Страница 49 из 106
Элфи доела жаркое и галушки, вымыла терелку, испачканную сажей, налила в кастрюльку воды. «Вечером вымою». Так у них с бабушкой принято. Кастрюлю все равно холодной водой не отмоешь.
Вернулась в комнату. Всего пять шагов, но она прошла их тяжелой солдатской поступью. Нарочно! Подошла к столу, открыла сумку. Чтобы хоть что-то делать! И по той же причине спросила:
— Мой альбом тоже, надеюсь, положили?
— Откуда мне знать, где он!
Элфи подошла к крышке швейной машины, пошарила в ней. В последний раз она видела его здесь. Крышка набита всяким хламом, тряпьем. Рядом с обрывком сантиметра валяется несколько картонок, в которых продаются пуговицы, тут — половинка старых ножниц, шкатулка для драгоценностей с бархатной подкладкой, оплаченные счета за электричество и газ, испорченная застежка-молния. Причем весь этот никому не нужный хлам переплетен старыми бумажками и шелковыми нитками пряжи. Никто его не собирал, он скапливался сам по себе. Все это когда-то имело свое назначение, представляло известную ценность. Здесь и альбом, обмотанный обрывками ниток и какой-то коричневой шерстяной пряжей, на которой через каждый сантиметр завязан узелок. Элфи разорвала нити, смахнула с альбома пыль, бросила его в сумку.
— А где дедушка? — спросила она.
— За бензином пошел для Деаков, — ответила бабушка. — Он нужен им для генеральной уборки. Да не так-то просто его достать — магазинов десять обойдешь прежде.
Обе замолчали.
Элфи стало грустно. С болью думала она о том, что дедушке вечно приходится трудиться на жильцов, его превратили в прислугу. Для чего это нужно?
Вдруг Элфи заговорила:
— Хорошо бы поехать на такси…
Бабушка бросила на нее недоуменный взгляд и усмехнулась:
— На такси? Ишь ты, какая знатная барышня…
— Для чего же тогда такси! — вызывающе продолжала Элфи. — Ведь у меня есть деньги, двадцать форинтов, которые дал отец, и те, что я получила сегодня утром. Остановка такси на углу улицы Маяковского.
— Мне все равно, хоть на голове ходи, — проворчала бабушка. — Транжирь деньги-то, транжирь!
Элфи выскочила из дому, добежала до самого угла и там остановилась. На стоянке не оказалось ни одной машины. И, пожалуй, к лучшему, ибо она уже начинала жалеть о случившемся. Весь дом увидел бы, что она переезжает на такси. Если отправиться вместе с дедушкой, будет не так заметно. Лучше всего вечером… Но почему? Что ей этот дом? Наплевать на них. Теперь она избавится от рыжей дворничихи, Гизи Шом, от всех, кто ее знает с малых лет. Нечего их бояться. А Бэби Нейлон испугалась, когда ее хотели выселить? Пусть болтают, сколько влезет…
— Такси! Такси! — закричала она тоненьким голоском вслед промчавшемуся мимо автомобилю и замахала рукой.
Но, увидев, что в машине сидят, опустила руку. С площади Ференца Листа свернула еще одна, но ее перехватил молодой человек, который стоял возле табачного киоска и курил — по его виду нельзя было догадаться, что он охотится за такси. Какие бывают невежи! Ну ничего, она подождет следующего. Лучше постоять здесь, чем молча сидеть в четырех стенах вместе с бабушкой.
Вдруг она увидела дедушку. Он шел со стороны церкви с кошелкой на руке. Чего только в ней не было: и порошок для мытья полов, и швабра, и мастика. В другой руке он нес литровую бутыль с бензином. Он шел не спеша, по-стариковски шаркая ногами, плечи поношенного черного пальто в известке — наверное, испачкал их в каком-нибудь хозяйственном магазине. Остановившись напротив, дедушка закричал Элфи:
— А ты что здесь делаешь?
Элфи лишь недовольно отмахнулась: ступай, мол, своей дорогой, не вмешивайся в мои дела. Не кричать же ей через улицу, что она ждет такси.
Но дедушка не пошел домой, а пересек улицу, хоть и нелегко ему было тащить свою ношу.
— Какую дурь опять ты вбила себе в голову? — спросил он.
— Ну, раз я дурочка, то мне ничего иного и прийти не может, — ответила Элфи.
— А ну, пойдем-ка…
— Не пойду. Я сейчас вернусь. Вы лучше, дедушка, вынесите к воротам мои вещи. Я сейчас подъеду за ними на такси.
Дедушка сокрушенно покачал головой и, отвернувшись, уставился куда-то вдаль. Вряд ли здесь можно увидеть даль. Всюду серые старые стены. Угловой дом еще не залечил раны сорок четвертого года. Ревя моторами, вереницей выстроились грузовики. Они подолгу сигналят, прежде чем свернут на улицу Маяковского, потому что здесь ходит троллейбус. Его резиновые шины до блеска отшлифовали асфальт. Толпится народ. Многие сейчас идут с работы. Витрина небольшой овощной лавки загораживает часть тротуара, выставив напоказ савойскую капусту и репчатый лук. Шум и пыль. В самом начале улицы, во дворе первого дома, стоят две подводы. С одной сгружают уголь, с другой — дрова. Их носят в подвал. Этот район — самый близкий, родной для Элфи. С ним связано все ее детство. И вот теперь она собирается переехать в другие края. Недалеко, всего лишь на улицу Мурани. И все-таки это длинный путь. Дедушка тоже думает об этом. Он внезапно поставил кошелку, сунул в руки Элфи бутылку с бензином и закурил.
— Ну, — сказал он, жадно затянувшись два раза кряду, — неужто ты в самом деле хочешь уйти? Кто тебя здесь обидел?
Элфи передернула плечами.
— Теперь ни за что не останусь, если бы… если бы мне даже подарили церковную колокольню.
— Эх ты, голова садовая! — сказал дедушка. И задумался, подыскивая нужные слова. Может, сказать, что она еще раскается в своем упрямстве? Или что бабушке будет жаль отпустить ее? Не поверит, все равно не поверит. Незачем тогда и говорить! Чтобы растопить лед, сковавший сердца, нужно найти волшебные, чудодейственные слова. А разве такие есть? Может, и есть где-нибудь. Всякие бывают слова. Колючие слова и нежные, исцеляющие. Бабушка обиделась на Элфи за бранное слово, за легкомысленный обман. Ну что ж, раз одно слово внесло разлад, то почему же какое-то другое слово не может примирить? Но дедушка не находит этого слова. Мало знать, что такое слово существует, надо его найти. Пожалуй, в мире нет столько травинок и букашек, сколько есть слов. И все они имеют свой особый смысл и значение, сияют всеми цветами радуги, в зависимости от того, кто, кому, когда и зачем их произносит. Дедушка и без того не в ладу с речью. Он потому и говорит так мало, что не доверяет словам. Очень уж много бед из-за них! И не только когда лгут, но и когда слово неосторожно сорвется с языка. Бывает, человек скажет что-нибудь со злости, рад бы потом вернуть, да не может. Гонор не позволяет: кабы люди не подумали, что он не хозяин слову. Человек становится рабом произнесенного слова, оно держит его в своей власти. А должно быть как раз наоборот.
— К нам ты можешь вернуться, когда захочешь, — сказал он наконец.
Поднял кошелку, собираясь идти домой, но Элфи взяла ее у него и понесла сама.
VII
Случилось так, что Элфи чуть было не вернулась к своим старикам в первый же вечер. Один лишь стыд удержал ее. А побороть его у нее не хватило сил.
Мать варила в кухне шоколадный и кофейный ликер, когда приехали Элфи и дедушка. Она не могла бросить поглощавшую все ее внимание работу. Поцеловав и погладив дочь, она велела найти место для вещей в большом шкафу в прихожей. Ведь здесь ей все знакомо, она знает, где что лежит, не к чужим пришла, нередко бывала здесь и раньше, и не день-два, а целыми неделями. Больше того — всегда убеждала и настраивала себя: это мой настоящий дом. Да, раньше! Тем более было странным, что именно теперь, когда она окончательно и навсегда переехала сюда, Элфи чувствовала нечто совершенно иное, будто она приехала в гости, и только в гости.
В прихожей стоял все тот же огромный двухъярусный шкаф с шестью дверками, с бесчисленным множеством всевозможных ящиков. Она уложила кое-какую обувь ребятишек, освободив достаточно места и для своих вещей. Но Аги стала ныть, требуя, чтобы ее туфли снова лежали в отдельном ящике. Мама рассердилась на Аги и дала ей подзатыльник.