Фартовые деньги

— В общем, ясно: всех в колхоз, каждому — пайку, сиди и не рыпайся?

— Это вам демократы придумали в устрашение. Но коммунисты хоть пайку давали, а эти и вовсе ни хрена. Точнее, одним — выше крыши, а другим ноль без палочки.

— Можно подумать, раньше так не было, — проворчал Казан. — Как мы жили, и как секретарь райкома? Ровно?

— А чего у него было? Казенная «Волга», чтоб в обком ездить, да «газик», чтоб по колхозам мотаться. Свой личный «Москвич» появился почти тогда же, когда и у меня. Я свой пропил, а он сыну оставил, когда помирал. Квартира у него в райцентре в обычном доме была, три комнаты всего. Дача — не больше моей избы. А вот забот — полон рот. И нервотрепа до фига. То-то он в пятьдесят три года и помер от инфаркта. Но сделал он — много. Семь школ только на моей памяти по селам открыл. ЦРБ поставил с хорошим оборудованием. Девять сел газифицировал, асфальт до всех центральных усадеб довел. Думаешь, тогда денег до фига было? Однако и зарплату платили, и пенсии, и каждый год хоть чуточку, но что-то для народа делали. А сейчас, если без Маркса — Ленина, попросту сказать, бросили всех в воду и смотрят: утопнут или нет. Пусть меж собой грызутся, друг дружку давят — глядишь, сильнейшие выживут.

— Удивляюсь я, — заметил Шура, — что ты так этих коммуняк любишь? Они ж тебя ни за что ни про что в дурдом пихнули. А могли и вообще посадить. Отца-то твоего в тридцать седьмом сажали вроде бы? Я б уж этого не простил…

— Отца сажали, верно, — нахмурился Егорыч, — но это, я тебе скажу, история непростая.

— А и верно — чего сложного? — хмыкнул Казан. — Дали НКВД план по врагам народа — вот и сунули твоего батю на десять лет. А могли бы и шлепнуть в 24 часа после приговора. Но сидеть на Колыме десять лет — невелико счастье. Спасибо еще, что война подвернулась — на фронт отправили в штраф-роту и что после войны досиживать не заставили. Рассказывал же ты, хорошо помню…

— Рассказывал, — кивнул Батя, — но не все… Дай-ка закурить твоих импортных!

ИСТОРИЧЕСКИЙ ЭКСКУРС

Прикурив «Camel» от Шуриной зажигалки, Иван Егорыч задумчиво пустил дым и продолжил:

— Мой ведь отец в девятнадцатом году бандитом был, вот какое дело.

— Бандитом? — изумился Казан. — Ни хрена себе! Ты ж говорил, что он за красных воевал, часы даже за храбрость получил… Неужели врал?

— Не-ет, Шурик, не врал. И в красных он был, и часы имел с надписью. Но это потом, уже за Врангеля, в двадцатом, сподобился. А в девятнадцатом он, представь себе, в банде был, у атамана Орла. Может, помнишь, я вам еще в школе про Евстратовский мятеж рассказывал? Или забыл?

— Что-то помню… — наморщил лоб Шура. — Но мало.

— Давай напомню. Летом 1919-го Деникин наступал. И замыслил, должно быть, для облегчения дела, заварить кашу в нашем тылу. Там и так уже вовсю бродило — продразверстка замучила, мобилизации всякие. В общем, мужики Советскую власть разлюбили. Многие в лес подались — от призыва прятаться. Вот тут деникинцы и подсуетились. Через фронт прорвался небольшой отряд, состоявший почти из одних офицеров, а командовал ими капитан Александр Евстратов — совсем молодой парень, говорят, тридцати еще не было. Но бойкий, умелый. За одну неделю такое раскочегарил — небу жарко стало! Чуть ли не полгубернии захватил. Повстанцев до десяти тысяч набралось, а сочувствовало еще больше. А у красных против них было всего ни шиша — около двух полков неполного состава да бронепоезд, кажется, который железную дорогу прикрывал, а по селам, само собой, ездить не мог. И с фронта снять ничего нельзя — белые напирают. К тому же тут, в облцентре нынешнем, власти были никудышные. Выжимали из мужика даже то, чего Центр не требовал, а разницу в свой карман клали.

— Ага, — хмыкнул Казан, — а ты еще коммуняк защищаешь!

— К власти, Шурик, всегда дерьмо примазывается. А жулику можно и коммунистом назваться, и демократом, и монархистом — один хрен, жуликом останется. Это все наклейки, а что в самой бутылке — фирменная или самопал, — пока не попробуешь, не определишь. Это Солженицын думает, что ежели кто коммунист, то уже чертом меченный и ничего хорошего от него ждать не приходится. А что, нет таких православных по крещению, которые подличают? Дополна…

— Ладно, — досадливо отмахнулся Шура, который почуял, что камешек в его огород залетел, — ты опять агитацией занялся. Лучше про отца своего расскажи. Он-то тут каким боком?

— Да самым прямым. Ему восемнадцать лет было, должны были в Красную Армию мобилизовать. И еще человек пятнадцать с села. Ну а они с дурной головы решили сбежать. Ушли в лес, еще за месяц до того, как Евстратов в губернии появился. А потом пристали к Орлу.

У него, этого самого Орла, полторы тысячи сабель было — целая кавалерийская бригада. В германскую войну он был то ли вахмистром, то ли унтером, это я уже не помню. Крест имел, кажется. Но в семнадцатом был за красных и на Дону против Каледина воевал. Потом Орла ранило, и отпустили его домой — долечиваться. У нас в Кудрине его выбрали в сельсовет, как грамотного. В партии он не состоял, но сочувствовал. Однако, когда начали жать с продразверсткой, он взялся за мужиков заступаться. Жаловаться ездил, объяснять пытался, что нельзя амбары под гребло мести. А ему в один момент черносотенство и антисемитизм пришили. Почему? Да потому, что в уездном продкоме председал Фишман, а в губернском — Файвас. И оба числились коммунистами. Он жаловался на них, потому что знал доподлинно: они приходуют не весь собранный хлеб, а неучтенное за золото сбывают спекулянтам. Но он-то с ними не как с евреями боролся, а как с жуликами. Чуешь разницу?

— Примерно, — хмыкнул Шура. — Но ты, Батя, опять куда-то в сторону катишь. Начал про отца, а рассказываешь про Орла какого-то.

— Про Орла надо обязательно рассказать, а то не все понятно будет. В общем, жулье это, поскольку Орел не унимался, обвинило его в том, что он их «жидовскими мордами» сгоряча обозвал. А заодно и в саботаже продразверстки, контрреволюции и куче всякого иного. В губчека настучали. А там председателем был матрос какой-то, пьянь беспробудная, да еще и кокаин нюхал, говорят. Он, не глядя, и подмахнул приказ об аресте. Ну, пока из губернии до уезда дошло, кто-то Орла предупредил, и он в лес ушел. Еще осенью 1918-го. Конечно, на какое-то время для него коммунист, еврей и жулик стали одним понятием. Обозлился и стал против красных партизанить. Хотя и белых терпеть не мог.

— Короче, «позеленел» от злости? — усмехнулся Шура.

— Можно и так сказать. В общем, к Орлу народ пристал, и летом его банда была уже самой большой в губернии. Был у него, пожалуй, только один конкурент — Федор какой-то, тоже не меньше тысячи сабель сумел набрать. У него столица в Марьянове была.

— Да-а… — с легкой завистью вздохнул Казан. — Это ж какие «стрелки» в те времена забивали!

— Вот именно, — грустно покачал головой Егорыч. — Народу забили — несчитано-немеряно. Продотрядников, комиссаров, уполномоченных, коммунистов — это еще понятно. Те тоже не сахарные были. Но ведь почем зря совсем мирных грабили и убивали. Если не из своего села, так, значит, уже чужой — режь спокойно! Девок и баб насиловали, хлеб отбирали не хуже, чем продотряды, да еще и скот угоняли. Жуть, что творилось! Поезда грабили на железной дороге. Из-за нее, кстати, Орел с Федором и поссорились.

— Кому первому поезда шмонать? — ухмыльнулся Шура.

— Примерно так. Там ведь, в поездах, много буржуев ехало с ценностями. На юг пробирались, к белым. Золото везли, камушки… В общем, по-вашему выражаясь, — доходный бизнес. Так вот, Федор все время норовил обскакать Орла и раньше и его поезд ограбить. Скажем, условно говоря, Орел засаду готовит на 20-й версте, а Федор налетает на 15-й…

— Во крыса! — хмыкнул Казан.

— Само собой, они между собой начали разбираться. До стрельбы доходило. Федор на Кудрино несколько раз налетал, Орел — на Марьяново. Между селами война шла, понимаешь?

Ну, правда, когда Евстратов со своим отрядом прорвался в губернию, он их сумел ненадолго примирить. Дескать, когда захватим губернию, то Деникин всем пожалует чины, вплоть до генеральских, земли выделит, деньгами наградит и так далее. Врал, наверное, а может, и вовсе ничего не обещал, но мой отец такие слухи слышал.