Кукла в волнах

— Ты когда дежуришь, сегодня во вторую смену или завтра в первую?

— Завтра в первую, Евгений Николаевич.

— Смотри, не проспи! — обеспокоено буркнул Косых. — Вставать рано!

На первую смену летчики, техники, солдаты, обслуживающий персонал, поднимались в четыре часа утра. Капитан по собственному опыту знал, что в такую рань тяжело продирать глаза, особенно если накануне хорошо поддать и пойти в гости к девушкам, жившим в соседних бараках.

Толстая муха перестала биться в стекло и села на запылившийся фотопортрет генсека Черненко, висевший у меня над кроватью. Косых с какой-то непонятной неприязнью посмотрел то ли на муху, то ли на портрет нашего руководителя страны, а потом ни слова не говоря, вышел из комнаты, впустив очередную порцию раскаленного воздуха.

Терновой, принявший с приходом старшего по званию сидячее положение, поскольку разговаривать с Косых барственно лежа на койке было несколько неудобно, снова лениво растянулся на кровати, и, повернувшись ко мне, спросил:

— Замполит на обед не пора?

И точно, часы приближались к заветной отметке.

— А что, пожалуй, пора!

Я поднялся, надел старые армейские ботинки, валявшиеся под койкой. Приходько пошел с нами. Они с Терновым обедали в технической столовой, а я как замполит не только аэродромной роты, но и всей комендатуры[1], обедал в летной.

Летчиков кормили не в пример лучше техников. В их рационе помимо свежих фруктов и овощей присутствовала копченая колбаса, сгущенка, шоколад. Мне, конечно, этого не давали, но в целом кормили также как и летунов. В летном зале столовой было почти пусто за исключением одного-двух человек, обедавших за соседними столиками.

Сегодня нас обслуживала официантка по кличке «Пепси-кола». Насколько я знаю, эту кличку она получила, когда напилась как-то со своими приятелями-техниками до бессознательного состояния, и те вставили ей во влагалище пустую бутылку из-под этого напитка, только начавшегося производится на Новороссийском заводе. Неизвестно кто обнаружил официантку в таком положении, то ли начальник комендатуры майор Шахно, то ли начальник столовой, но эта история благодаря их рассказу приобрела широкую известность.

«Пепси-кола», она же просто Светка, принесла на выбор несколько первых блюд, а потом второе.

Женская часть нашего летного полевого лагеря была немногочисленной: поварихи, телефонистки, официантки, диспетчеры автопарка — вот, пожалуй, и все. Все они имели воинские звания от рядового до прапорщика. Еще имелась киномеханик Лидка, по совместительству библиотекарь. Лида непосредственно подчинялась мне, поскольку я отвечал за культурный досуг всех обитателей полевого аэродрома. По средам мы выезжали с ней на кинобазу в Нижнюю Калитву за новыми фильмами и сдавали старые, уже просмотренные.

Лидии было лет за тридцать, жила она легко и весело, не тяготясь семейным бременем. В моей работе она была незаменима — могла организовать вечер в какой-нибудь роте с приглашением местных девчонок и, как массовик-затейник, вести развлекательную программу или, допустим, в случае необходимости отремонтировать киноустановку.

Что касается секса, то с ней тоже было просто и удобно, поскольку с ее стороны почти никогда не бывало отказов. Командование батальона это знало и часто использовало Лидку во время приезда комиссий из училища или округа для ублажения проверяющих.

У нас с ней сложились дружеские отношения, несмотря на то, что я был почти на десять лет моложе ее.

Со стороны аэродрома раздавался постоянный гул взлетающих и садящихся самолетов — первая смена еще не закончилась. Легкие стены столовой сотрясались всякий раз, когда двигатели истребителей-бомбардировщиков СУ-17 проверяли на земле в режиме форсажа, поскольку техникам предписывалось в обязательном порядке проверять тягу самолета перед выруливанием на ВПП[2].

Я посмотрел в окно и увидел как Лида, вместе с двумя телефонистками свободными от смены, шла на обед в техническую столовую. Горячий воздух раздувал их зеленые форменные юбки, норовя задрать выше колен. Они, придерживая их руками, о чем-то разговаривали и смеялись на ходу. Наверное, обсуждали мужчин. О чем они могли еще здесь поговорить в окружении трех сотен мужиков, оторванных почти на полгода от своих жен и подруг? Хотя, через каждые две недели имелась возможность попасть домой на выходные, поскольку личный состав трех эскадрилий, базировавшихся на аэродроме, отдыхал поочередно. И тогда, транспортник АН-24 увозил счастливчиков домой, в Азовск, сопровождаемый завистливыми взглядами оставшихся. Но, даже такие поездки, по-видимому, не снимали остроту проблемы.

При такой жизни бурно расцветали романы, которые во фронтовых условиях обычно называли военно-полевыми. А у нас, в отсутствие войны, наверное, их надо было назвать военно-лагерными.

Женская часть нашего полевого лагеря активно флиртовала с курсантами, техниками, летчиками, а солдат, как правило, обходила вниманием. Причем, у девушек было свои определенные правила, когда и с кем следовало гулять. Абсолютное большинство из них хотели выйти замуж за курсантов или летчиков, поэтому этой категории военных мужчин отказа ни в чем не было. Техникам было сложнее привлечь женское внимание из-за своего положения — в авиации они «черная кость», в силу чего им приходилось довольствоваться вниманием тех особ женского пола, которых уже не воспринимал летный состав, вроде той же Светки — «пепси-колы».

Иногда мне это сильно напоминало деление доступных женщин в купринской «Яме», где проститутки в зависимости от цены на них переходили из борделя в бордель, причем, по мере износа, из перворазрядного в третьесортный. Может, это слишком жестокое, циничное сравнение, и среди девушек, живущих с нами в лагере, было много порядочных. Однако обще впечатление у меня сложилось именно такое. Сам не знаю почему…

Я неторопливо доел котлету и стал пить компот, гадая, будет ли на дне этого мутного напитка какая-нибудь ягода типа абрикоса или на худой конец сливы. В это время в зал заглянула Лидка. Заметив меня, она подошла ближе.

— Витя, когда поедем за фильмами? — нога Лидии как бы невзначай прикоснулась к моей.

Обычно мы с ней, по выражению Жванецкого, «ночевали днем» в ее комнате за библиотекой. Панцирная кровать сильно скрипела, а фанерные стенки барака не могли обеспечить надежную звукоизоляцию, поэтому приходилось включать приемник погромче. В течение всего лета по радио крутили песню, которую исполнял украинский певец Гнатюк. Он пел что-то начет барабанящей судьбы, а мы удовлетворяли друг друга под эту музыку без любви, просто от скуки, и звезды не пели нам свою нежную песнь, как заметил бы один поэт.

— Заявка на машину подана на завтра, приготовь коробки с фильмами, — ответил я, поднимаясь из-за стола, — вечером, что будешь показывать?

— Новый французский фильм «Троих надо убрать» с Аленом Делоном.

— Хороший фильм. Я его уже посмотрел в Азовске.

Сильный порывистый ветер на улице поднял в воздух пыль вместе с мелким желтым песком из песчаного карьера, который разрабатывался неподалеку от аэродрома. Ветер разносил по степи типичные аэродромные запахи: нагретого солнцем металла автотехники и сгоревшего в самолетных двигателях керосина. Из автопарка тянуло дымком от разогретой на огне смолы, называвшейся «изолом» и использовавшейся для заливки швов между аэродромными бетонными плитами. Запахи донской степи, так любовно описанной в свое время Шолоховым, до нас совсем не доносились.

Я пошел в сторону автопарка, дорога была безлюдной. Тяжелый раскаленный воздух застыл синеватым маревом, поглощая все окружающие звуки. В этот промежуток времени полеты прекратились — у всех начался обед, и установилась удивительная непривычная тишина, такая тишина, словно ты один в этом мире и никому нет до тебя никакого дела, а тебе до всех остальных.

Такое чувство возникло у меня однажды, когда в полдень я шел по старому заброшенному кладбищу, расположенному в центре города, где вырос. Там также было тихо и безлюдно. Ярко светило солнце, кресты и памятники на могилах отбрасывали короткие тени. На деревьях застыли, словно на фотоснимках, беззаботно щебетавшие до этого птицы. Не было слышно ни звука, хотя я знал, что в сотне метров от кладбища в домах жили люди, по дорогам неслись машины, но здесь в центре кладбища стояло жуткое безмолвие. Тогда я невольно ускорил шаг и вышел за черту старых захоронений, вновь окунувшись в живой мир.