Страница 14 из 160
шестеро стариков (они составляли, как я говорил, костяк поощренных). Отправили из поселка, не
доверяя гарнизонной почте. Да и забыли.
И вот спустя месяцев четыре к КПП подходит майор и два полковника. Представляются
офицерами Министерства обороны и просят пропустить. Дежурный, естественно, не перечит, хотя
тут же собирается сообщить нашему начальству новость. Ъ
Приехавшие, между тем, уточняют, где находится батарея (имеется в виду та, где несут службу
авторы письма) и направляются прямиком туда. Поскольку это рядом с КПП, то добираются туда
они в течение трех минут.
В это самое время с дежурства вернулся караул. В расположении – форменный бардак. Тут и там
стоят автоматы, рядом – подсумки с патронами. Хватай – и коси всех подряд.
Естественно, еще через пяток минут появляется ротное начальство. «Миноборонщики» вместе с
ним закрываются в кабинете. Вскоре туда приглашают и меня. Почему одного? Дело в том, что
уже грянул дембель, и никого из стариков в части не осталось.
Москвичи – искренне ли, играют ли роль – ведут по отношению ко мне осень тактично.
Интересуются, хорошо ли я знаю устав. Ведь, по нему, коллективные заявления в армии
запрещены, разрешаются лишь личные рапорта по команде. Кстати, мы этот нюанс с остальными
подписантами в свое время обсуждали. И действовать по уставу сознательно не стали: знали, как
расправляются с одиночками. Но и ответ на вопрос с подковыркой нами был придуман еще тогда.
Я его озвучиваю:
– Так мы же не по команде обращались, а в редакцию любимой молодежной газеты. Это жен
разные вещи!
Командиры соглашаются, что, действительно, разные. Попутно сообщают, что наша ксива
поначалу пришла в «Комсомолку», где была размечена в отдел военно-патриотического
воспитания. А уже оттуда ее переслали в Министерство обороны – на реагирование. Между тем, все написанное я подтверждаю. Да еще добавляю пару нелицеприятных фактов. Хотя вижу, как
меняются в лице командир батареи и его замполит.
***
«Разбор полетов» продолжается и на следующий день. Но меня в караул уже не отправляют –
видимо, боятся давать автомат. Вручают косу и отправляют на сено для подсобного хозяйства.
Там я и несу службу.
На третий день прибегает не посыльный, сам старшина, и приказывает срочно отправляться к
комбату. Иду. В кабинете, кроме него, московские проверяющие. Они говорят мне (!), что их
миссия закончена, что о выявленных недостатках будет доложено министру, что они благодарны
за высокую сознательность, проявленную мной и остальными авторами письма. И т. д., и т. п. Под
занавес один из полковников неожиданно роняет:
– Я понимаю, мы сегодня вечером уезжаем и в отношении вас могут начаться какого-либо
притеснения. В таком случае смело обращайтесь к нам снова!
Окрыленный, отдаю честь, «лихо» поворачиваюсь на каблуках и направляюсь вон. За дверью –
весь на иголках! – замполит, лейтенант Хахулин:
– Ну, что, умник, москвичи сегодня уезжают, а ты остаешься!
Я резко делаю оборот вокруг оси и распахиваю только что закрытую дверь. Причем так ее и
держу, дабы лейтенанта было видно тем, кто остался в кабинете:
– Товарищ полковник! Вы говорили, что когда меня начнут за мою принципиальность
преследовать, то я могу обращаться к вам. Так вот, я уже обращаюсь. Ибо, – и показываю глазами
на буквально помертвевшего Хахулина, – меня уже преследуют!
– Хорошо, боец! Вы свободны! А вы, лейтенант, зайдите сюда.
Что там происходило дальше, я не знаю. Ибо тут же отправился на сенокос – выполнять норму.
Через час туда на всех парах прибегает дневальный:
– Сухомозский, немедленно к старшине!
– За каким таким еще и к старшине, я всех, кто в звании ниже майора командиром не считаю, –
шучу, хотя на душе несколько тревожно.
– Тебя срочно переводят в другую часть! – продает мне секрет переполоха дневальный.
Через полчаса я у старшины.
– Вот тебе продовольственный аттестат, вот получка за месяц, забери из тумбочки свои вещи!
– Почему такая спешка, я даже с ребятами, которые в карауле, попрощаться не успею.
– Через час поезд. Мне велено в него тебя посадить.
– А куда меня переводят? – спрашиваю.
– Туда, где срать ходят по двое и с топором, дабы один у другого замерзающее говно обрубал, а
пищу подают с вертолета, – отрезал старшина.
Через час я уже трясся в поезде Одесса – Новосибирск. Так никого, кроме старшины, и, не увидев: ни друзей, ни командиров.
***
Гордость выражается вовсе не в том, чтобы скрыть свою слабость. Наоборот, гордость – это
признаться в своей слабости и преодолеть ее.
***
Прибыл к новому месту службы. Это в/56653 на Урале (интересно, что рядом расположена часть, ребята которой в 1991 году сбили американского летчика-шпиона Пауэрса). Дежурный по
гарнизону – а ему о прибытии новичка доложили по телефону с КПП – майор Дуб (фамилия
подлинная – Авт.), встретил меня словами:
– А-а, жалкий писака!
Я сразу понял, что связь между воинскими частями налажена отлично и служба здесь мне медом
не покажется.
***
7 ноября. Всех, свободных от несения службы, собирают в Ленинской комнате – смотреть парад
на Красной площади, посвященный годовщине Великой Октябрьской социалистической
революции. Что касается последней, то я против нее ничего не имею. Но торжественное шествие, право, видел великое множество раз. Что даст очередной?
И я на свой страх и риск остаюсь в расположении. Сержанту, который хотел меня приобщить к
коллективному «мероприятию», я так и сказал. А еще добавил, что хочу написать письмо родным, что в армии тоже поощрялось. Безусловно, если бы я был солдатом более позднего призыва, подобный «финт» вряд ли удался. Однако без пяти минут старик – корова священная.
И, надо же, где-то спустя полчаса в казарме появляется дежуривший по гарнизону полковник, да
еще и заместитель командира не по чему-нибудь, а по политчасти. Первый же вопрос:
– Почему рядовой находится в расположении, а не в ленинской комнате?
Сержант и дневальный мнутся. Прихожу им на помощь (что ребят подставлять?):
– Товарищ полковник, пишу родным!
-– Что, другого времени не будет? Марш в Ленинскую комнату!
– Но я ведь парад видел множество раз. Что толку, если еще раз посмотрю?!
– Главное не в том, сколько раз ты его видел, а в том, что оторвался от коллектива.
– Но ведь неинтересно, товарищ полковник! И пользы – никакой. Уставлюсь в экран, как баран на
новые ворота.
«Разговорчики в строю» замполиту начинают надоедать. Он командует:
– Встать! Смирно! Правое плечо вперед, шагом марш в Ленинскую комнату!
И – в спину:
– А если такой грамотный, можешь на экран не смотреть!
За те полтора десятка метров до Ленинской комнаты у меня в голове зреет «фортель», хотя
прекрасно знаю, как завтра не поздоровится. Народ, кстати, меня тоже хорошо знает: если попала
вожжа под хвост (а как иначе назвать пререкания не с кем-нибудь – с полковником?), дам
представление. Все ждут с нетерпением дальнейшего развития событий – парад им по фигу.
Захожу в Ленинскую комнату, прохожу мимо незанятых стульев и прямиком – к телевизору.
Публика в недоумении. Я беру столик, на котором стоит аппарат, и отодвигаю его от стены к
центру. Потом беру стул, заношу его за телевизор и удобно усаживаюсь.
Теперь представьте себе картину. Все бойцы смотрят в экран, а я – из-за телевизора – на них.
Комната грохает смехом.
Тут же влетают полковник, сержант и дневальный.
– Что такое?! – орет замполит.
Все замолкают. Полковник грозно обводит глазами комнату, дабы выявить очаг неповиновения. И