента-осведомителя Ивана Потупчика с целью сфабриковать громкое дело о контрреволюционном преступлении, с помощью которого можно было бы привлечь к себе внимание начальства и выслужиться по чекистской линии. (См.: Дружников Юрий. Вознесение Павлика Морозова. London: OPI Ltd., 1988.)