Нора

- Доброй ночи, сударыня! Куда-то собрались?

- Да, господин Йерс! Вы просили, чтобы я потерпела, но я не могу больше терпеть! - быстро заговорила я. - Пойдемте со мной, прошу вас!

- Куда же?

- Туда! - уверенно указала я пальцем на темноту в конце дорожки. - Я не помню, где я живу... жила, но мы как-нибудь разузнаем про это. Я уверена!

- Вы знаете, барышня, прежде всего вам следует успокоиться! - Господин Йерс взял меня под руку и повел вглубь садика. Усевшись возле меня на скамейке, он серьезно спросил:

- А вы знаете, как отнесется матушка к вашему неожиданному появлению?

- Обрадуется, сударь... - неуверенно ответила я.

- Да, поначалу, возможно... А потом? Она расстроится, что в больнице, в которую она поместила вас для вашего же блага, вам плохо. И что же ей прикажете делать?

Я растерялась.

- Да, вы правы, господин Йерс! Я поступаю очень эгоистично! Я, наверное, никчемная дочь... - с горечью и раскаянием ответила я.

- Я так не думаю, барышня! Просто вы очень любите вашу маму.... И очень скучаете по ней, - улыбнулся он. - Пойдемте-ка прогуляемся перед сном! Такой чудесный воздух сегодня ночью!

Мы не торопясь брели по узенькой дорожке сада. На душе моей становилось спокойно, как будто все было так, как и должно было быть, так, как я и желала.

Господин Йерс остановился возле одного из деревьев и, погладив шершавую кору, произнес:

- Эх, старички! Они привязаны здесь корнями, как мы обязательствами или обстоятельствами. Вот, казалось бы, и ворот здесь нет, а никуда не уйдешь. Потому что некуда... или незачем. И все равно деревья свободнее нас, потому что корни всегда при них. Память корней - самая ценная память. Остальное - сухая пыль. А среди людей более свободны дети. Они могут сказать "нет", и с них не потребуют никаких объяснений. А вот взрослому нужно найти сотню отговорок для отказа. Даже если действие, к которому его принуждают, не является необходимым... а иногда совершенно пустым или даже бесчеловечным.

- Тогда я нипочем не хочу становиться взрослой, - грустно сказала я.

Господин Йерс погладил меня по голове и прошептал:

- Ангелус кустос... Это по-латыни - ангел-хранитель. Вы устали, мой ангел, и мне кажется, вам следует немного поспать. А утром я приду и заплету вам косички, и вы будете самой прекрасной девочкой на земле!

***

Наступила зима. Снег выпал стремительно и без предупреждений. Обычно первый снег тает, но этот, зная силу свою, обошел свой же негласный закон. Я больше не выходила на улицу. Меня поместили в изолятор, где я оказалась взаперти и совершенно одна. Мне сказали, что у меня ангина. Был ли это справедливый приговор или кто-то оклеветал меня? Я спросила об этом доктора. Доктор Перель, помотав головой, виновато ответил:

- Нет, Нора, что ты... Какой приговор? Это диагноз. Ты заболела.

- Нет, доктор! Поверьте, я прекрасно себя чувствую! Хотите я подпрыгну? Или побегаю?

- Нора, не нужно, пожалуйста... - остановил меня доктор. - Дети не могут оценить свое состояние адекватно. Это право взрослых людей.

По неизвестной мне причине мне не позволили взять с собой Алиса. Я надеялась только на то, что мои соседки-старушки проявят к нему жалость и позаботятся о нем.

Часами сидела я у окна и наблюдала за теми счастливчиками, которым можно было гулять. Иногда некоторые из пациентов задирали голову вверх и внимательно разглядывали меня, как рыбку в аквариуме. Я не уплывала, а в ответ так же спокойно рассматривала их.

Я пролежала в изоляторе почти всю зиму. За эти долгие недели я узнала и изучила многих пациентов - их имена, привычки, походку, характер... все-все. Стекло в окне моей "тюрьмы" было тоненькое, от этого в комнате было прохладно, но зато оно хорошо пропускало уличные звуки.

Вот идет господин Майл. Он хохочет так громко, что, мне кажется, его смех слышат даже в далекой Африке. Он и говорит громко, а только ни словечка не разберешь. Потому что говорит он невнятно, да к тому же давится собственным смехом. Он так заразительно смеется, что я тоже смеюсь вместе с ним. Мы знакомы уже месяц - через стекло. Господин Майл - здоровенный и высокий, как водонапорная башня. Он молод. Его волосы блестят и издалека похожи на меховую шапку. У господина Майла всегда есть в кармане горстка конфет.

Вот наша прачка - Хоум. Полная и румяная. Она развешивает белье на веревках, натянутых меж деревьев. Майл приобнимает ее сзади. Она визжит, будто не ожидала, и заходится веселым, естественным смехом. Видно, что ей приятны его ухаживания, и на вечерней прогулке она обязательно принесет ему чего-нибудь съестного из кухни. Но вот она уходит, и тогда Майл принимается с раскатистым хохотом хлопать по плечам унылых и вечно озабоченных чем-то стариков. Под тяжестью его ладони они пригибаются к земле, как чахлые цветы во время дождя. С больными помоложе он почтительно здоровается за руку, приседает перед дамами, вероятно, одаривая их комплиментами. Потому что все они улыбаются ему в ответ. Вот одна из пациенток подходит к нему, снимает с шеи шарф и повязывает его Майлу. Он в ответ украдкой сует ей что-то в руки. Такой обмен происходит постоянно, почти каждый день. Это кажется мне каким-то тайным обрядом, благодаря которому в руках господина Майла в конечном итоге чудесным образом появляются конфеты. Наверное, господин Майл - фокусник, сбежавший из передвижного цирка и скрывающийся здесь от своих жестоких хозяев.

Наконец господин Майл хлопает в ладоши, будто замерз. Это наш знак. Я открываю форточку, и он бросает мне две или три конфетки. Он не жадный. Просто, наверное, у него их немного и он оставляет кое-что на следующий раз. Однажды господин Майл бросил мне совершенно необыкновенную конфету. Она была раза в три больше обычной, в сверкающем золотистом фантике. Я отвернула край фантика и замерла: это был шоколад с кусочками орехов. Самое невообразимое лакомство! Господин Майл стоял за стеклом и довольно улыбался. Я отправила ему воздушный поцелуй.

А вот господин Сик. Он худ и бледен. На его гладко выбритом лице нет ни единой яркой краски, словно его кожа присыпана серой дорожной пылью. Он немного переломлен посередине, и кажется, одно неосторожное движение - и он сломается на две части. Его поясница обмотана шарфом в несколько сотен раз. Наверное, этот шарф и скрепляет его, как изолента сломанную деталь. Господин Сик всегда берет на прогулку свою трость. Он тщательно постукивает ею перед собой, и только потом ступает на обледенелую дорожку, будто прогуливается по замершему озеру и боится провалиться под лед. Если какой-нибудь нерасторопный пациент оказывается на проверенном тростью пути, господин Сик подгоняет его: "Ну же, увалень, побыстрей! Не видишь, я жду?" Все стараются держаться от него подальше, потому как господин Сик нетерпелив и порой пускает свою трость в дело, огребая по спине не очень воспитанных больных. Например, он делает это всякий раз, если рядом с ним кто-то неосторожно чихает. "Не в мою сторону, болван! Не в мою сторону!" - доносится до меня дребезжащий голос господина Сика. Я вижу его каждый день, но всегда ровно десять минут. Затем он начинает кашлять: сначала негромко, словно настраиваясь, как музыкальный инструмент, а потом уже во весь голос, с подвыванием и ругательствами. Трясущимися руками он достает из кармана пальто какие-то пилюли, и дождавшись, пока на него обратит внимание кто-нибудь из санитаров, глотает их, обвинительно глядя по сторонам. А потом господин Сик исчезает под козырьком больницы.

Госпожа Шу, грузная, полная дама, всегда прогуливается не торопясь. Едва заметным движением головы приветствует идущего навстречу. Она никогда не останавливается поболтать или просто спросить как дела, и снисходительно улыбается, если кто-то пытается заговорить с ней. Госпожа Шу тщательно следит за своей прической и макияжем. В ее муфте неизменно лежит маленькое зеркальце, в которое она смотрится через каждые десять шагов. Как-то раз госпожа Шу уронила его в сугроб. Величественно кивнув заметившему это больному, она указала взглядом на снег. Губы ее едва разомкнулись, когда она произнесла какое-то одно короткое слово. Больной тут же подбежал к ней, упал на колени перед сугробом и принялся голыми руками разгребать снег. Госпожа Шу в нетерпении поводила плечами и зябко ежилась. "Что происходит? Кто она? Ах, она - королева! - осенило меня. - Ну конечно! Иначе зачем бы ей так себя вести? А особам королевских кровей только так и подобает... Видимо, инкогнито приехала на лечение". На следующий день в ее в руках опять было зеркальце, но уже привязанное за ручку к ее запястью яркой шелковой лентой. Она так же доставала его из муфты через каждые десять шагов и, довольная увиденным в нем, продолжала свое шествие. Госпожа Шу представляется мне огромным ледоколом, который следует заданному маршруту, расчищая путь остальным кораблям.