Следующая остановка - расстрел

Сперва я жил в крыле крепости, обращенном в сторону моря. Обстановка там была спартанской, но вполне приемлемой. Однажды, когда я вышел из своей комнаты, чтобы принять душ, я столкнулся с незнакомым мне человеком с обширной лысиной, обрамленной венчиком из курчавых волос. Он взглянул на меня, не вполне уверенный в том, кого он именно видит, но часом позже мы встретились с ним официально. Он оказался главным политическим аналитиком, одним из наиболее одаренных и искушенных специалистов, работавших в Уайтхолле. И мы чуть ли не с ходу начали своего рода марафон, длившийся в течение восьми дней, практически без перерыва. Мы буквально засыпали друг друга вопросами.

Беседуя с этим человеком по имени Гордон, я не переставал удивляться обширности его знаний и удивительной способности схватывать все на лету. Я понял, сколь много времени в прошлом я потратил впустую.

Те, с кем встречался я в Дании, упустили представлявшуюся им возможность получить от меня исключительно ценные сведения, потому что главное внимание они уделяли фактически малозначащим вещам, касавшимся агентов, кодовых имен, отдельных акций, нелегалов, внедрения агентов в те или иные структуры и тому подобных, второстепенных по сути тем, и оставляли в стороне куда более важные вопросы политического характера. Лишь немногие из людей, о которых мы говорили в Копенгагене, действительно были заметными фигурами, остальные же становились предметом обсуждения лишь постольку, поскольку о них упоминалось в чрезмерно объемистой корреспонденции КГБ, представлявшей собой в основном, как я уже отмечал, измышления составителей докладных записок, стремившихся оправдать свое пребывание за рубежом.

Мы с Гордоном подготовили немало серьезных документов, относимых спецслужбой к категории самой высокой секретности, поскольку они составлены на основе материалов, полученных из находившихся под особой защитой источников. Берясь за любое дело со всей присущей ему энергией и вкладывая в него всю душу, он создавал подлинные шедевры. Я испытывал истинное удовольствие, читая выходившие из под его пера бумаги, содержавшие короткую и вместе с тем весьма емкую информацию. Будучи личностью амбициозной и отлично зная себе цену, он становился порой довольно трудным для общения человеком, и тем не менее я получал огромное удовольствие от нашей совместной работы. Моя жизнь, заполненная до предела подлинно творческим трудом, стала намного интересней и радостней, чем прежде.

Через несколько дней после того, как я оказался в Англии, из Соединенных Штатов пришло важное сообщение: 29 июля еще один старший сотрудник КГБ, на этот раз — Виталий Юрченко, решив переметнуться в другой лагерь, перешел в Риме на сторону американцев и был вывезен ими в Вашингтон. Он-то и сообщил американцам о некоем полковнике Гордиевском, которого он считал «их человеком», попавшим в Москве в исключительно трудное положение. Американские спецслужбы тут же связались с англичанами: «У нас такого человека нет, а у вас?» — на что англичане ответили с законной гордостью: «А у нас он — есть! Это — наш человек, и сейчас он находится здесь, в Англии». Я помнил Юрченко. Пройдя специальную подготовку, он был направлен в отдел Первого главного управления, занимавшийся Соединенными Штатами, и к концу 1984 года завоевал такой авторитет, что в составленном Грибиным списке потенциальных резидентов в Лондоне значился под первым номером. Хотя он вряд ли знал меня в лицо, сейчас он оказал мне неоценимую услугу: он слышал, еще будучи в Москве, кое-что относительно моего допроса и подтвердил скептически настроенному английскому офицеру, что все, о чем я говорил, чистейшая правда. Но он не смог пролить свет на главный вопрос: кто же меня выдал.

Пробежавшись по берегу или сыграв партию в гольф, я принимал душ, завтракал и в девять или в крайнем случае полдесятого приступал к работе и занимался ею до шести вечера. Люди валом валили в старинный форт в надежде поговорить со мной, и, хотя Гордон требовал, чтобы я львиную долю своего времени посвящал ему, я, как правило, ухитрялся в течение дня провести несколько групповых встреч, уделяя каждой часа два. Значительная часть англичан, с которыми сводила меня судьба, являла мне, говоря библейским языком, подлинное откровение, вносившее серьезные коррективы в мои представления об этой нации. Раньше, находясь в Дании, я знал только трех-четырех англичан и столько же — в Лондоне. Теперь я ежедневно встречался и с блестящими офицерами, и с такими людьми, как преисполненная энтузиазма англо-индийская леди, весело щебетавшая, делясь со мной своими мыслями, или мистер Джон, исключительно основательный и дотошный человек, глубоко озабоченный общечеловеческими проблемами и страстно веривший в Бога. Мои встречи с такими разными людьми позволили мне еще яснее осознать, сколь плохо обстояли в КГБ дела и с подготовкой кадров, с оперативной работой. Одна из причин этого заключалась в том, что принадлежавшие этому ведомству школа номер 101 и созданный на ее базе Институт имени Андропова не использовали в учебном процессе самых передовых, наиболее эффективных методов подготовки разведчиков, как это делали, например, те же англичане. Кроме того, у КГБ были непомерно раздутые штаты. В зарубежных отделениях указанной организации находилось значительно больше народа, чем требовалось для успешной работы, контроль за сотрудниками осуществлялся крайне слабо, и сплошь и рядом основное внимание уделялось не действительно важным вещам, а всевозможной мелочевке. Но главная причина малой эффективности КГБ заключалась в том, что во всей своей деятельности он руководствовался коммунистическими догмами.

Обслуживали меня в крепости наилучшим образом, но это не помогло мне избавиться от нервного напряжения и душевных мук, поскольку я остро переживал разлуку с семьей.

«Что же я наделал? — не раз вопрошал я себя. — Я стремился жить на Западе, чтобы чувствовать себя свободным человеком, и вот я здесь, предоставленный самому себе. Я лишился детей. Лишился жены. Лишился родного дома. В общем, остался ни с чем. И что же я, бедный, стареющий человек, получил взамен? Да ничего. И жаловаться мне не на кого: я сам погубил свою жизнь».

Это было ужасно — испытывать пораженческие настроения после того, как я совершил столь успешный побег.

Постепенно я стал получать сведения о том, что происходит в последнее время в лондонском отделении КГБ и в Москве. Примерно через неделю после того, как я прибыл в Англию, в лондонское отделение КГБ поступила телеграмма из Центра, в которой сообщалось об исчезновении товарища Горнова. У англичан, ведущих слежку за советским посольством из дома напротив, сложилось впечатление, будто это учреждение находится в состоянии глубокого паралича. Но затишье продолжалось недолго. Спустя несколько недель в нашу квартиру в Кенсингтоне послали несколько человек, которые должны были забрать оставленные нами там вещи. Весь этот скарб был потом упакован в коробки и отправлен в Москву. Кроме того, согласно сообщению наблюдателей, всю мебель, находившуюся в лондонском отделении КГБ, доставили в мастерскую в доме номер 10 в Кенсингтон-Пэлас-Гардене, где ее должны были разобрать на части в поисках микрофонов, которые, как полагали, я запрятал где-то в этих самых столь безобидных с виду предметах обихода.

В Москве КГБ долго еще надеялся, что я, наконец, появлюсь. Но поскольку время шло, а я все не объявлялся, в КГБ стали склоняться к мысли, что я, скорее всего, покончил с собой, и посему был объявлен всесоюзный розыск. Это означало, что правоохранительные органы начали тут же рыскать в поисках моего тела по всей стране от Бреста до Владивостока — ведь мое бренное тело могло оказаться где угодно и в сточной канаве, и под мостом. Лейлу с детьми привезли назад в Москву и без конца допрашивали. Хотя о том, что случилось со мной, она не имела ни малейшего представления.

Расспросив меня обо всем, что их интересовало, англичане знали теперь о деятельности КГБ в Лондоне все до мельчайших подробностей и располагали неоспоримыи фактами, необходимыми для проведения полномасштабной операции по очистке территории Англии от шпионов. Министерство иностранных дел и министерство внутренних дел обсуждали какие следует принять меры в отношении КГБ и ГРУ, наводнивших страну своими агентами. Большинство высокопоставленных лиц склонялось к массовой высылке из страны подозреваемых в шпионаже лиц, но я опасался, что новый мощный удар по КГБ отрицательно скажется на дальнейшей судьбе моей семьи, и поэтому стал умолять своих партнеров ограничить в данный момент число подлежащих высылке сотрудников КГБ в расчете на то, что позже могут быть найдены и какие-то иные пути решения этой проблемы. К счастью, несколько высших должностных лиц изъявили готовность принять мою точку зрения, но не надеялись на успех — половинчатые меры не в характере премьер-министра Маргарет Тэтчер.