Фартовые деньги

Но именно он, бывший директор, оказался единственным человеком в родном селе, с которым Шура мог более-менее нормально общаться. Отец у Казана к этому времени уже помер — нажрался и замерз в сугробе, матери три года жить оставалось — рак нашли, из больницы не вылезала. Сестра замуж вышла и умотала куда-то. Так что Шура прибыл, можно сказать, к пустому месту. Ровесники в армии служили, молодежь не могла другой темы найти, кроме как про тюрьму расспрашивать. Те, кто постарше, особенно бывшие «тюремщики» — у них в деревне так не вертухаев звали, а зеков, — пили до беспробудности. Не хотелось Казану с ними общаться, потому что ему хотелось нормально зажить.

Конечно, не задержался Шура в родном селе. Подался в облцентр, жизнь закружила и повела в ту сторону, куда Казану особо не хотелось. И сидеть еще доводилось, и с битой мордой ходить, и кости сращивать, но затем жизнь повернулась другой стороной. Потекли бабки, понеслись кутежи, появились дача в Ново-Сосновке, целый автопарк, большое уважение от больших людей.

Наверное, можно было за всей этой бурной и, увы, небезопасной жизнью попросту позабыть о старике, который дотягивал восьмой десяток в полном одиночестве. Потому что в этой жизни Казану, по правде сказать, жутко не хватало времени. Чем больше раскручивалась контора, чем больше появлялось помощников и подручных, тем плотнее становился Шурин рабочий день. Строго говоря, Казан все больше ощущал себя не столько бандитом, сколько бизнесменом, выражаясь по-советски, «руководителем производства». Сейчас под Шурой стояло столько вполне легальных заведений, что иной раз ему уже начинало казаться, будто он какой-то чиновник, типа директора треста столовых и ресторанов или начальника управления торговли. Секретарша в офисе сидела, в приемной народ Александра Петровича дожидался…

Однако, как ни удивительно, если у Шуры было соответствующее настроение, он мог наплевать на все дела, на всякие ресторанно-саунные развлечения и отправиться сюда, к Бате. Просто для того, чтоб посидеть с ним за бутылкой и поговорить. Даже не просто поговорить, а поразмышлять вслух о том, о чем почти невозможно было беседовать, допустим, с Борманом или Басмачом, да и вообще ни с кем из братвы. Нет, речь шла не о каких-то там исповедях. Батя, конечно, догадывался, что его бывший ученичок и сейчас с законом не в ладах, да и сам Шура не сильно скрывал от него этот факт. Но, естественно, Казан говорил не о своем бизнесе и не о муках совести. Просто иногда Шура начинал думать о таких вещах, про которые по идее должен был уже давно забыть или вспоминать с иронической усмешечкой. Но чем старше он становился и чем ближе к полтиннику подходил его возраст, тем чаще его эти мысли тревожили. И лишь один знакомый человек мог поговорить с ним на эту тему — Батя. В какой-то мере он выполнял роль духовника при нешибко верующем во Христа гражданине Казанкове.

Пока Казан вылеживался после ранения — в первые два дня ему было хреновенько, и он даже предполагал, что может помереть, — Шура ощущал острую необходимость пообщаться со стариком. Потому что в эти самые дни его ободранная пулей башка мучилась не только от боли физической, но и от множества назойливых мыслей. Когда полегчало, Шура от них отвлекся, некоторое место в его душе заняла Нинка, но никуда эти мысли не ушли.

Казалось бы, собираясь скрыться с горизонта, Шура по логике вещей должен был торопиться. Но не мог он надолго уехать из родной области, не пообщавшись с Батей. Кто знает, когда придется возвернуться? А Егорыч старый… Да и Казан, строго говоря, от летального исхода не застрахован. Вот поэтому он и свернул в деревеньку к Бате.

Несмотря на второй час ночи, собеседники выглядели довольно бодрыми. То ли потому, что за время беседы выпили совсем немного, то ли потому, что тема разговора требовала напряжения мозговых извилин и не позволяла расслабляться.

Начинали разговор еще в присутствии Нинки, поэтому главных тем не затрагивали. Не то чтоб стеснялись, а просто понимали, что ей они не больно интересны будут. А Казан не хотел, чтоб его подруга чувствовала себя лишней за столом. Но Нинка была баба неглупая, сама сказала, что устала и спать пойдет. Она и впрямь утомилась за сегодняшний день, а потому как улеглась, так и отключилась. Вот тут-то и пошла та беседа, которая была нужна Казану. Но начал ее не он, а Батя.

— Значит, говоришь, отдыхать собрался? — произнес Иван Егорыч. — Хорошее дело. И надолго?

— Да как получится… — уклончиво произнес Шура. — Я ж сам себе отпуск устанавливаю. Может, месяц погуляю, может, два. А может, через неделю обратно приеду. Как дела будут идти. Бизнес — штука сложная.

— А мне уж показалось, прости за такую догадку, будто ты решил навовсе уехать. И не только отсюда, но и из России вообще… Что-то такое на сердце было.

— Сказать, как на духу? — понизил голос Казан. — Была такая мысль. И даже, можно сказать, сейчас осталась.

— Ты насчет аварии-то не соврал случайно? — тоже полушепотом спросил Батя.

— Соврал, — сознался Шура. — Расстреляли меня неделю назад. Правда, более-менее легко отделался. Руку перебили крепко, а остальное так, мелочевка.

— Бандиты угостили или милиция?

— Не представлялись, когда стреляли, — грустно усмехнулся Казан. — Сейчас иной раз не поймешь, кто есть кто. Бандиты порядок наводят, а менты рэкетом занимаются…

— И поэтому ты сбежать решил?

— Ну, пока только на время уехать. Пока все не утрясется…

— Значит, насовсем, — убежденно произнес старик. — Потому что ничего и никогда тут не утрясется.

— Почему ты так думаешь? — Казан напряженно поглядел на Батю.

— Потому, Шурик, что вы задумали капитализм строить, частную собственность возрождать.

— Я серьезно спрашиваю, Бать, а ты политграмоту мне читаешь… Вся Европа и Америка нормально живет при этой частной собственности. Бывал ведь уже за бугром, полюбовался. Все чисто, всего полно, народ вежливый, дома — картинки. Живут люди, торгуют, делают вещи и друг друга не стреляют. А у нас — беспредел на беспределе. Бать, может, мы все, русские, дурачье сплошное, а?! Только ты мне как-нибудь без Маркса и Ленина, по-простому объясни.

— Давай по-простому. Насчет того, что и как за бугром, я хоть там и не бывал, могу догадаться — не все там хорошо живут, это раз. И стреляют там тоже, и воруют. Кино-то по телику смотрю ихнее — одни убийства да взрывы.

— Это, Батя, в кино. Чтоб народ смотрел и не засыпал. На самом деле там гораздо спокойнее.

— Все одно это там есть и раньше тоже имелось. А у нас — не было с самой войны и до Горбача, чтоб ему ни дна ни покрышки. Воровали, да. И убивали, правда. Но воровали по сравнению с нынешним — ерунду, а убивали больше по пьянке, чем за деньги. Сам же помнишь, не хуже меня. Почему? А потому, что даже ежели много упрешь, девать все это было некуда. Только пропивать и проедать. Ну, машину купить, ну, дачку поставить. Да и то в два счета ОБХСС присмотрится. Потому что все вокруг было государственное и у нормального гражданина больших денег быть не могло. А сейчас хрен чего поймешь: банки частные, магазины частные, заводы частные. И каждый частник не только свое в карман тянет, но и казенное. Чины казенные деньги в частных банках крутят, те, которые на зарплаты положены. Бандиты тоже: своровал и отмыл. Откуда к нам доллары приходят в страну? За нефть, газ, лес, металл, уголь. Кто их заработал, банкиры? Ни хрена, их работяги добыли, которым к тому же за все это богатство почти ни шиша не заплатили. А деньги разошлись по торгашам, по банкам. Сто человек растащили то, что принадлежало ста тысячам. А из тех ста, кто растаскивал, большую половину кто-то один хапнул, соображаешь?!

— Соображаю, — поморщился Казан.

— Мало того, что растащили, — продолжил дед, — так еще и повывезли за тот же бугор. Почему? А потому что боятся. Запросто могут дождаться, что народ расшатается и пойдет всех таких, как в семнадцатом году, к стенке ставить и кубышки выворачивать. Вот загодя и готовятся. Опять же, друг друга тоже ведь надувают. И убивают из-за этих денег и собственности.