Страница 48 из 106
О том, что бабушка волновалась и дрожала за нее, Элфи и не подумала. Ведь могла же бабушка догадаться: раз Элфи не вернулась домой, значит, она поехала к отцу или к матери! Настолько-то уж знает она свою внучку!
По дороге домой Элфи больше размышляла не о бабушке, а об Арпаде: почему сегодня он не пришел встретить ее у парикмахерской? Правда, так рано он никогда не приходит: в такую пору он еще работает. И вчера они встретились только в шесть часов. Теперь они вообще не увидятся до самой субботы. В школе, на танцах. И чем кончится все это, Элфи еще не знает. Одно совершенно точно: Элфи не станет мириться. Во всяком случае — первой. А если Арпад домой придет? «Посмотрим!» — думала Элфи. Только бы не завел снова разговора о Бэби, как тогда. Что у нее общего с Бэби? Нужна она ей, эта Бэби! И Элфи досадовала, что Арпад мог поссориться с ней из-за какой-то Бэби. А все потому, что он такой упрямый и настойчивый! Везде правоту свою доказать хочет! Да!
Элфи вошла в ворота. Уборщица выбирала бумагу из мусора — бумагой топили котел в домовой прачечной. Элфи поздоровалась, но уборщица только проворчала что-то себе под нос и как-то странно посмотрела на нее. Что это она так смотрит? На лестнице шумела Детвора, но, завидев Элфи, все ребята притихли, а второклассник Пети Добош с любопытством уставился на нее насмешливым взглядом, словно знал про нее что-то особенное. И никто из ребят не поздоровался! Элфи прошла во двор. Перед их дверью стояла дворничиха и разговаривала с одним жильцом с четвертого этажа. Элфи после прошлого скандала, встречаясь с дворничихой, всякий раз чувствует себя очень неловко. Если она здоровается — та не отвечает, не здоровается — та мерит ее взглядом с ног до головы. Как поступить сейчас? Элфи кивнула головой, но дворничиха, разумеется, не ответила на приветствие, а только усмехнулась, да еще с таким ехидством, что Элфи, уже и пройдя мимо, все еще чувствовала на своей спине ее колючую усмешку.
Элфи прошла на кухню. Хотя здесь никого не было, Элфи громко поздоровалась. Как ни готовилась Элфи, она тотчас же почувствовала, что ледяной ветер недружелюбия не только проникает сквозь ее одежду, но и забирается под кожу. Пока она шла сюда, уборщица, ребятишки и дворничиха своими взглядами словно сорвали с нее все ее защитные одежды, и теперь она, совершенно обезоруженная, стоит на пороге комнаты, дрожа под ледяным взглядом бабушки.
Бабушка сидела у стола, словно ожидала гостей. Только в этом случае садилась она к столу, в другое же время она сидела возле радио или за своей швейной машинкой. На столе стояла старая, потрепанная дорожная сумка, та самая, с которой Элфи минувшим летом ездила на Балатон, и большая светло-коричневая картонная коробка, перевязанная шпагатом. Поверх сумки и картонки лежало ее, Элфино, зимнее пальто с воротником из серой кошки.
Элфи остановилась в дверях и сразу все поняла. Больше всего ее кольнуло, что и зимнее пальто было тоже приготовлено… И бабушка, которая с землисто-серым лицом сидела, облокотясь на стол. Ничего не делала, только сидела! Уже одно это говорило о том, что спасения нет. Элфи еще никогда не видела бабушку сидящей без дела. Значит, бабушка ждала ее. Все приготовила к ее приходу и ждала…
Прошла минута молчания. Тогда заговорила бабушка. Усталым, хриплым, как старая патефонная пластинка, голосом:
— Нет у меня больше сил, внучка. Говорила я с твоей матерью. Для тебя нужны более крепкие, руки, чем мои. Так что теперь твоим воспитанием займется дядя Шандор. Он согласился. Сегодня вечером дедушка отвезет туда твои вещи. А пока иди ешь, обед в духовке.
— Бабушка! — зарыдала Элфи и бросилась к ней.
Но бабушка, выставив вперед руки, отстранила ее от себя.
— Думала я, опорой будешь ты нам под старость, — сказала бабушка. — Но вижу — не справиться мне с тобой. А чтобы ты бродяжкой сделалась, на это я не согласна. Такой ответственности на себя я не возьму…
Элфи отвернулась, стала смотреть в окно, и слезы мгновенно унялись, словно застыли на холодном ветру.
— Я защищала тебя, покрывала… — продолжала бабушка тихим, дрожащим, бессильным голосом.
Она не кричала, не бушевала, и это было страшнее всего. Именно по ее глухому голосу Элфи поняла, что все потеряно, что бабушка теперь уже и в самом деле — не так, как вчера ночью солгала, выдумала Элфи — прогоняет ее.
— Ты не можешь сказать, что я запрещала тебе развлекаться. Я даже не побоялась того, что злые языки в нашем доме осудят меня за это. Но, как говорится в поговорке: «Солгать — что украсть!» Я думала, ты не можешь лгать. А ты солгала! И тут уж я бессильна.
«А дедушка? А отец?» — хотелось закричать Элфи. Но она не закричала. Эти слова застыли в ней, как и вся она застыла до костей. Знала, что если бабушка не хочет ее больше видеть, то и дедушка тут уж не поможет. Отец? У него жена, тетя Мици. А той больше по сердцу ее кривоногие столики да тумбочки. Она ее к себе не возьмет! Вон и вчера как перепугалась, что Элфи один-единственный раз переночует у них! Отец может дать денег, сводить в кондитерскую и никогда ни о чем не спрашивает. Отец любит ее, как гостью, — на час, на два. Холод, повсюду холод! Как в игре, когда ребята спрячут что-нибудь, например платок, а ты ищи! И все вокруг кричат: «Холод, холод!» Куда бы ты ни пошла!
Другого пути нет: только к маме и ее мужу — дяде Шандору, Только они и примут тебя к себе…
А бабушка, словно угадав мысли Элфи, заговорила об этом же самом:
— Там тебе лучше всего будет. Там твои сестры и братья. Матери будешь помогать. Дядя Шандор хороший, строгий человек. У него уж ты не посмеешь плохо себя вести! А я — слишком я мягка для тебя. Двоих дочерей воспитала, но с ними двумя у меня не было такой маеты, как с тобой с одной. Стара я стала. А кроме того, в тебе другая кровь. Не хочу обижать твоего отца, но, видно, от него в тебе эта цыганская кровь. За любое дело с легкого конца берешься. Ну, иди ешь, пока еще все горячее.
— Хорошо, — неожиданно проговорила Элфи, повернулась и, как-то странно вытянувшись и высоко подняв голову, вышла на кухню.
Открыла духовку, с грохотом достала красную кастрюльку — маленькую, с длинными ручками, в которой бабушка всегда оставляла ее долю обеда. Сейчас в ней было жаркое с галушками из теста. Галушки — прямо в жарком! Ручки кастрюльки были горячими и жгли пальцы. «Ой!» — вскрикнула Элфи и выпустила из рук кастрюльку. К счастью, кастрюлька упала не на пол, а на откинутую дверцу духовки.
— Сколько раз тебе говорила: бери тряпкой! — донесся из комнаты бабушкин голос.
«Хоть бы все вдребезги разлетелось!» — подумала Элфи, но вслух ничего не сказала. Взяла тряпку, поставила кастрюльку на фаянсовую тарелку. «Так поем. Из кастрюли. Чтобы не пачкать лишней посуды!» — решила Элфи. Отрезала хлеба, села к столику, достала вилку. Первым же куском обожгла себе рот. Вилка, загремев, упала на чистые плитки кухонного пола, оставляя на нем маленькие красные пятна соуса.
Мгновение Элфи тупо смотрела прямо перед собой. Так бы и схватила она сейчас кастрюльку, швырнула бы и ее на пол, чтобы брызги во все стороны полетели от кусков мяса и полузасохших галушек!.. Но нет, нет! Она съест все, даже если ей насильно придется пихать еду в горло. Пусть бабушка не видит, как ей тяжело! Только так Элфи может отомстить ей…
«Ну и пусть! — думала она. — Пойду жить к маме! Даже с удовольствием. Там квартира и красивее и больше. Гости ходят. Прислуга есть, приходящая. На балконе целый день солнце. Теперь и я стану такой же барышней, как Аги. И еще там Дунди».
При мысли о Дунди Элфи перестала есть, положила вилку. Почему же она все-таки не рада, что идет жить «туда»? Ну как тут может разобраться кто-то другой, если она и сама не понимает? Любит Элфи свою маму? Да, очень. Любит Дунди? Несказанно! Ну, так в чем же дело? Только в дяде Шандоре?
«Неужели я такая дура? — сквозь слезы спрашивала она себя, пожимая плечами на манер Бэби Нейлон. — Умру, но сделаю вид, что мне все равно. Будто я даже рада, что бабушка отправляет меня от себя…»