Шаман

«Молодой голос», — привычно отметил Кеша. Поднял себя внутренним броском, впился в женщину взглядом. Она отступила.

«Кто вы? Что вам здесь надо?» — хотела спросить, вместо этого пролепетала:

— Простите.

Есть ещё в нём сила: женщина попятилась к своей двери, прижалась к ней спиной, беспомощно смотрела на Кешу.

— Просите прийти, а сами запираете двери.

— Это вы? Иннокентий Михайлович? — просияла женщина. — Это вы лечили Витеньку два года? Не видела вас ни разу. Папа хотел, чтобы я работала и училась, я была ж занята… Папа обожал вас. Вы спасли Витю. Он так ждёт вас! — Женщина пыталась открыть дверь, а ключ не попадал в замок. — Мы решили запираться, страшно. Я целый день на работе, Витя один, не сумеет защитить себя. Около него телефон. Он испугался стука и вызвал меня. Я работаю недалеко.

— Давайте я открою, — сказал Кеша.

Наконец они вошли в квартиру.

— Мама, это ты? — еле слышно спросил Витя.

— Дождались, Витенька, пришёл дядя Кеша. Сам дядя Кеша.

Женщина носилась по квартире, засовывала куда попало тряпки, задвигала стулья, утаскивала в кухню грязную посуду.

— Вы простите, Иннокентий Михайлович, я утром не успеваю убраться. Вечерами мы с Витей учим уроки. Совсем мало свободного времени. Только в обеденный перерыв я могу прихватить лишних полчасика. Так любезны учителя, приходят заниматься с Витенькой. В перерыв я впускаю их. Сама уберусь тут и снова — на работу.

— Дядя Кеша! — задохнулся Витя, замолчал. Заговорил спокойно: — Я не сомневался в вас. Я знал, что вы не способны бросить в беде. Я скоро буду учиться в настоящей школе, ведь правда, дядя Кеша? — снова сорвался Витя на детский вопль.

Кеша подошёл к мальчику. Витя очень осунулся, побледнел с тех пор, как они виделись в последний раз, но Кеша не мог разглядеть его хорошо, потому что вместо Витиного лица он видел Нинкино.

— Вы не сомневайтесь, дядя Кеша, я беспрекословно буду слушаться вас. Мама совсем выбивается из сил. Как вы понимаете, я должен поскорее выздороветь.

— У вас очень темно, — сказал Кеша. — Зажгите свет. — На Витину мать Кеша больше не смотрел. Он чувствовал: она стоит за спиной, готовая выполнить любое его приказание. — Сосредоточься, освободись от всего лишнего, — сказал Вите обычные первые слова. — Об уроках не думай, о дедушке не думай. Думай о своей силе. Ты можешь всё. В тебе скрыт источник энергии. Сейчас ты обратишь всю энергию, всю свою внутреннюю силу против болезни. Слышишь, Витя? — Кеша не обернулся к Витиной матери, протянул ей бутылку с лекарством, сказал: — Отлейте две столовые ложки, принесите.

За окном — дождь. Мелкий, осенний. Даже не верится, что все дни, что Нинка была здесь, солнце жило с утра до вечера. Нинка увезла солнце.

Привычным движением Кеша взял мальчика за руки, нашёл пульс в одной руке, другая осталась самостоятельной, не далась Кеше. Пульс правой руки был стремительный, глушил Кешу и не передавал гула Витиной жизни. Сильнее Кеша сжал тонкое запястье. Снова лишь внешний стук сердца, без тайной жизни крови, без её внутреннего течения и смысла. Кеша понял, что он оглох. Страх облепил тело и лицо липкой испариной.

— Вот, — женщина протянула рюмку с лекарством.

Кеша зло отбросил Витины руки.

— Пей, — приказал Вите.

Приказал себе: «Освободись! Не думай о дуре-бабе. Всё в порядке. Ты, как прежде, всемогущ!»

Но голову сжимал жёсткий обруч.

«Ерунда! — ерепенился Кеша. — Я всё могу!»

Уверенно, резко, со злой силой сдавил податливые Витины руки. И снова не произошло соединения с Витей.

Всегда так естественно, само собой совершалось сцепление двух организмов: здорового, сильного — Кешиного и напряжённого, напуганного, больного — пациента! Сразу в Кешу проникала чужая жизнь, он начинал слышать кровь больного: её голос, её дыхание. Она гудела в Кеше. По участкам, поражённым болезнью, кровь проходила трудно, задерживалась у неожиданной преграды, толкалась в Кешу бедой. Яркий свет в мозгу обозначал здоровые органы больного, тьма и внезапная остановка открывали болезнь. Кеша видел печень, изрытую алкоголем, сморщенные почки, заблокированный позвоночник…

С самого детства в нём эта сила. Необъяснимое счастливое забытьё в чужой беде. Радость чужой болезни. Кеша, как пьяница — рюмки, ждал этой связи с больным — своего прозрения. Только в эту минуту он был невесом, его не было вовсе, было лишь открытие новой тайны. Именно в эту минуту в нём рождалась энергия — весь солнечный свет сосредотачивался в нём одном и щедрым потоком из него переливался в больного. Кеша видел, как этот живительный свет подступает к больному органу и либо проваливается, как в омут, в чёрную гниль, растворяясь там, либо пробивает больные клетки и очищает их. Нужно пробить, обязательно нужно пробить болезнь. Но для этого он, Кеша, должен перестать ощущать себя, должен забыть Нинку.

Дед вёл его по утреннему лугу. Кеша подпрыгивал, пытаясь вырваться из объятий росной ледяной травы. Короткая рубашка не защищала — Кеша словно в ледяной воде шёл.

— В тебе — зелёный цвет, в тебе — рассвет, в тебе — роса, в тебе — сила, — твердил дед.

Куда вёл его дед на грани ночи и дня, зачем, Кеша не помнит. Помнит беспредельный луг с травой его роста, воду реки, у которой стояли с дедом, полумесяц рождающегося солнца со свечением неба над ним, ледяное пробуждение природы к дню — мокрой травой и мурашками тела, дедовское бормотание: «В тебе нету зависти, в тебе нету жадности, в тебе нету злобы, в тебе нету тебя, есть вода, снег, птица, свобода — сила».

В четыре года дед перестал водить по лугу. «Коль в почву бросил зерно, взойдёт колос, коль — в камень, пропало время».

Сидя сейчас на стуле перед Витей, всеми силами Кеша старался вызвать к себе деда, но дед не шёл к нему. Дед умер в Кеше. Глухота давила уши, в Кеше толчками бродила злоба: «Посмела уехать. Посмела». Кругами расходились волны злобы, заливая Витю и весь мир.

Не может он из-за Нинки утерять силу, ниспосланную ему свыше. Эта сила в нём навсегда, он уверен. Сейчас он выкинет из себя Нинку и поймёт, почему снова отказали мальчику ноги.

Судорожно ловил Кеша Витин пульс. Но пальцы напрасно перебирали жилочки, сухожилия, косточки — пульс был стуком, и всё.

— Витя! — воскликнул в отчаянии Кеша, сердито вперился в него.

Но в Витиных глазах светилось такое острое желание выздороветь, Витя так, весь целиком, был отдан ему, что Кеша прикусил губу.

В чём же дело? Почему он отражается от Витиных глаз? Почему не может проникнуть за ярко-синюю радужку, за чёрный светящийся зрачок внутрь? Вот Витины светлые брови, пушистыми уголками, вот полуоткрытые губы, с белыми тесными заборчиками зубов, вот тёмные ложбинки подглазий, а Витиной горбушки мозга, с мёртвой проталиной двигательного центра, а Витиной вспухшей от долгого лежания и мучной пищи печени нет. Нет его быстро сжимающегося и разжимающегося сердца. Нет длинных, бесконечных нервов Витиных ног, однажды оживших уже под его могуществом. Что случилось с этими нервами, где оборвалась их связь с корой головного мозга?

Кеша бросил Витины руки, встал. Над губой, по лбу рассыпался крупными каплями пот, он тёк в глаза, в рот. Кеша чувствовал свой тяжёлый, сытый живот, Зойкиными стараниями напичканный пельменями, в каждой своей поре и в каждой клетке чувствовал пары выпитого с Жоркой коньяка и Зойкин запах.

— Вам плохо? — приблизилось бледное лицо женщины. — Витя безнадёжен, да? Почему вы молчите? Вам дать воды?

Громадная широкая красная чашка с водой показалась Кеше облитой кровью, но, когда он поднёс её к губам, увидел, какая она белая, чистая внутри. Жадно стал пить, чистой водой пытаясь промыться, освободиться от лишнего, сложенного в нём груза. До капли выпил, попросил ещё, снова пил. Пил, и ему казалось, к нему возвращается его сила.

Отдав чашку, снова подсел к Вите, взял за руки, натужно улыбнулся.

Но снова равнодушно и мёртво стучал Витин пульс. Кеша был глух и слеп.