Страница 42 из 58
Приятели ещё долго стояли в безмолвии, размышляя каждый о своем. Первым прервал затянувшееся молчание Захар.
- Корней, мне здесь так легко и благостно. Прямо душа поет. Отчего бы это?
Корней, вспомнив Луку, ответил его словами:
- В горах души праведников да святых обитают и к Господу как ни как ближе. А все земное, суетное далеко внизу. Потому и благодать здесь нисходит на человека.
В высокогорье лето приходит с опозданием. В долинах уже темнеет трава, грубеет на деревьях листва, а тут жизнь только пробуждается. В иных расщелинах снег лежит до середины лета. Корней остановился над одним-единственным княжиком*, обвившим серый курумник**, не в силах отвести взгляд от желтовато-белых мужественных цветков: он словно еще раз повстречался с ушедшей весной.
Растительность на перевале крайне скудная. Причудливыми пятнами растекается кое-где кедровый стланик; жадно цепляется за скальный грунт карликовая береза, где-нибудь в затишке можно увидеть невысокую, скрюченную студеными ветрами лиственницу.
Прямо напротив ребят, на гребне увала, среди огромных валунов и отвесных скал паслась семейка снежных баранов. Вожак, высоко подняв голову, с круто загнутыми мощными ребристыми рогами, смотрелся на фоне голубого неба очень живописно. Сколько гордой силы в его напряженной фигуре! Рядом с вожаком две овечки, такие же высокие и бурые. Их головы украшают маленькие дугообразные рожки. Тут же и ягненок, едва по колено отцу. Он повторяет все движения родителя. Тот притопнул ногой, и малыш тоже. На перевальной седловине и уходящем вниз склоне угадывались хорошо заметные даже на камнях бараньи тропы.
Скитники, видевшие этих животных впервые, наблюдали за ними затаив дыхание до тех пор, пока они не ушли за утес.
Покамест разожгли костёр, заварили из порошка чаги чай, поели вяленного мяса, у горизонта, там где дыбились облака, тихо разгорелся закат. Подступавшие с востока сумерки сглаживали зубчатые контуры хребтов, заливали серой мглой ущелья, деревья.
Переночевав в безветренном скальном кармане, с первыми лучами солнца ребята продолжили путь. Им необходимо было спуститься в ущелье, ведущее к пойме Реки. По её берегам вверх и вниз по течению тянулись оленьи пастбища Корнейкиного деда - Агирчи.
Нисходить по крутому склону, испещрённому серыми языками осыпей, приходилось частыми, скользящими шажками так как мелкие остро ограненные камни, едва на них ступала нога, уползали вниз, так и норовя увлечь путников с собой. .
Чем ниже спускались молодые скитники, тем чаще попадались деревья: елочки, пореже берёзки. Некоторые прилепились прямо к голым скалам. Скитники с уважением взирали на этих неприхотливых храбрецов, вцепившихся корнями в каменную плоть. Причудливо изогнутые стволы тянулись в небесную высь, бодро топорщились хвоей и, похоже, что эти деревья не горевали, что так неказисты и уродливы. Ближе ко дну ущелья стали появляться крупноствольные ели.
Смеркалось. На небе вызревали первые звездочки. Опустившаяся на землю тьма потушила кровавые сгустки заката. Горы помрачнели и взирали угрюмо, неприветливо. Дохнуло холодом. В тишине все отчетливей звенел прыгающий с уступа на уступ ключ.
Пока Захар рвал ягель для постели, Корней собрал сушняка, достал трут, высек кресалом искру, запалил костер. В колеблющемся свете деревья то выбегали из темноты, то вновь скрывались в ней. Хотя Корней родился и вырос в старообрядческой семье, эвенкийская кровь давала о себе знать. И не удивительно, что полыхающий костер представлялся ему живым существом, детёнышем жизнь творящего солнца. Рядом с ним Корней чувствовал себя уверенней и покойней.
В предвкушении встречи с этим преданным, незаменимым другом, парень разжигал костёр всегда с особым трепетом. После того, как огонь расползался по сучьям весело приплясывающими язычками и, лаская, согревал всё вокруг, Корней погружался в состояние блаженства и тихого счастья.
Вот и сейчас, уткнув подбородки в колени, Корней с Захаром, вспоминая события минувшего дня, умиротворенно наслаждались ласковым теплом и наблюдали за чарующей игрой языков пламени. А вспомнить было что: сегодня они впервые видели снежных баранов, полюбовались причудливыми рубцами величественных хребтов и безмятежным покоем обширной долины, по которой когда-то кочевала мать Корнея.
- У костра главное назначение – обогревать, а в чём назначение человека?.. Может в познании нового, ранее не веданного, - раздумчиво произнёс Корней, глядя на жарко трепещущее полотнище. Костер, словно соглашаясь с ним, одобрительно протрещал, выстрелив в черную бесконечность сноп искр.
- А я как-то и не задумывался, над этим. Живу просто по вере и совести, чего уж мудрить тут - откликнулся, задремавший было Захар.
Сняв с огня котелок, парни перекрестились на восток и принялись за похлебку. После ужина Корней, усевшись поближе к огню, принялся латать порванные в кедровом стланике штаны. ..
Проснулся он от предрассветного холода. Захар еще спал. Слабые, синюшные светлячки устало блуждали по почерневшим головешкам. Во мгле еще дремали горы, сквозь ткань туч поглядывала последняя звездочка. Корней подкормил костер хворостом, послюнявил указательный палец, макнул его в теплую золу и принялся энергично чистить белые, как перламутр, зубы. Потом по траве, окроплённой утренней росой, спустился к ключу и, хватая пригоршнями ледяную воду, умылся, фыркая от удовольствия. Вернувшись, просушил мокрое лицо и руки у разгоревшегося костра. Разбудил сотоварища.
Подкрепились сладковатыми сухарями из высушенной крови, упаковали котомки, окинули хозяйским взглядом стоянку - не забыли ли чего и тронулись. Солнце, заливая все вокруг живительным светом, всходило из-за гор. Пробудившийся ветерок принес свежесть хвойного леса и терпкий запах багульника.